— Это которую? — буркнул Иштван.

— С подземным ходом. Юмор в том, что стена эта ничуть не охраняется. Через нее каждодневно ходят туда и сюда сотни тысяч вполне обыкновенных людей.

— Так уж и обыкновенных, — фыркнул Иштван. Скажет тоже!

— Вполне обыкновенных. Кашеваров, уборщиков, полотеров.

— Вы хотели сказать «живодеров, подонков, казнокрадов»?

— И их тоже, — кивнула старуха, — но не только. Обслугой любой власти служат вполне случайные люди, даже порой и вовсе не состоящие в вохре, не говоря уже о чем повыше. Но угадайте, в чем между вами разница?

— Я терпеть не могу эту власть, им же — все равно, лишь бы платили?

— Именно! И вам надобно сделаться таким.

— Мне или вам надобно?

— Это уж как получится, — и недобро усмехнулась.

Как это там полковник Злотан повторял, «не красть и не лгать»? Да уж. Эх, полковник, жизнь наша порой стои́т куда крепче наших дутых да рисованных убеждений. Так что же это задумала гражданка Давидович со своим Тютюковым? Неужто хотят его, Иштвана, заслать за стену с тайною миссией?

— Сразу предупреждаю, господа хорошие, я на такое не способный.

— На какое «такое»? — продолжала издеваться старуха, склонив голову на бок.

— Я же вижу, что вы задумали. Да только ничегошеньки у вас не выйдет, потому что я боли страшусь, крови боюсь, а опричь всего прочего попросту не желаю зазря кочевряжиться, потому что пустое это дело, бессмысленное и шабаш.

А сам главное чувствует про себя, будто оправдывается заранее в чем-то нехорошем.

— Ишь, крови он боится. А кто покуса вот только что желал? На этом самом месте!

— Это другое, — решительно дернул головой Иштван. — Даже и не делайте мне вид, что не понимаете разницы! — кажется, он снова начинал злиться.

— Очень даже понимаю, — увещевательным тоном заворковала карга, — как же тут не понять, то себе, родимому, всласть, а то голову в пасть, отличить несложно.

На слабо берет, пожал плечами Иштван. На понт дешевый. Не на таковских напала, старая. Это вон скрипучему своему, как его, мастеру по топорам пускай внушение делает, а мы и не такое мимо ушей пропускали. Наше дело маленькое, только бы при своих остаться, зачем нам лишние затеи, к чему посторонние заботы? Ишь, сверкает клыками, косит багровым пламенем глазного дна, нечисть, а все туда же, совестить норовить честного человека. А саму третьего дня видели прямиком там, за желтой стеной, на высоком приеме, и ходила она там в обнимку не с кем-нибудь, а самим камлателем Сало. Как говорится, с кем поведешься, так тебе и надо. Пусть потом штуденту своему очки втирает, а мне и без того все понятно. Не хочешь кусаться? Ну так я и пошел по своим частным делам.

— Ишь ты, обидчивые какие все стали. А ну вертайся, молодой человек. Будем с тобой всерьезку говорить, — голос старушечий аж зашипел в спину Иштвану.

Однако же, пожалуй, не стоит со старухой совсем уж по-плохому расставаться, себе дороже. Все же послушаем, что она там скажет. Иштван обернулся нарочито медленно, чтобы не показать, что стушевался. Мы не сдаемся, мы попросту стараемся быть вежливы.

— Значит, так, слушай сюда. Ты отчего-то решил, что не трогают тебя ввиду твоей обыкновенной бесполезности. Однако спешу я тебя огорчить, мил дружочек, вегетарианские нынешние времена на этом почитай что и совсем заканчиваются.

На слове «вегетарианские» Иштвана отчего-то пробрало на смешок. В устах старухи оно звучало особенно нелепо. Видели бы вы ейные клыки!

— Смешно тебе? А скоро, верь-не верь, станет совсем не смешно, громыхание железа вдоль ленточки долго продолжаться не может. Набрякшее зло однажды прорвется.

— Вы мне про зло не рассказывайте, я там был, и что с людьми черные эти обелиски творят, я знаю не понаслышке. Только не говорите, что не приложили к ним свою клюку, гражданка Давидович.

— Ты меня не попрекай, я почитай лучше твоего знаю, какова моя вина. Но если ты хочешь знать, все мы виноваты в творящемся. Однако не ты, не я, и не Христо в том должны в первую голову виниться. Однако не время сейчас и не место о подобном рядить. Важно лишь то, что когда завтра или послезавтра все наши усилия окончательно окажутся тщетными и по улицам городов понесется та зловонная жижа, что до того лишь подспудно копилась по подвалам замковой стены, можешь мне поверить, ни мне, ни тебе будет недосуг разбираться, кто не уследил, думать надобно будет только лишь о том, чтобы вовремя смыться, ежели кто хочет вообще уцелеть. И вот что я тебе скажу всерьез, как обещала — персонально тебе выжить в грядущем дано только лишь в одном случае.

— Если я двину ноги заранее? — задушенным полушепотом проговорил Иштван.

— Бесполезно, — и как бы в подтверждение своего слова резко, по птичьи, дернула головой старуха. — Вы ужо пробовали. Особенно ваш полковник расстарался. Видишь сам, что получилось.

Не напоминала бы ты, старая карга. Не гневила бы боженьку.

— Ну допустим, я и сам никуда не собирался. Бесполезно. Там — ничуть не лучше, чем здесь. Помирать, как говорится, так с музыкой. А делать-то чего? В чем совет состоит?

— Ты бы слушал, и не перебивал. Совет мой честной, как ты говоришь, состоит в том, чтобы пробраться в нахалку за стену и там попробовать если не остановить грядущее безумие — в это я, пожалуй, уже и сама не верю — то по крайней мере постараться вызнать все то, что там творится, попытавшись сойти за своего, а ежели случай подвернется, то этим знанием вовремя и воспользоваться.

— Все-таки, шпионить зовете. Потому и кусать не стали, там ваши меня враз учуют.

— Учуют. Но самое главное — заподозрят. Потому что идти ты туда, молодой человек, должен буквально на голубом глазу, грудь нараспашку, пылая таким праведным гневом на всю эту болотную шушеру, чтобы выглядеть святее святых, моложе молодых, чтобы тебя мама родная прокляла и забыла. Только так ты сумеешь завершить предстоящую миссию с успехом.

Иштван все ждал, когда старуха расколется, засмеется, закашляет, как я тебя, купился? Ну скажи же, что купился!

Но старуха ничуть не шутила. Даже напротив, выглядела она в тот миг серьезнее обычного, так что даже студент Тютюков от нее опасливо попятился.

И тут Иштвана пробило по-настоящему. До крупной дрожи, до колик в подреберье. Значит, вот как оно выходит. Что ж, век воли не видать, а двум смертям не бывать. Стало быть, таков его крест на этом веку. Работать на чужом лугу конем засланным.

Глава IV

1. Землемерка

Я узелок потуже затяну

Ты ничего не разберёшь спросонок

Прощай, мой друг молочный поросенок!

Отныне нам не хрюкать на Луну

Зимовье зверей

К ее собственному удивлению, предстоящий разговор со кастеляном мало беспокоил Виславу. Она объясняла это себе тем, что до сих пор деловые отношения с замковой администрасией складывались для нее удивительно просто. Казалось, в отношении нее была издана какая-то выгодная инструкция, охранная директива, а все инстансии были связаны в одно целое, особенно там, где на первый взгляд такой связи не было. Размышляя об этом, Вислава готова была считать свое положение удовлетворительным, хотя при таких вспышках благодушия спешила себе сказать, что в этом-то и таится главная опасность.

Прямой контакт с властями не был столь затруднителен, ибо эти власти, при всей их превосходной организации, защищали от имени далеких и невидимых господ далекие и невидимые дела, тогда как сама Вислава боролась за нечто живое — за самое себя, пусть и только в первое время боролась по своей воле, сама шла на приступ. За нее боролись и другие силы — она их не знала, но по мероприятиям властей могла предположить, что они существуют. Власти охотно шли ей навстречу, хотя в мелочах, о крупных вещах до сих пор речи не было, — но они отнимали у нее возможность легких побед и законное удовлетворение этими победами, необходимое для дальнейших, более серьезных боев. Вместо этого власти пропускали Виславу всюду, куда она хотела — правда, только в пределах замка, — и этим размагничивали и ослабляли ее: уклоняясь от борьбы, они включали ее во внеслужебную, совершенно непонятную, унылую и чуждую ей жизнь, с которой, впрочем, она уже совершенно свыклась и принимала за нечто обыкновенное.