Так уж обустроено в нашем честном государстве, что правит бал тут алчность и скудоумие, однова сумеешь ты преодолеть на мгновение родовые эти грехи, да только стоит тебе при этом лишь зажмуриться в вящем довольстве собой, как тут же обернется дело собственной прямой противоположностью. И вот сиди потом и думай-размышляй, это ты спервоначалу был такой дурак, что не увидел тщетности собственных планов, или же это сопротивление человеческого материала привело к неизбежной расплате. Иными словами, зачастую дело обстоит так — врешь ты напропалую начальству земному и горнему, воруешь как не в себя, греховодничаешь по углам, попросту занимаешь неположенное тебе место, или же наоборот, корпеешь всенощно, трудишься из последних сил, следуешь пути бессеребренничества и нестяжательства — а все одно так и так выходит пшик.

Посудите сами, братие, ужели государю-амператору нашему есть какое дело до того, отчего все сызнова пошло под откос, от глупости, воровства или скотства? Так уж ли ему важно, кто виноват в новой беде, нерасторопность служек или же нелепость отданных им приказов? Впрочем, власти земные и сами не без греха, потому склонны прощать честному слуге за одну лишь его исполнительность и расторопность.

Но куда важнее — суд высший, суд небесный. Спросят тебя на том суде, как мол так получилось, что трудился ты свой век, вертелся ужом, а все едино ничегошеньки у тебя не получилось, несчастье одно. Что ты им тогда ответишь?

С другой стороны посмотреть, братие, уж там-то оправдываться от напраслины нам с вами не придется, по честному счету Создатель судит. Ежели радел и корпел, то не скроешь от глаз Судии из вящей скромности. Коли честно заблуждался и вкладывал всю свою душу в ратный труд — получишь в ответ по заслугам. Доказывать на Божием суде ничего не нужно, там тебя есть, кому рассудить судом праведным.

То есть выходит так — трудись на своем месте, делай дело скромно да усердно, и будет тебе вечная слава не в мире этом, но в мире ином. Так почему же тревожусь я, братие, почему не чувствую честного устатку как единственной благости, дарованной нам в смертной юдоли бытия?

Ужели сомневаюсь я, что окажись на моем месте иной человек государев, то станется он зело эхфективнее в качестве исполнителя начальственных приказов? Да ничуть не бывало! Когда бы узрел я, что труд мой недостаточно хорош, что не справляюсь я, не оправдываю высокого возложенного на меня бремени, что выросло вослед нам поколение младое незнакомое, способное паче нас с вами, братие, приглядывать за государевыми делами и заботами, тотчас бы сбросил парчу с плеч своих и, надемши вериги, отправился в дальние монастырские пещеры, что под замком исподволь обретаются. Молить Господа о прощении, замаливать свои грехи тяжкие, а грехов тех у каждого из нас — не поднять, не взвесить.

И главный из них — ничтожные сомнения в собственных силах. Кто из нас, братие, не ощущал подобной слабости при виде бумаги государева приказа — так мол и так, перевести раба Божьего Имярека с должности былой на должность иную, сургучная печать, подпись энергичным вензелем, шнуровка шелковая, все честь по чести, как положено. А у самого аж руки ходуном ходят, какое еще министерство подвижного состава, я же в жизни своей на панцерцугах исключительно пассажиром катался! И, одновременно, облегчение, что не на спутниковых дел ведомство направили, где совсем, бають, швах дела, там еще никто больше полугода не продержался, чтобы на этап не загреметь с бубенцами.

Запомните, братие, истинно говорю вам, этот вот страх и есть главный грех всякого слуги государя-амператора нашего, ибо не холопское то дело размышлять о причинах и сомневаться в приказаниях, сказано — на подвижной состав перейдем, приказано — на спутниковые дела отправимся. И чтобы со слезами вопиющей радости на глазах! И чтобы безропотным строем!

Чего заелозил, а? Ты что, умнее Самого? Думаешь, не нашлось умников покрепче тебя башкой, чтобы взвесить все за и против и назначить кого следует? Если назначен не кто иной, а именно ты, знать, такова воля провидения и таков положняк внатуре, кхе-кхе, простите речь, внатуре бес попутал.

Так о чем это я, ах, да, главный грех, который исподволь водится за нами, братие, есть грех вящих сомнений, ибо сказано в писании, что не будет Господь действовать через людей, исполненных сомнения и неверия. А значит, следует нам, получив иное назначение, с гордостью принять свой тяжкий крест и нести его далее до самого края земного, если не мы, то кто? Кто удержит державу от грехопадения, кто сломит помыслы супостатов, кто исподволь осторожно поправит вышестоящего в случайном заблуждении, а ближнего — в недостаточном радении?

Правильно, никто.

А потому побудка еще до рассвета, водные процедуры, обязательная молитва и общение с котом (тварь Божья!), десять минут в планке, приседания, снова водные процедуры — на этот раз контрастный душ, после чего сразу же, без промедления командуем денщику вызывать служебный панцерваген до присутствия. А потом — вседенно и всенощно, до трясущихся коленок, до смыкающихся век корпеть над делами государственными.

В меру дарованного нам свыше разумения, в меру данных нам горних сил. Во имя государя-амператора и всеблагого семейства его, во славу народа-подвижника и воина-освободителя, а также всех малых сих, на нас в вами, братие, уповающих.

Про малых сих скажу отдельно, ибо болит моя душа за них, без устали болит!

Если и бывает у меня день нутряной слабости, когда нет-нет да и завоешь в душе напраслину, мол, бесполезен мой труд, напрасны говения, да гори оно все в геенне огненной, как тут же взгляну за обедом на случайного служку, понуро бредущего от моего стола на раздачу, и тут же словно теплеет в душе. Вы ж подумайте, братие, ужели каждый из нас поминает в простоте, что рябчик запеченный, фазан жареный иль вальдшнеп под маринадом, что утоляют наш голод в пылу государственных размышлений, все они кем-то пойманы, ощипаны, приготовлены и поданы нам на блюде с голубою каймой. И не в том ли должна состоять благодарность трудовому люду, чтобы утолять голод свой не ради праздного чревоугодия, которое истинно есть смертный грех, аминь, но только лишь ради подъема сил, необходимого нам днесь в служении государевом. И каждый проглоченный нами кусок истинно должен быть мерой полной переложен в услужение тем самым малым сим, ибо без нашего присмотра тотчас закиснут нивы, сгниют поля, взопреет зерно, пойдут по земле глад и мор и скрежет зубовный и конь блед. А потому с одной стороны будь благодарным за чужой труд, а с другой — помятуй, что без догляда ничего у нас не делается, слишком уж глуп и не инициативен наш народец, слишком ленив, жесток и сребролюбив.

И прозябая в служении своем, братие, мы с вами тем самым не столько самих себя, сколько малых сих вводим во искушение греха, после чего уж жалеть их будет поздно, коли закрыты перед кем врата небесные жизни вечной, так это перед тем, кто пошел против воли властей предержащих. Ибо сказано, что нет власти, кроме как от Бога, а существующие поставлены Богом. Народец же наш таков — стоит только оставить его без надзора, позволить вольности всякие, умерить предписания, повысить расценки, снизить план по надою и опоросу, так сразу же выяснится, что в народе снова пошло леворуционное брожение, как сто лет назад, при дедушке, а значит — снова же грех, содом и разложение.

Бегают все кому не лень по городам, друг дружку за полтину медной монетой или ржаной калач поедом едят и без ножа режут, не спрося пачпорта, кто местный, кто пришлый, кто праведник, кто греховодник, кто высокородный, а кто нищеброд, когда никакой закон не писан, всегда это заканчивается одинаково.

А потому, братие, должно нам недрогнувшей рукой всякое свободолюбивое поползновение душить и нагибать, особливо же необходимо предотвращать всякую крамолу. Сомневаешься в вышестоящем решении? На каторгу! Прикрываешь нарочитой борьбою с казнокрадством продвижение леворуционных идей? В панцерцуг и на пересылку! Сеешь неверие в благость государя-амператора? В застенок и к допросу тебя, кем наущен, кем финансируешься, чей агент! Заплечных дел мастера в замке всегда были в чести, а нынче и тем более, времена пошли непростые, кому еще доверить строгий спрос.