Что-то все разом заерзали, запереглядывались. Сие тоже есть грех сомнения. Ежели поставлена охранка над нами, знать, слаб человек, и даже в наших молитвославных и благонравных кругах завелась, пустила гнилой корень свой тайная крамола. Это все от жадности, я вам так скажу. Даден тебе твой уголок в кормление, так имей же срам, держи себя в руках, не стяжай сверх положенного. Иной делопроизводитель сперва берет не по чину, забывает долю наверх относить, а потом еще и права начинает качать, про закон вопиет, в стенгазету бегает с пасквилями. А ты не путай своих баранов с государевыми!

В нашем служении важно скромность иметь и всему знать меру, а еще важнее — суметь блюсти уговор. Не договорился с кем следовало, не смазал вовремя шестерню государева механизма, ну так и кто тебе виноват. А невиновных, как известно, у нас не сажают.

А еще никогда не хватают зело полезных.

Что есть государева польза, спросите вы меня, братие, и я отвечу. Польза есть всякое благо, пригодное для преукрашения тлена земного. Ответствуешь за твердость монеты? Ну так ответствуй так, чтобы всякому становилось ясно, что без твоего пригляда не то что монетный двор не устоит, но и в целом поступательный рост благосостояния граждан остановится да оборотится вспять. А где недород и голодуха, там начинаются вопросики. На том ли месте сидит Имярек, не зазнался ли, с устатку почиваючи? Не решил ли, что государственные дела и без его веских усилий неплохо обустроены, и, таким образом, не стоит ли сэкономить на казенном довольствии, отправив оного деятеля в дальний тыл, остатки лесов валить?

Задумались. Вот то-то и оно. Человечку государеву должно не преувеличивать собственных былых заслуг, но каждодневными потугами, сиречь потом лица своего доказывать собственную нужность, а наипаче незаменимость.

И тогда никакой охранке не придет в голову подрубать смоковницу, дарующую золотые смоквы, ибо лучшая крыша — это приносимая тобой польза. Впрочем, будь ты хотя бы и семи пядей во лбу или же личным наперсником самого государя-амператора, незаменимых у нас тоже нет. Да отсохнет рука дающая, что возомнит себя важней головы. А голова у нас сами знаете, чья. Потому, братие, не должно нам роптать и на случайные громы в небесех, что случаются порой, ибо есть там, наверху, на что гневаться. Судите сами — пустится кто из нас во все тяжкие, попутает берега, начнет излишне собою любоваться и чванством платить за доверие государя-амператора, тут его самое время в железа!

И вообще, человека в замке красит исключительная скромность. Непотребных танцулек не сотвори, физзарядку не пропусти, одевайся скромно, но и не вводи в соблазн братьев своих излишней скромностью пинжака. Иначе выходит, что все вокруг стяжатели, а ты один бессребренник идейнай.

Во всем, как говорится, нужна мера. Патриотизм, но сдержанный, с достоинством, манор трехатажнай в болотных землях прикуплен, но не в утайку и строго вполовину ниже, чем у прямого начальства. Дети по университетам похабным учатся, но и дом свой не забывают. Спицы у личного панцервагена золоченые, но людишек по дороге в замок лучше на нем не сшибать. Верное мое слово, братие, внемлите.

Ну и в конце концов, следует держать себя в руках. Нахулиганил? Но чтобы не на глазах народа. Завел себе девок вне брака? Покайся честно, отмоли епитимью и иди себе с Богом. Кто не без греха? Разве что государь-амператор един, пусть в скромности своей он сие и отрицает.

А кто путает болотный Бобровель с замковыми кельями, ну так и не удивляйся тогда, даже самый ценный кадр получит свое от подсунутой в неурочный час Самому папочки.

Потому не беспокоит меня догляд охранки замковой — на то и щука подпущена, чтобы карась не дремал, иначе многие из нас живо зазнаются, а это тоже есть грех великий. Тревожно же мне, повторюсь, ибо не рождены мы, смертные, для подвига. А времена нынче грозные, за ними другие приходят, они тоже будут грозны. И думаю я последнее время одну лишь думку — о конечности человеческих сил. Ну хорошо, физзарядка, поклоны образам, постная пища, строгость к другим и еще большая — к самому себе. Но достаточно ли этого для победы над врагом рода человеческого? Не случится ли так, что сделано все, что в наших силах, а все едино тех усилий оказывается в недостатке?

Нет, вы не подумайте, братие, я ничуть не ропщу, и в сомнениях не пребываю. Ибо явлено нам знание всеблагой вести о дарованном свыше гении государя-амператора, который если и спускает нам планов громадье, то исключительно по силам нашим. Однако вот скажите, можно ли назвать подвигом нечто, стопроцентно исполнимое? Что тогда рутина, если таков есть подвиг? На мой малодушный взгляд, братие, подвиг есть то, что совершено сверх плана, поверх реальных возможностей, на разрыв аорты, на вынос тела, под церковные колокола и салют изо всех орудий. Но отчего такая почесть, если не было у тебя никакого иного варианта, кроме как взять и выполнить? Неужели нас тем самым лишают таинства удачи, восторга преодоления, лудоманской дрожи от удачно выпавшей карты? Какой смысл надрываться, ежели всё и так идет по плану, а от границы ключ переломлен пополам?

Да и план, я бы заметил, тоже под вопросом. В чем он состоит — загадка, как скоро должен быть исполнен — мистика, даже когда его планируют пропечатать — невдомек, ибо сроки эти постоянно откладываются. Но даже если бы он был, наконец, раскрыт!

Величайшей ошибкой, считаю я, было бы низводить истинно подвижнические свершения до само собой разумеющейся банальщины. Да и подумайте сами, братие, каким чудом возможно каждый день требовать от человека государева подвигов ратных, чтобы без продыху, без халтуры, без послаблений и так годами? Никак, спешу вас убедить я, сие невозможно.

Чудо оно на то и чудо расчудесное, что редко бывает и отнюдь не метко бьет. Ибо ценность чего бы то ни было измерима токмо же его случайной редкостью. Что и без того под ногами валяется, может ли быть знамением невероятного? Если бы святоотеческие чудеса задарма раздавали всем желающим в базарный день, стали бы они истинным подвигом духовного труда?

Вот то-то же. И я неустанно продолжал и продолжаю бить перед высшими чинами замковой иерархии в громкий набат здравого смысла, слишком высоки последние дни стали ставки, слишком задрано крещендо на хорах, не можно так дальше тянуть, ибо у всякого певчего есть верхняя нота, дальше которой — один лишь задушенный хрип, и мы с вами, братие, уже стоим на самом пороге такого вот предельного надрыва.

Так, что за шум там сзади, совсем ополоумели меня перебивать? Э, але! Куда это все засобирались, лекция еще не закончена! Вот ты, чего суетишься, куда глазами косишь, а ну сядь на место немедленно! Звонок был для лектора! Братие, это провокация, не поддавайтесь, держите строй! Двери, затворите немедленно двери! Разом изгоним посторонних из храма! Бей охранных, мочи козлов! Эй, куда, куда вы меня тащите⁈ Помогите, братие, не совершайте непоправимую ошибку! Я у ленточки раненный! Ты кого бьешь, скотина! Не сметь тащить кавалера орденов и медалей! Врагу не сдается наш гордый каяк, последний парад наступа-ает!.. Занимидруги-иеэ-прихо-одя-а-а…

3. Покидая Макондо

В маленьких капельках жидкости сны

Город стоит из холодных огней

Ну а над ним еле-еле видны

Они. И ты это трогать не смей!

Мертвые дельфины

Злата шарахалась по всему дворцу, жалуясь, что закончила она Карломарский университет, а превратилась в служанку в этом сумасшедшем доме, между тем как ее муж, пьяница, атеист и бабник Милош, после возвращения с приема глубокомысленно рухнет на кровать, раскрыв пасть в ожидании бесплатного пирога с халвой, пока она одна тащит на своих хрупких плечах этот дворец, что держится на слове чести и клятвах, место, где без ее волшебного взгляда все сразу превратится в руины и хаос; и когда она ложится спать, желудок у нее горит, как будто она блюдо острого карри проглотила, и никто, буквально никто, не потрудится спросить, как она, Злата, провела ночь, или хотя бы из любопытства — почему сегодня так злобно смотрит, хотя да, от этой семейки она, разумеется, ничего не ждет, всегда была для них камнем в ботинке, просто недоразумение, о котором мечтают забыть, как о неприглядном уродце в темном углу, что отгоняет злых духов; эти интриганы вечно строят козни, окрещивают ее дамой сомнительных теорий и мастером интриг, и даже Милица — да упокоит Господь ее душу — вслух объявила, что Злата — та еще любительница путать черный ход с крестным ходом, — Боже мой, что за слова такие, — она терпеливо переносила все эти унижения, подчиняясь божественному замыслу, но все имеет свои пределы, особенно после того, как Стево сказал, что семья эта канет в Лету именно из-за того, что они впустили домой злобного демона в юбке, представьте себе, властного демона в юбке — прощай, Господи, мои грехи, — демона из самых что ни на есть подземных легионов, тех, кого правительство засылает к самой ленточке, и подумать только — он имел в виду ее, Злату, крестницу самого болотного князя Цане, даму такого благородного происхождения, что даже знатные особы Желтого замка завидуют ей, аристократке до мозга костей, которая может вписать в свои визитки целых одиннадцать титулов, единственную в этом городишке, которую не смущает стол на шестнадцать перемен, а этот ужасный пьяница, ее муж, умирая от смеха, говорил, что столько приборов нужно только человеческим многоножкам, и только она одна знает, когда и как подавать напитки и куда их наливать, не то что эта деревенщина — Милица — да упокой, Господи, ее душу — которая думала, что столовое вино пьют днем, а крепленое — ночью; она, Злата, во всем замке может похвастаться тем, что использует исключительно золотой ночной горшок, а вот этот злобный офицер, полковник Слободан — да упокоит Господь и его душу — осмелился спросить, заслуживает ли она такую привилегию, не потому ли, что она удобряет отхожее место хризантемами, представляете, так он и сказал, этими самыми словами, — а Татя, ее собственная дочь, подсмотрела, как она справляет нужду в спальне, и потом всем при дворе растрепала, что горшок хоть и золотой и украшенный гербами, но внутри — самое обычное дерьмо, и даже хуже, чем обычное, — дерьмо демона, на котором ходят панцерцуги, — представьте себе, ее собственная, родная дочь; что правда, то правда, она никогда не обманывалась относительно других членов семейства, но, во всяком случае, имела право ожидать малую толику уважения хотя бы со стороны своего мужа, ибо, как ни говори, он ведь ее супруг перед Богом и людьми, который произнес клятву в храме и тем самым возложил на себя по своей доброй воле и по воле Божьей великую ответственность и взял ее из родительского дома, где она жила, не зная нужды и забот, где она плела похоронные венки только ради времяпрепровождения, ведь ее крестный, князь Цане прислал ей письмо, скрепленное его собственноручной подписью и оттиском его перстня на сургучной печати, письмо, подтверждающее, что руки его крестницы сотворены не для трудов земных, а для игры на пианинах, однако же, этот бесчувственный чурбан, ее муж, забрал ее из родительского дома и, напутствуемый добрыми советами и предупреждениями, привез сюда, в эту дыру, где так часто льют дожди, что все стены уже отсырели, и не успела она в первый год замужества соблюсти воздержание, предписанное в дни поста, а он уже схватил свои прелестные сундуки и свой паршивый аккордеон и отправился жить в беззаконии со своей наперсницей, с этой жалкой потаскухой, достаточно взглянуть на ее задницу — пусть так, слово уже вылетело, — достаточно взглянуть, как она вертит своей задницей, здоровенной, будто у молодой кобылы, и сразу станет ясно, что это за птица, что это за тварь, — совсем другой породы, чем она, Злата, которая остается дамой и во дворце, и в свинарнике, и за столом, и в постели, прирожденной дамой, богобоязненной, законопослушной, покорной своей судьбе, она, конечно, не согласится вытворять разные грязные штучки, их можно вытворять с той, другой, та, другая, разумеется, готова на все, как городские прошмандовки, и даже хуже их в тысячу раз, прошмандовки хоть поступают честно и вешают на двери красный фонарь, еще бы не хватало, чтобы он вытворял такое свинство с нею, с Златой, единственной и возлюбленной дочерью маменьки и папеньки, в особенности последнего, этого святого человека, истинного христианина, кавалера ордена Святых даров, а они оба особой милостью Божьей избегают тления в могиле, кожа у них и после смерти остается чистой и гладкой, как атласное платье невесты, а глаза живыми и прозрачными, как яхонты, что уже само по себе обеими церквами признается за чудо, открывающее путь к сану святых, вот уж разительное расхождение с тем, какие прегрешения окружают Злату в этом проклятом дворце, наполненном смрадом тлена духовного, а что вы хотите от семейства с подобной фамилией — Сало, при этих звуках у горожан начинали трястись поджилки, но для Златы семейка Милоша была ничуть не страшна, ибо она доподлинно знала, насколько гнилы все его родные изнутри, и не лежать им во гробах нетленными, напротив же, они даже не рыгать за столом толком не в состоянии, сам же глава семейства Милош, принявший этот титул после кончины егойного дедушки патриарха Йована Старого — да упокоит Господь его душу, только на посторонний взгляд был строг, силен и опасен, в глазах Златы он постоянно представал двуличной мразью, которую и бояться-то противно; ну, подумаешь, приложит спьяну оплеуху-другую, в гимназии Злата с подружками сильней дрались после отбоя, поспорив во время шуточной дележки женихов, а тут и говорить нечего — ладонь у Милоша по случаю была такая же рыхлая и вялая, как и вся его гнилая семейка, это для вида Злата плакала у себя в будуаре, причитая о доле своей тяжкой, в душе же она истово хохотала — хоть раз вышло по-ейному, как заведено святоотеческими наставлениями: бей бабу молотом, будет баба золотом, опять же после побоя завсегда наступала прелестная пора, когда Злата принималась ходить по дворцу лебедушкой, ничуть не гримируя, но напротив — выставив синяк напоказ, чтобы все видели и знали, кто тут таперича главный, муж же охальный надолго затыкался и даже лахудру очередную в пылу сомнений оставлял со двора, тише воды, ниже травы сидючи — эх, золотые времена, былые денечки, куда вы утекаете, подобно воде между пальцев, здесь, в Желтом замке, время течет и вовсе не ручьем, но полноводной рекой, раз, и пролетел второй десяток лет, будто и не было, поминай, как звали, помаши платком напоследок, и сколько ни броди по дворцу, сколько ни хлопочи по дому, а все едино Злату будет окружать все та же пустота в сердцах и душах, от которой только горше воспоминания, как когда-то давно ей не приходилось каждодневно бороться с холодом отчуждения со стороны гнилой семейки, да и сам Милош когда-то был другим, совсем другим, и дело даже не в возрасте — все мы не молодеем — но в совершенно другом к ней отношении, ведь когда в тебя верят, это чувство не подделать, не обмануть, не совершить подлог; когда в первые дни замужества Злата счастливая носилась по залам, ну, да, морщась от засилья паутины, с прадедушкиных-то времен копилось, но зато и с громадьем планов на завтрашний день, то даже безумные лица новоявленных родственников ее ничуть не смущали, как говорится, прости, Господи, грехи наши тяжкие, родня есть родня, уж какая есть, в придачу к мужу неизменно прилагается, это только застольные кореша вельможного господина Сало вечно кривятся — народец-то не тот-с нам попался, с таким каши не сваришь, но что, прости меня, Господи, за выражение это такое, «каши не сваришь», а вы пробовали хоть что-нибудь в своей бездумной жизни сварить, что, молчите, не знаете, то-то же и оно, рассуждать-то всякий горазд, Злата всю эту братию успела прознать насквозь, сплошные чванливые горлопаны, досужие рассуждать о ратных подвигах и патриотическом дискурсе, разве что сам Милош с изначала представлялось что не такой, то ли настолько умело притворялся, то ли и того хуже — только лишь одной Злате так и показалось, во всяком случае хоть и случались тогда уже звоночки, а все едино ее собственные планы он покуда исключительно одобрял и поддерживал, в домовладении же самое главное что — правильно, заведенный порядок, ежели садиться обедать, так строго в полдень, а чтобы не случилось суеты и все как один были довольны, собрать всех за столом надобно загодя, после чего непременно устроить широкий дебат: кто, чего и сколько пожелает, а поскольку стол не резиновый, а повара вам — не фабричные станки, все разом приготовить не могут, то надобно привести всех к единому консенсусу, кто за компот, кто за чай с плюшками, кто любит суп, а кто желает арбуза; однова так прозаседались, что разошлись по итогу злые и голодные заполночь, потому что для успешного согласования позиций нужно иметь и охотку, и возможность подвести спорщиков к компромиссу, однако же и Злата тогда была юна и неопытна, а тут еще Милош этот возлежит на диване и в голос хохочет, ему-то что, он всегда почитал себя за изъявителя всех на свете желаний, и голосования эти ваши в его глазах всегда выглядели блажью, но ладно уж, раз так положено, то давайте по регламенту, а сам шасть к себе в кабинет и против договоренностей требует отдельную какаву и послаще — эх, если бы Злата сразу прознала про то и не смолчала, может, и вышло бы по итогу совсем иначе, без излишних заблуждений и самообманов по крайней мере, а так Милош, пожалуй что так, он мастер притворяться, что со всем согласный и всем довольный, пока однажды не наиграется кот мышкой и не сделает особое лицо, даже не злое, нет, скорее безумное, как будто Злата принимала своего мужа все это время за совсем другого человека, а с этим — с этим у нее не было до сих пор ничего общего, никаких договоров и никаких согласий, хоть она будь сто раз княжеских кровей, без разницы, делай, как я приказал, и весь сказ, а не то так катись на все четыре стороны, а что Злата, куда ей деваться, ведь сделанного не воротишь, Господь повелел слушаться власти мужа законного, ибо его волей Спаситель говорит со смертными женами, аминь, так что приходилось Злате брать все в свои руки и трудиться честно и без продыху над обустройством дворца, разбираясь со всеми мужниными родственниками, воюя попеременно с полковником Слободаном, и с Милицей, и даже с призраком бродящего по дворцу беспрестанно Йована Старого — упокой, Господи, все их души — и Бог свидетель, она не роптала, ибо видела в этом услужении великую свою миссию, плоды которой однажды сторицей воздадутся ей, как воздались ее святым родителям, и расцветет все вокруг краше прежнего, как в стародавние благословенные времена, что бывали еще до прадедушки, а как же иначе, ведь правила на то и правила, чтобы соблюдать их всех с твердой гарантией итоговой успешности предприятия, но не тут-то было, ведь пока она корпела, саркастический муженек Златы, антихрист Милош только и пользовался ее трудами во имя собственного возвеличивания, смотрите, мол, какой я фартовый, целыми днями ни пня ни делаю, бью баклуши, заседая по советам и коллегиям, а все едино у меня во дворце произрастает всякий фрукт и пребывает исключительный порядок, поелику, граждане, аз есмь великий молодец и вообще франт ушастый, сволочь такая, гадина подколодная, занялась вновь причитать Злата, с превеликим ужасом глядя на себя в случайное зеркало: уж не молода она стала, не юна, не весела, не приветлива, в подобном облике кто сможет подумать, что ее вообще стоило брать замуж, и что те правила, за которые она почитала себя ответственной, вообще хоть сколечки работают, хоть кому-то помогают в порядке и обустройстве, неужто врали обучавшие ее карломарские профессора, но главное, какое может быть уважение к хозяйке, если Злата и сама не уверена в том простом факте, что все столь кропотливо и тщательно обустроенное ею во дворце работает не чудом чудесным, не черною жижей, сочащейся из-под земли, не демоническим огнем топок, не строевым печатным шагом раболепной нежити, а напротив, порядком и уложением, а тут еще и Милош — волхователь и нехристь под личиной истово верующего — норовит под руку бубнить, что смотри-ка как он собой хорош и как у него все само все ловчейшим образом вытанцовывается, и этих он провел, и тех обманул, а кого не сумел обмануть, так знать на них и самих можно зачинать жалобу, мол, надули, проклятые болотные так называемые партнеры, но мы им зело отомстим и к ответу призовем, на то у нас и сила заначена в мослах, и огонь укрыт в персях, прости, Господи, а демоном отчего-то ее, Злату все время за глаза обзывают, даже родная дочь Татя, ну как тут не расстраиваться, как блюсти уверенность в себе и сохранять работоспособность — а никак, с некоторых пор такое на Злату напало уныние, что хоть волком вой, болотным оборотнем клыкастым, чьи глаза огнем горят в нощи, вызывая тем самым у Златы тяжкую зависть, уж она-то бы тоже так хотела — взгляд чтобы ее прожигал противников заведенного порядка наскрозь, а муж неверный Милош чтобы убоялся самой мысли отвергнуть ее правоту хотя бы и в самом мелком вопросе, но увы ей, Злата хоть и была благородных кровей, однако же волкулачьей масти не родня, да и не по пути ей с такими: если подумать, то совершенный разрыв с мужем у нее случился ровно на такой же теме, когда в радиоточке верховный камлатель Сало внезапно принялся вещать о том, что ранее отрицаемые орды нежити, сплотившиеся по эту сторону ленточки — это не инсинуация болотной знати, а вовсе даже хитрый план самого государя-амператора по защите своих благонравных сограждан; вот тут-то у Златы-то и раскрылись глаза, насколько богопротивен ее муж и насколько богомерзки его устремления, прости, Господи, сколь ни обвиняла ее в демоническом происхождении гнилая семейка, однако же сама Злата блюла заповеди и боялась смертного греха почище иных истовых верующих, поскольку вовсе не была уверена в том, что само собой повторит в успении своем чудо нетленных родителей своих, а потому сладкий запашок гниющей плоти был для нее неопровержимым знаком, что творится поблизости какая-то чертовщина, Господи, спаси и сохрани, и пора брать руки в ноги и что-то решать, потому как сколь ни жалко трудов праведных и пропащих лет, а жизнь вечная важнее потерь земных в юдоли скорбного и тщетного бытия, каким ей теперь каждодневно представал мужнин дворец, да чего и жалеть, как говорил поэт, это было напрасно, значит было давно, плюнь и разотри, остави навеки бесполезное, тяжким грузом не волоки за собой, знать, не всякий челн вынесет лишний багаж в сундуках запечатанных да пузырях непочатых, так металась ночами по дворцу истомленная сомнениями Злата, предвкушая беду бедовую, пока однажды окончательно не решилась собираться — уж сколько веревочке не виться, а конец будет един, знать Милош окончательно связался со всякой нечистью и потому наверняка избежит спасения, и ежели Злата не бросила еще свою мечту о нетленном посмертии, то пора и ей честь знать, ибо, в конце концов, истинно говорит святоотеческое предание, обманешь меня раз — позор тебе, обманешь меня дважды — позор мне, а обманывал Злату муж, не говоря уже о его гнилой семейке, не раз и не два — ее, крестницу князя Цане, рожденную для величия и славы, прожившую всю жизнь в святости и простоте, не стяжавшую ни славы земной, ни злата чужого, никакого одобрения со стороны, но только лишь желавшую добра дворцу сему и замку сему и граду сему и землям сим, в меру понимания, в меру разумения, а теперь покидающая его с пустою сумой на случайном челне, во имя Господне, только и бросив через плечо последний взгляд, полный слез и отчаяния, но все-таки твердый в своем окончательном решении никогда сюда не возвращаться и никогда больше не оглядываться, во веки веков, аминь.