Муха поплотнее запахнула полы багряной разлетайки, широким скоком перебегая на другую сторону, только каблучки подкованные по слякоти процокали — цок-цок-цок. Как говорится, в случае бурана эта сторона улицы наименее дискомфортна.

Белые мухи отчаянно вились вокруг меховой оторочки капора, в бессильной злобе кусая и без того холодное, обескровленное лицо. Муха, если подумать, и сама как этот снег. Неживая, хоть и шустрая, недолговечная в своей суетной беготне по белу свету, готовая растаять на слишком ярком свету, зато и сама как искра — яркая, жалящая, вострая, неуловимая.

Готовая жить здесь и сейчас, не дожидаясь разрешения.

Для таких, как Муха, в первую голову был назначен парад.

И в фандоме не приходилось никому объяснять его смысла. Это живцы могли лупить на происходящее глаза, качая головами, бегая глазами или же даже злобно сощурясь да сжав втихаря кулаки. Не те нынче времена, чтобы напоказ такое выказывать. Однако парад был не для этих, и даже не для радостно машущих вослед транспарантами соглядатаев. Иже, мол, еси на небеси. Или даешь на ниве эмпауэрмента и равноденствия пятилетку за три года, шире-выше-сильнее. Нет.

Парад, как и само по себе участие в нем, для самого фандома представлялся высказыванием совсем иного толка.

Парад был для тех, кто на собственной шкуре познал, что значит быть частью фандома. Для тех, кто не боялся выражать принятие собственной природы, даже если был далек от собственного идеала. Для тех, кто не стеснялся носить на себе символы принадлежности к фандому, даже если они вызывали у живцов страх или осуждение. Для тех, кто не жалел времени и сил на то, чтобы создавать, обсуждать, анализировать и восхищаться собственным телом. Для тех, кто не искал смысла жизни, а находил в ней — такой — всю возможную радость и вдохновение.

Парад был для тех, кто понимал, что фандом — это не просто собрание единомышленников, не просто субкультура, пускай со своими правилами, традициями, ценностями и историей. Для тех, кто уважал разнообразие и толерантность внутри фандома. Для тех, кто не считал себя хуже других, кто умел не бояться, но искренне наслаждаться собственными порывами, собственными грехами. Для тех, кто не боялся делиться своим восторгом, но не навязывал его другим. Для тех, кто не стремился к славе или признанию, а просто хотел разделить с другими то, что разделить нельзя.

Парад был для тех, кто любил фандом. И фандом любил их взамен.

Муха осторожно покосилась, украдкой заглядывая под капор, кто там шагает по сторонам? И тут же, разглядев мелькающие багряные пятна в пелене бурана, тоже поспешила ускорить шаг.

Да, иным сестрицам фандом представлялся своеобразным способом уйти от реальности в вымышленные миры, терминальной формой эскапизма, отвлечения себя от бытовых проблем, скучной рутины и бесцельности жизни. Но попадая в фандом, они сразу избавлялись ото всей этой блеклой мишуры, именуемой проживанием простой человеческой судьбы, но лишь только оказавшись по эту сторону красного капора, переступив черту, пересекая грань, Муха ощутила, наконец, что на самом деле скрывается за красной разлетайкой. Что таится в трепетной толпе парада.

Ведь если подумать, зачем вообще столь яркий цвет. Да, он прекрасно смотрится на белом фоне свежего снега, но это в неурочном мартабре. А так-то на коричневом фоне вечно раскисшей болотной землицы сочетание получается весьма мрачное, равно как и крайне грязное. Сколько раз Муха возвращалась в родную келью за толстый засов по пояс в бурых пятнах, больше похожих — да, на ту самую кровь, но уже куда позже.

Как было сказано у классика — и лишь гораздо позже смерть становится романтичной.

Но Муха не боялась смерти и до перехода. Она боялась жизни, которая не принадлежала ей. Она боялась того, что ее судьба была заранее определена теми, кто не знал ее, не понимал ее, не любил ее. Она боялась того, что ее мечты и желания были ничего не значащими иллюзиями, которые разбивались о холодную реальность. Она боялась того, что ее голос будет навсегда заглушен шумом толпы, которая не слушала ее, не ценила ее, не уважала ее.

Поэтому она выбрала фандом. Однажды сделав шаг, она отыскала то, чего не могла найти в мире болот. Она познала свободу. Познала себя, свою истинную сущность, свою лучшую версию.

Поэтому она шла на парад каждый раз, когда его назначали. Потому что парад был демонстрацией выбора, ее актом самовыражения, ее праздником. Потому что парад был ее жизнью, ее смертью, ее воскресением.

Накидывала разлетайку, опускала пониже капор, задерживала на секунду дыхание и, зажмурясь, бросалась вперед. Дальнейшее действо уже было не настолько принципиальным, как этот первый шаг, пусть вызывая фейерверк разнообразных чувств — от неконтролируемой паники до щенячьего восторга — но все эти чувства были куда как вторичны по сравнению с этим первым порывом. Открыться, раскрыть себя внешнему миру, предстать перед ним такой, какой она не могла себя проявить, даже запершись в собственном обитом красным бархатом данже, в тишине и тесноте, в концентрированной, кощунственно безопасной атмосфере, пропитанной собственным страхом и собственной болью.

Здесь, на время парада, Муха могла себе позволить быть собой, не рискуя при этом захлебнуться собственным ароматическим секретом, утонув в нем с головой. Там, в одинокой темноте данжа, фандом только мечтал быть собой, здесь же, во взбаламученном потоке снежного бурана, они все буквально купались в собственном «я», сокрытые от посторонних глаз не каменными стенами, но лишь оторочкой капора.

Шаг, шаг, еще шаг, поступь собирающихся на парад сестриц с каждой новоприбывшей становилась все плотнее, все ритмичнее.

Р-раз. Р-раз. Левой. Правой.

Ау-у!..

Муха прыснула себе в рукав.

Смешно. Фандом никогда так не делал во время настоящей охоты. И себя выдашь, и живца спугнешь. Но тут, на параде, каждый раз бывало такое, что кто-нибудь из сестриц начинал вдругорядь подвывать в голосину. Для смеха, для пущего вызова, пусть у зевак разом уйдет душа в пятки. Живец существо простое, инстинктивное. Существует одним днем, одной реакцией, одним паническим позывом. Пускай потешится осознанием своей временной безопасности. На параде он себе может такой позволить.

Муха заметила краем глаза, как несколько сестриц покачали головой под широким капором.

По всему видать, фандом старой школы. Они еще помнят времена, когда одно лишь появление багряной разлетайки на улицах болотных городов вызвало бы такой переполох, что только и делать, что ноги уносить. В сестриц плевали, бросались в них камнями и палками, пытались их травить собаками, а уж какими только помоями не обливали! Инстинктивное поведение, желание защититься от того, что не понимаешь, а на самом деле — на базовом уровне — подсознательная попытка избавиться от невыносимого для них запаха.

Да, секрет есть секрет. Крепкая, едкая смесь ароматических соединений, которую не отмоешь, от которой не избавишься. И от которой у живца разом стынет кровь, встает дыбом шерсть и подкашиваются лапы. Защитная реакция жертвы. Только и выбора было — бей или беги.

Не будем их осуждать, вздохнула про себя Муха. Живцы существа простые, если не сказать примитивные. Всему-то их приходится учить.

И ведь, глядите, понемногу научили. Муха равняет шаг с сестрицами — шеренгами, колоннами! — а живцы вокруг только стоят и глазами лупают, дивясь на это зрелище. Но не все живцы такие безучастные. Некоторые из них, особенно молодые и любознательные, не могут удержаться от того, чтобы не подойти поближе, чтобы рассмотреть этих странных существ, которые настолько отличаются от них самих. Они замечают, как изящно двигаются сестрицы, как грациозно носят свои багряные наряды, как легко и смело ступают. Они чувствуют, как сестрицы искренне радуются жизни, как сестрицы любят и уважают друг друга.

И тогда живцы начинают задавать себе вопросы. Почему они такие разные? Почему они такие прекрасные? И почему они не могут жить вместе с ними, в гармонии и дружбе? И почему они так боятся сестриц, ведь те вовсе не делают им никакого зла?