Арарич в ответ лишь руками развел.

— Так я же и не отказываюсь, что это все правда! Но и вы сами посудите, капитан, да, в вашей текущей позиции есть некоторая приятная, мнэ-э… — замялся он, — определенность, что ли. Но это определенность гарантированной скуки и бессмыслицы!

— В чем же, по-вашему, состоит эта бессмыслица?

— Да хоть бы и в том, что вы, как и я, на самом деле ничегошеньки не знаете, что с вами и вашей драгоценной лодкой случится завтра, но я хотя бы имею по отношению к собственной судьбе мало-мальскую свободу выбора, ваш же выбор, по сути, ограничен вопросами выбора блюд на камбузе, даже во времени выхода на связь с землей вариантов у вас нет!

Капитан в ответ выразительно, как только он и умел, расхохотался.

— Простите, профессор, мой смех, но скажите, право, о каком-таком выборе вы мне пытаетесь втолковать?

— Вы бы поднялись со мною хоть разок на поверхность, может, и сами бы догадались, господин капитан, там же расстилается целый мир! — Арарич начинал понемногу злиться.

— Учитывая время декомпрессии, это было бы весьма хлопотное дело, однако предположим, что я бы потрудился организовать сей вояж, но ради чего? Ради экскурсии в Карломарский университет? Там, я же видел вашу депешу, на днях снова штудент бузит, требует вольностей всяческих и новомодных туалетов. Мне же и мой гальюн вполне пригоден к употреблению, уж поверьте.

— Да что вы прицепились к этому гальюну, — всплеснул руками профессор, которому разом стало обидно за собственное учебное заведение, только что редуцированное до туалетных комнат. — И я даже не напоминаю вам, капитан, о банальном свежем воздухе, который вы за ненадобностью уже поди и помнить забыли, хотя надо признать, от здешней вони у меня каждый раз глаза с непривычки слезятся, — Арарич жалобно шмыгнул носом, утирая нос рукавом. — Я о куда более прозаических вещах.

— Это каких же? — Неманич вопрошал будто бы без задней мысли, усмешку в его словах можно было отыскать лишь при изрядном трудолюбии.

— Непосредственных! Вот вы пеняете мне моими же идеалами, а сами? Да, земля послала вас сюда следить, ну так следите! Что можно увидеть в подзорную трубу!

— Перископ, — машинально поправил его капитан.

— Да хоть шмароскоп! — отрезал профессор. — Наша миссия, напомню, состоит в том, чтобы документировать происходящее здесь, так неужели выбраться на берег хотя бы раз в году повредило бы результативности такового документирования?

— Ничуть не бывало, разумеется, только бы поспособствовало! Но это же вы меня вопрошаете, не думал ли я сменить профессию? Так вот, уважаемый, я бы как раз с превеликим удовольствием оставался капитаном. Бороздил бы моря, торил пути, исследовал глубины, ловил бы глубоководного окуня на мормышку, черных курильщиков со дна рифтов бы выкуривал. Хватал бы Нептуна за бороду. Вел бы, прямо скажем, куда как вольный образ жизни.

— Но вы сидите здесь!

— Да, но куда я денусь с подводной лодки? Что я без нее? Именно потому я и напомнил вам о вашей приверженности разновсяческим идеалам, профессор, ведь, по сути, что помимо них, вас здесь держит? В этой вони, в этой тесноте, в моей досужей компании на глубине тридцати метров гнилого болота.

— Что держит?

— Да. Что?

— Ну-у… — задумался Арарич. — Долг перед землей. Пославшей меня. Сюды, — и снова шмыгнул носом.

— А я скажу вам, профессор. На самом деле вас ничего тут не держит. Ничего материального. Ну, кроме тех самых идеалов. В действительности вы можете катиться отсюда на все четыре стороны! Хоть на кампус к штуденткам, хоть за моря лепельсины выращивать в Кваквадоре. И не говорите мне про пославшую нас землю, на самом деле там всем на нас наплевать. Знаете, что мне ответили на вашу прежнюю депешу, которую вы мне тут, голый и мокрый, трясущимися руками месяц назад вручали, бранясь, как сапожник по поводу ледяной воды и пиявок, крепко засевших в носу? А ничего! Ничегошеньки! Молчок — ноябрятский значок! И на прошлую! И на позапрошлую! А вы все сидите, пыхтите, ждете чего-то.

Капитан Неманич махнул рукой и отвернулся. В глазах его стояли слезы.

— То есть как это ничего? Может связь шалит? Несущую проверяли?

— Да все я проверял, — лязгнул в ответ капитан. — Гробовая тишина, и только несущая улюлюкает.

— Так что же это получается, — Арарич произносил слова машинально, будто это говорил не человек, а волшебная уханьская комната. — Мы оба здесь застряли навсегда? Никто нас не отзовет?

— Мне почем знать, профессор, это вы у нас ученый, не чета мне, простому подморскому служивому. Вот и растолкуйте, что нам теперь поделать, как поступают в таких случаях.

— Что же касается идеалов, знаете, что, — Арарич решительно стукнул стаканом о столешницу и посмотрел на часы. — Мне через четверть часа нужно убегать, если не хочу здесь как вы застрять, в вечной декомпрессии. Потому разговор этот мы еще продолжим. А пока, налейте-ка мне, милейший, рому. Я же знаю, у вас еще остался. Тяпнем, так сказать, за идеалы.

Капитан, не говоря больше ни слова, сбегал на камбуз и, тотчас обернувшись, разлил.

Пили также молча, не чокаясь.

За стеклом иллюминатора стояла все та же зеленоватая беспросветная болотная мгла.

4. Кусь

Ты не учла аспекта

Мужчина — это секта

Барто

Парад в этом году назначили отчего-то, против обыкновения, на восьмое мартабря, ссылаясь при этом на какую-то давнюю мутную историю про работниц обувных фабрик, по сути своей басню, никого из фандома особенно не заинтересовавшую. Сестрицы же, глядя на календарь, думали теперь целыми днями исключительно о прогнозе погод, предсказанных, разумеется, загодя — обещали же те предсказания непременно дождь, переходящий в снег, плач и скрежет зубовный.

И главное, поначалу никому даже и в голову не пришло заподозрить подвох. Дата как дата. Выходной. Что может пойти не так, скажите на милость, но заветный денек приближался, а ветер за окном свистел все туже. И досвистелся.

Ну какая дура придумала назначать парад в подобное ненастье, вздыхала Муха, глядя на себя сквозь туманную патину старинного зеркала, что осталось ей от прежних хозяев и теперь висело сумрачным порталом в темноте прихожей. Да такая же, как ты, вечная торопыга.

В зеркале в ответ дружно клацнули блестящие искры клыков. Больше ничего под надвинутым капором и не разобрать. Разве что багряный отсвет радужки. Но глаза во тьме горят у нашей сестрицы разве что в домостройных сказках, которые суть призваны поработить, закрепостить и выхолостить истинную суть фандома, а потому должны быть отвергнуты всяким разумным человеком, если, конечно, таковой человек претендует на должное место в современном болотном обществе.

Ух, а ну не стоять, косить!

Тяжкая дубовая дверь от натуги чуть с петель не сорвалась, впечатавшись в каменную кладку стены, только рыжая пыль полетела. А тут ничо так, бодрячком.

Муха, подхватив повыше полы разлетайки, нырнула в слякотный буран, как в прорубь. Сразу с головой.

С другой стороны посмотреть — когда это тру-фандом пасовал перед непогодой? Бывало выйдешь с непокрытой головой на охотку, а там моро-оз, аж сучья на деревьях трещат в тишине, да иней круг луны белым ледяным гало посверкивает, хороводы водит. Кого это смущает? Да никого! Потому что голод — не тетка, а вовсе даже дядька костлявый, с крюком вместо руки и палкой вместо ноги, только и подстерегает. Некоторые скажут — а нечего себя доводить до истощения, до голодных видений, до дурной беготни на морозе с непокрытыми клыками и высунутым языком. Тут себя следует бить по рукам, за такие-то мысли, подобный их ход согласно принятой в фандоме доктрине есть виктимблэйминг и фандомшейминг. Такой немаловажный факт, как голод, в любом гражданском суде болотных территорий завсегда будет принят за повод для снисхождения. Жить хочешь? Так не попадайся! А то ишь, «я вас себя есть не разрешал». Дома сиди, всяко целее будешь!