На поляне, с которой началось сотворение мира, решено было затеять обед с жаренным на костре поросёнком и густым рыбным супом с шанежками.

В конце концов, убедили себя организаторы и участники, шанежками священное место не опорочишь. Это во-первых. А во-вторых, мы же все добрые христиане, люди современные и прогрессивные, на языческие бредни не ведёмся: каждому дураку ныне ведомо, что мир сотворён господом богом, а не каким-то там Пань Чу из яйца.

Сойдясь в этом неоспариваемом мнении, участники с чистой совестью ринулись вытаптывать зелёный лужок. И закипела работа: застучали топоры в перелеске, засуетились повара и костровые, завизжал ведомый на заклание поросёнок, потянули из-за кормы «Возка» бредень с рыбой…

Кира отошла в сторонку от эпицентра развернувшейся подготовки очередного пира и присела на тёплый серый валун у воды. Коснулась носком туфли шёлковой речной ряби, облизывающей травянистый берег, и потянула носом воздух… Тихий плеск воды и вкусный дымок, невнятный гомон гостей, взрывы смеха… Если закрыть глаза, можно вообразить себя на шашлыках одной из Шагеевских турбаз – как давно это было… Сто – нет! – двести лет назад, вспоминается, как минувшее, полузабытое и… почему-то неприятное. Почему? Тогда мне ведь всё нравилось…

– Ой, Кирочка! – воскликнул позади голосок, который уж точно не имел ничего общего с Шагеевскими шашлыками в сомнительном прошлом Киры, но только и исключительно – с запутанным настоящим. – А я тебя повсюду ищу! Думаю: куда же Кирочка запропастилась? А ты здесь!..

Пепелюшка присела рядом, улыбнулась счастливо облакам на небе и запахнула плотнее накидку на груди.

– Я закончила вышивать ворот у голубой сорочки, хотела тебе показать. Как думаешь, Кирочка, пойдёт моему Альфреду голубой? Ох, мне кажется, ему любой цвет к лицу, правда же? Он так прекрасен, что даже рубище его не обезобразит! А я, глупая, сомневаюсь в цвете шёлка! – она рассмеялась, будто и в самом деле сморозила что-то возмутительно-забавное. – Заказала сегодня поварам паприкаш из курицы, а теперь сомневаюсь… Не спросила ведь прежде у Альфреда – любит ли он паприкаш? Тем более, из курицы. Его ведь из телятины положено готовить! И, желательно, с клёцками… Сможет ли Жерек сделать правильные клёцки? В соусах-то он поднаторел, тут я спокойна. А вот клёцки… Вдруг они у него не выйдут? А вдруг Альфред вообще любит паприкаш с картошкой?! А я всё «клёцки, клёцки»… Ох, что же делать? Кирочка, как ты думаешь, любит его высочество паприкаш?

Кира мученически закатила глаза – куда бы спрятаться от занудной заботы влюблённой дурочки… Принц-то спрятался, ему хорошо! Нашёл громоотвод в виде подружки. И даже не спросил у того громоотвода – а оно ему надо? Да с какой стати вообще?! Она им в няньки не нанималась! Ещё чего не хватало!

Кира поднялась с камня и свистнула Сырнику.

– Самое лучшее, ваше высочество, – бросила она, торопясь смыться, – самой пойти и проконтролировать Жерека. А то мало ли что…

– Верно! – озаботилась Пепелюшка, тоже подскакивая. – Совершенно правильно! Надо пойти и проследить, чтобы всё получилось, как надо. Потому что если всё будет на высоте, то принц обязательно оценит!

– Точно! – согласилась Кира. – Пойду пока Сырника прогуляю! – зачем-то оправдалась она в спину торопливо удаляющейся контролировать паприкаш принцессе.

Зачем? Кирины дела её интересовали не более прошлогоднего снега.

Призванный Сырник между тем обнюхал валун, обследовал пробивающуюся вокруг него молодую поросль краснотала,  деловито расписался, задрав ногу, на сером граните и понёсся вдоль кромки воды, водя опущенным носом, словно металлоискателем. Кира побрела следом, рисуя на речной ряби волнистую дорожку ивовым прутиком. Наткнулась на глеистую тропку, всю истыканную острыми козьими копытцами, и свернула по ней к ржаво-золотой дубовой роще. Солнечно светящийся шатёр сомкнулся над головой, закрыв облачное небо, вполне довольствуясь собственным сиянием. Девушка запрокинула голову вверх и зависла в осенней бездвижной тишине…

– Кира!

Она вздрогнула и чуть не упала, резко вскинувшись.

– Зря ты забрела так далеко от лагеря, – Медведь пытался смотреть строго, как наставник на застигнутую с сигаретой школьницу. – Всё ж таки места неведомые, могут быть опасны. И одна…

– Я не одна, – голос предательски сел, пришлось покашлять, прочищая горло, – я с Сырником.

Медведь глянул на лохматого дуралея, усердно раскидывающего задними лапами лиственный холмик над старой лисьей норой и улыбнулся:

– Сырник молодец, – сказал он и похлопал себя по колену, пёс весело подбежал, – и хороший друг, – потрепал «хорошего друга» по ушам.

– Ага, только бесполезный.

– А разве друзья нужны для пользы?

Кира недоумённо вздёрнула брови – а для чего ж?

– Он немножко безответственный, – оправдывался Медведь, – но добрый. Мыслю, на него можно положиться, но… Не с каждой же опасностью может справиться бедный дворовый пёс!

– Боже мой, ну какая ещё опасность, послушай! – Кира пожала плечами. – Разве в этом сказочном месте, в этой тишине, среди этого золотого свечения – разве здесь может случиться что-то плохое? Ну нет! Не сейчас…

– Отчего же?

– Для зла нужно специальное оформление – время, зловещие декорации… Ну, к примеру, серые ветви, чёрное небо, ветер, бьющийся среди стволов, словно в западне, рыдающий и завывающий в сквозных дуплах и норах валежника…

– А ведь и верно! – удивился страж. – Зло любит темноту и страх…

– Вот видишь! – засмеялась Кира и тоже погладила Сырника. – Так что сегодня можешь расслабиться, охрана. Я обещаю тебе мирный день и тихий вечер.

Медведь присел на корточки, чтобы удобнее было чесать прибалдевшую от коллективной ласки псину.

– Я согласен с тобой, – он поднял на собеседницу улыбающиеся синие глаза, отчего ту сразу бросило в жар, и тут же отвёл взгляд, рассеянно и привычно скользя им по окрестностям… – Сегодня хороший день.

Кира опустилась на колени, бездумно водя ладонью по жёсткой шерсти Сырниковой спины.

– Ты… что думаешь делать после того, как Никанорыч закончит свои дела в Сяньском царстве?

Медведь задумчиво посмотрел вдоль козьей тропки:

– Думаю то же, что и раньше – вернуться с ним в Вышеград. Ударю челом князю, попрошусь на прежнюю службу… Авось, не погонит, помятуя о совместно пережитом…

– Но ведь… – Кира провела ладонью в опасной близости от его пальцев, – он тогда нехорошо с тобой поступил.

– Ну что ты! – не согласился кметь. – При чём здесь он? Это ведь посадника происки, и колдунью тоже он нанял. А князь… Сильных мира сего вообще не стоит мерить общим аршином: они зачастую вынуждены поступать не так, чтоб похвалили и одобрили, а как важно для дела.

– Для дела? Какого ещё дела?..

– Прошу тебя, – он посмотрел на неё умоляюще, – не сей смуту в душе моей! Я и на посадника-то зла не держу, почто же мне на князя гневаться? Всё ведь прошло, и быльём поросло. А если горечь в себе копить да обиды собирать, словно скупец хабар, захламишь душу – некуда станет добро складывать. Понимаешь меня?

Пальцы их столкнулись. Кира вздрогнула, как от удара током и отдёрнула руку. Но рука была поймана в полёте за запястье и перевёрнута ладонью вверх.

– Всё почти зажило, – одобрил он состояние её ожогов. – Ты очень храбрая, Кира…

Он держал её руку. И смотрел на неё.

Время замерло, подвешенное в золотой, звенящей тишине дубовой рощи… Сколько это длилось? Пару секунд? Или бесконечность?

Кира очнулась, когда позабытый Сырник завозился между ними, недовольно, с подвывом зевнул, клацнув пастью, упал на куцый зад и принялся энергично чесать бок задней лапой.

Медведь отпустил её руку и выпрямился в полный рост.

– Пойду я, – сказал он. – Караулы надо обойти. Ты уж вернись поближе к лагерю, лады?

Кира кивнула, немая и потрясённая пережитым.

– И накинь что потеплее, чай не лето…

Он скрылся, будто и не было, только ветка качнулась у ближайшей осинки.