Синьбао посмотрел на неё внимательно и отвёл взгляд:

– Прости, мэй-мэй, – сказал он, будто винясь, – я бы попробовал тебя выкупить у Асафа, но… всех моих сбережений не хватит перекрыть ту сумму, что он намерен получить за тебя в Исфахане.

– Я стою три мешка риса, – усмехнулась рабыня.

Капитан покачал головой:

– Любая цена условна, мэй-мэй. Ещё вчера в Фушунь кружку риса можно было невозбранно просыпать на пол нерадивой хозяйке и смести её курам, а завтра, глядишь, всего золота Ляонина не хватит, чтоб за неё заплатить…

Берег с прекрасным и ужасным, белоснежно-голубым Джаханы становился всё ближе – вон уже и человеческие фигурки можно разглядеть на пирсе…

Синьбао поднялся с канатной бухты и стал рядом с Кирой, бок о бок:

– Я слышал, – начал он неуверенно, – Асаф хочет предложить тебя Бухейту для гарема Шахрияра…

Рабыня повернула голову и посмотрела на него вопросительно:

– И?

– Это плохо.

– Да уж чего хорошего, – пожала плечами Кира. – Только что из того? Чем я могу повлиять на происходящее?

Её приятель вздохнул и покачал головой:

– Я подумал, что…

– Капитан! – раздался за их спинами знакомый, тягуче-насмешливый голос. – Вы с моей рабыней так сошлись за время нашего путешествия, что это невольно наводит на размышления!..

Капитан повернулся к купцу и раскланялся. А Кира даже и не подумала: она оперлась локтями о борт и погрузилась приунывшим взором в колыхание зелёной пучины, предоставив мужчинам выяснять отношения без неё.

– О капитан, аль-мухтарам! – продолжил Асаф с усмешкой в голосе. – Мы знакомы с тобой не первый день – ты достойный человек, я знаю! Поэтому, когда заметил, что моя новая рабыня занимает и развлекает тебя во время долгого пути, то закрыл глаза на недостойность происходящего. Пускай, сказал я Мухбиру, с неё не убудет, а с меня – тем паче! – захохотал он, запрокинув голову. – Зато уважаемому Синьбао, моему лучшему другу, будет хорошо! Вот какие благородные чувства и порывы двигали мной, капитан. Но путь наш подходит к концу, не пора ли, наконец, нам всем вспомнить о приличиях?

– Я благодарю тебя, о Асаф ибн Баттута, за заботу о моём досуге, – поклонился капитан, развернулся и ушёл, стараясь не смотреть в сторону чужой собственности.

Купец нагнулся над Кирой и прошептал в самое её ухо, щекоча его дыханием:

– Пошла в каюту. Быстро!

Киру передёрнуло, как от удара хлыстом. Она резко отпрянула, но была перехвачена за локоть.

– На берег выйдешь в милых таких браслетиках, – со своей обычной улыбочкой хозяин покачал перед носом пленницы изящными наручниками на длинной цепочке. – Мне сюрпризы не нужны. Впрочем, думаю, ты это уже усвоила…

* * *

Большое венецианское зеркало отражало ковры, подушки, резной столик эбенового дерева, фрукты на нём и высокие окна за ним: лёгкий морской бриз развевал невесомую паутинку занавесей, смягчая раскалённый полдень Джаханы.

А ещё оно отражало гибкую фигуру в кобальтовом шёлке шаровар с высокими разрезами по бокам и в коротком топе, открывающем более, нежели прячущем. Густые блестящие волосы заплетены в уложенные на грудь косы. На плечи спускается прозрачный, золотистый покров, удерживаемый на голове серебряным обручем с самоцветами…

Кира вгляделась в своё отражение: ну ни дать, ни взять – прекрасная пери из арабских сказок! Но это если смотреть издалека. А если поближе подойти, сразу станет заметно и бледное, напряжённое лицо, и плотно сжатые губы, и злые, потемневшие глаза. Её хозяин всё это прекрасно рассмотрел и оценил, скривившись. Поэтому перед смотринами, от греха подальше, вновь замкнул на её запястьях тяжёлые браслеты с цепочкой.

Вот тебе и пери. В кандалах…

И всё же… Кира медленно обернулась вокруг себя, склонилась к зеркалу… Как странно… За время своих мытарств она почти забыла о том, как выглядит, о том, что может быть очень красива; а за время страданий в тенетах неразделённой любви – о том, что может быть соблазнительна и желанна.

«Если бы он увидел меня сейчас… увидел такой… – подумала она, и лицо её невольно оттаяло, губы приоткрылись, а глаза потеплели. – Неужели он по-прежнему остался бы ко мне так обидно равнодушен? Ну хорошо, ладно, не любовь, но хотя бы желание я смогла бы у него вызвать?»

«Ах, зачем, боже мой? – возразила самой себе. – Чтобы страдать потом обоим? Мне оттого, что напилась, но жажды не утолила, а ему потому, что согрешил, поддавшись порыву, и погубил «невинную» девицу…»

«Ну и пусть! – тряхнула она головой, и подвески на обруче звякнули, закачавшись. – Гори оно всё синим пламенем! А мне за счастье хотя бы рядом с тем огнём постоять, поживиться объедками той нежности, что питает он к Пепелюшке! Ох, до чего ж я докатилась…»

Она провела ладонями по щекам, задумчиво огладила косы, плоский, подтянутый живот, задержалась на расшитом металлическими бляшками поясе…

«Это ведь всё не для него, – подумала с тоской. – А для какого-то похотливого, пузатого сатира, которому сегодня меня продадут… И что? Тебя это смущает? Отчего же? Вспомни, хабиби: Шагеев ведь тоже почти шах, и наложниц у него было не меньше, и «покупал» он себе кого хотел… С той лишь разницей, что ты сама себя ему сторговала, без посредников. И почитала эту сделку, кстати, за большую удачу! Совсем как эти овцы – Афифа с Ватфой. Чем ты от них отличаешься, а? И чего сейчас вдруг закипишевала, будто юная девственница?»

Сердито состроив своему отражению в зеркале гримасу, показав язык, оттопырив пальцами уши, Кира вдруг замерла… А что, если?..

Вдохновлённая наитием, повернулась боком, ссутулилась, выпятила живот… развернула носки туфель друг к другу, покосолапила… сдвинула обруч набекрень… нет, не так – нахлобучила на одну бровь – о! отлично! Теперь – туповато-бессмысленное выражение умственно отсталой, так… ещё бы хорошо струйку слюны из угла рта пустить…

– Ты не устаёшь меня удивлять, хабиби!

Кира вскинулась от неожиданности и чуть не подавилась слюной, накапливаемой во рту для эксперимента.

Отражение Асафа обозначилось в зеркале, будто материализовалось из комнатной пыли. Он приблизился, неслышно ступая по коврам и остановился за её спиной, почти касаясь грудью напряжённых лопаток рабыни.

– Вижу, готовишься блистать. Измаялась, наверное, придумывая, как больше понравиться покупателям и, тем самым, уважить и отблагодарить меня, твоего благодетеля…

Пленница сглотнула непригодившуюся слюну:

– Отблагодарить? – фыркнула она. – За что? – перестав кривляться, она позволила своему телу занять привычное положение в пространстве.

– Ну… – закатил глаза агарянин, имитируя раздумье. – Например, за то, о цветок моего сердца, что не продал тебя в каменоломни Джидды. И даже не выставил на торги на Исфаханском базаре. Или, может быть, за то, что не сдал тебя в публичный дом, убоявшись хлопот и вложений. За то, что решил вознести тебя, неблагодарную, на высшую ступень в иерархии невольниц – пытаюсь пристроить в наложницы великолепного Шахрияра (да продлит Аллах его благие дни и украсит их великими свершениями!)

Кира тяжко, исподлобья, уставилась в глаза отражению Асафа:

– Благодарю тебя, о благодетель бесправных невольниц, – процедила она с ненавистью, – что не сдал меня в убыток себе в публичный дом, а решил навариться как следует! Не убоявшись хлопот…

Асаф расхохотался своим дурацким раскатистым смехом, а, просмеявшись, поднял руки и поправил перекособоченный обруч у неё на голове. Дотронулся до голых плеч рабыни и сжал их длинными смуглыми пальцами.

– Я догадываюсь, что вызывает твою ярость, – проговорил он, мерзко лыбясь. – Но не смущайся – любая на твоём месте желала бы того же: чтобы я оставил тебя себе, не так ли?

Озвученное хозяином откровение оказалось столь неожиданным, что Кира растерялась.

– Не сердись, хабиби, – он провёл пальцами по её рукам вниз, к браслетам наручников. – Поверь, подобная мысль посещала меня… И я был готов её рассмотреть, даже несмотря на твой вздорный нрав, но… – он на секунду замер, склонившись губами к самой её шее. – Но, знаешь ли, очень деньги нужны.