Но иные старушки бывают упрямы. Ты их в дверь — они в окно. Соколику же нашему его же нож поперек горла пришелся. Не сразу, конечно, тут уж честь по чести. Сперва отпевание, затем похороны. На поминки народу пришло — не протолкнуться. Гроб несли лучшие люди города, доктора, профессора, медицинская сестра, интеллигенция, в общем. Многие плакали. Речи произносили — тоже любо-дорого, пели осанну, рвали на себе волосы. Куда, мол, мы без покойной теперь. Ты туда, а мы тут. Но потом все-таки закопали и быстро разошлись. Сказать по правде — удобно получилось, нарочно не придумать, разве бывает сподручнее бороться с нежитью в потертой короне да на золоченом троне, кроме как ожившей мертвице, егойной же единоутробной сестрице, снулой старой девице, заштатной единице, безвременно почившей шальной вонаби-императрице.

Тьфу ты, аж произносить про себя такие слова противно. А ведь и правда, некогда на старуху Давидович бывала и посерьезнее проруха, к ней не с топором от охранки штудентов втихаря подсылали, а натурально молились, почитая вероятной наследницей престола. Что уж там, не сложилось. Оно тебе надо, подобное счастие? С другой стороны, в отличие от отморозка Карасика, штудентик-то наш дельный парень оказался. Христо Тютюков носился по городам и весям с оказией натуральным электровеником, государевы шпики да сыскари за ним ничуть не поспевали, даром что туп был штудент, как пробка, а заделался он под руководством Илоны свет Марковны акционистом мирового масштабу. То муде к брусчатке прибьет, это классика, там парадную воротину подпалит охранке — тут уж перформанс поновее и позначительнее, здесь свина копченого в колючую проволоку замотает да на псарню вохре подбросит со значением. Знатоки только языками цокали от удовольствия. Кто ж такое удумал поношение, неужто анонимный маляр Бенксий снова шалить изволят-с?

Да куда там, это для нашего сельского часу высоковато слишком выходит. Тут ценят искусство от сохи-с, от сердца, так сказать, к солнцу, для своих, для посконных.

И нечего тут нос кривить, мол, банальщина знатная. Такие времена, работают нынче исключительно акции прямого действия, крюком справа в челюсть, затем с локтя в лоб, так чтобы искры из глаз посыпались. Как с душегубцем Васиславом, он же Влад чел Сокол, получилось.

Сложнее всего было его не почивать уложити, а пояснить потом охранке, куда это их ценный кадр подевался после дела. Но в наши скорбные времена и не такие дела делаются, было бы желание. Перевертыш, артист разговорного жанру, лицевой танцор имени оперы и балета, за деньгу малую тебе и споет, и спляшет. Ария пасюка, с выходом вприсядку.

А потом, мол, — сразу на дно, согласно служебной надобности, вот и объяснительная приложена, ушел, мол, на дебриф ниже радаров. Тэчека. Целую, ваш агент Соколик.

И ведь поверили в итоге, ироды.

Куда сложнее было избавиться от тела. Тащить его тушу сюда, на самую верхотуру, в нощи да в одиночку — занятие несподручное само по себе. И ведь никому не доверишь, не поручишь. Чуть не надорвалась тогда, и главное, что за пошлятина. Классический сюжет — Тимоклея, убивающая сваво насильника кверху ногами. Бульк. Занавес.

С тех пор тебе сюда являться даже и в голову не приходило. Холодно тут и страшно. И дует. И погадка на седую голову сыплется. Да и времени сколько прошло, миновало. Было бы можно кого сюда с посылкой нарочным отправить — только бы тебя тут и видели. Мертвые формально мертвецов всамделишных не очень-то по жизни привечают. Знать думают о смерти, как святоотцы положили: обернись, мол, и вспомни, что ты человек. Ну или был им когда-то.

Эх, было бы славно и справно направить сюда Тютюкова, хотя нет, этот не справится, тут ум быть должон. Значит, пускай будет Иштван Подыбайло, бывший борзописец амператорских газет, а в миру самопальный поэт, подвернувшийся тебе по случаю, да так ловко подвернувшийся, что уж и забыл поди о своих былых сомнениях. Этот бы справился. Ненависть на дне его подслеповатых глаз сверкала даже белым днем, однако умел, собака, держать себя в руках, и в отличие от тупой исполнительности штудента Тютюкова оказался донельзя изобретателен при работе в поле.

Стоило ему предоставить хорошую вводную, как он начинал творить форменные чудеса, пробираясь в такие места, что для бывшего перебежчика на болотные хлеба казалось бы делом немыслимым. Его уже видели вхожим в опочивальню Самого, и непосредственно камлатель Сало с ним за ручку, бають, здоровается да втуне совет держит, просит в простоте звать его Милошем. В общем, незаменимый кадр наш Иштван, но увы, сегодняшнее дело — не про его честь. Тут надобны иные таланты.

А вот, кстати, верховный камлатель тебе бы тут знатно пособил, что уж там кривляться, и ты бы, милочка, с поклоном эту помощь приняла, всё меньший грех на душу, которая и без того чернее черного, за годы трудов праведных из подполья вся сажей изнутри измазана на два пальца толщиной. А на этом ухаре давно уже клейма негде ставить, он как в Желтый замок с ногами полез, так весь целиком им и пропитался. Этот бы совершил сей обряд, не поморщившись, только бровью бы повел, и вот вам, получите на руки, распишитесь, не обляпайтесь.

К счастью для всего этого прогнившего насквозь мира, не настали еще времена, когда ты, Илона Марковна, опустилась бы до общих дел с такой, как Сало, бесстыжей нечистью. Да рядом с этим поганцем сам легендарный двуликий Магнус Ражий смотрелся бы таким стерильным непредавателем, что только не уставай подноси. Потому стоять тебе здесь самой на черном ветру из темных замковых подвалов тянущем, уж сутки кряду в черный зрачок колодца пялясь и невесть чего оттудова выжидаючи.

Хотя почему это вдруг «невесть»? Если стоишь ты здесь, значит, совсем уж дело дошло до ручки, до предела, до нравственного императива, до экзистенциальной угрозы. Исчерпаны все прочие инструменты, развеялись все надежды, пали прахом былые планы. Жирная, тугая, беспросветная тьма, медленно поднимающаяся тебе навстречу, на этом фоне уже не кажется такой уж непроглядной. И эта сегодняшняя неопределенность сама по себе начинает казаться тебе чем-то вполне приемлемым и даже любопытным — что-то да будет, еще никогда не было так, чтобы никак не было.

В веском, бескомпромиссном отличие от того, что тебе видится теперь впереди при банальном прочтении утренних газет, горячий привет щелкоперу Иштвану, пускай ему икается. Там ты видишь исключительную тоску, гной, боль и истинную, глухую беспросветность. И поскольку там, в логическом продолжении нашей текущей реальности тебе не по нраву исключительно всё, вывод тобою был сделан однозначный.

Двум смертям не бывать, одной не миновать, сколько уже можно судить да рядить, тем более, что ты уже этой порой помирала. Мертвой и похороненной гражданке Давидович кровь из носу был надобен справный, ультимативный, железобетонный, непробиваемо тупой план, ей нужна была на руках брутальная сила, которая бы самим своим наличием склонила бы чашу весов хотя бы обратно в состояние былого шаткого равновесия в пику современной потенциальной яме безнадежно накатанной колеи, по которой всё в этом мире катилось под откос времени навстречу близкому обрыву.

Этот мир обрек себя на погибель и теперь доживает последние дни, готовясь в корчах и всеобщей агонии похоронить под своими гнилыми руинами все живое. Его пожирают изнутри его собственные демоны, он умирает, а ты еще надеешься на чудо. И на чудо уповаешь.

Взмахнула старуха разбитым корытом, да и отшвырнула его, проклятое, прочь. К чертям собачьим все эти ваши статусы квы. Партия и без того уж досадно затянулась, не в мочь дальше терпеть эту занудную цугцвангу, где всяк окромя государя-амператора с досады скрежещет зубами, а поделать ничего не может. Да и этот козел с дырочками уж поди всю попу себе на троне отсидел, ожидаючи, когда можно уже будет идти на рать.

Ну так пущай идет. Мы его на то на раз сподвигнем, было бы желание. Достаточно предоставить ему веские доказательства, что не совершит он промашки, стопроцентную так сказать перспективу обрисовать, план надежный, как болотные часы. И от таких знатных источников, чтобы ни на секунду не усомнился, паскуда. Пускай потешит свои самые главные нутряные надежды, пускай потеряет берега, уверует в собственную непогрешимость и всесилие. Только так его и можно с трона-то сковырнуть.