Медлительные туманные вихри, попирающие водную гладь своими свитыми в тугие канаты слоновьими хоботами. Призрачные силуэты цапель, выхаживающих на безразмерных ходулях вдоль зарослей рогоза. Тонкие ножки водомерок, широко чертящих свои беговые дорожки вдоль маслянисто блестящей пленки зеленой стоячей воды. Чуть светлеющее гало молочных небес, немудряще раскрашенное низкими пятнами туч, что цепляют редкие кроны произрастающей здесь повсеместно черной ольхи.

И тот непередаваемый звуковой фон, что не передашь никакими визуальными образами.

Кряканье селезня, писк кулика, уханье болотной совы, скрипение припрятавшейся под корягу камышовой жабы, здесь воздух, казалось, был таким же густым, как эта болотная жижа под ногами. Густым и насыщенным — если тот непрерывный гомон, что здесь набивался случайному прохожему в уши, и мог называться тишиной, то сложно себе было представить нечто настоящей тишине прямо противоположное.

Да, тропинка немудрящим образом упиралась в берега уходящей в туман разлитой болотной трясины, да тут же и заканчивалась, обрываясь у крошечной черной запруды два на два метра, отчего-то расчищенной от ряски и тины, но оттого кажущейся еще более бездонной.

Впрочем, прохожего это откровение ничуть не смутило, поскольку он тут же, у самого берега деловито покидал свой скарб на невесть откуда случившийся здесь настил из пары гнилых досок, сам же скинул сапоги и принялся размашистыми движениями раздеваться.

При этом, необходимо отметить, заядлым любителем нордического моржевания он отнюдь не выглядел. Круглые очки в тонкой оправе, седоватый ежик коротких волос плюс полное отсутствие усов и бороды, положенное любителям наследие викингов в любую эпоху, а также миролюбивое выражение круглого лица делали прохожего больше походящим на образ банковского клерка, привыкшего целыми днями гасить векселя, но никак не шататься голым в болотных дебрях. Однако вот же прохожий сперва поскидывал с себя все до исподнего (надев также зачем-то на ноги тесные черные непромокаемые гольфы), но оставив при этом на лысоватой голове круглую вязаную шапочку, затем ловкими движениями покрыл себя со всех сторон (включая гольфы и шапочку) серебристым тальком и лишь после полез в кофр за грюкающим содержимым, выворачивая, наконец, его загадочное нутро.

Сначала показались на свет болотного цвета складки плотной прорезиненной ткани, такой даже на вид тяжелой, что ее наслоения громоздились на сырых досках скользкими щупальцами неведомого морского спрута, жаждущего поглотить под своей елозящей массой все свободное пространство. Поглотить и надолго застыть, переваривая.

Далее в болотную жижу пятками вверх были воткнуты два широких, как весла каяка, весла черных жестких лопатообразных ласт.

Ну и наконец в качестве финала представления прохожий осторожно потащил на себя из глубин кофра неподъемной тяжести полую латунную сферу с двумя широкими круглыми прорезями, окаймляемыми блескучим металлом резьбы.

Теперь становилось понятно, отчего тропинка обрывалась на самом берегу без малейших признаков пристани или же иного перевоза. Прохожий оказался достаточно безумен, чтобы собраться нырять.

Впрочем, проделывал он этот сумасшедший фокус явно не впервые, иначе откуда здесь могли загодя объявиться попрятанные невесть как компактный дизельный насос и многократно перекрашенная облезлой масляной краской в серый цвет спарка десятилитровых баллонов. Минута-другая, и множество трубочек, вентилей, кранов, переходных муфт, дросселей и клапанов были собраны ловкими руками прохожего воедино, после чего затарахтели-заквакали, чихая едким дымом, но заставляя дрожащие стрелки манометров понемногу ползти вверх. Дело пошло.

Покуда баллоны набивались, прохожий занялся водолазным костюмом. Тут снаружи промаслить, там обработать дополнительно изнутри тальком, здесь подтянуть, там подкрутить, и вот уже прорезиненные гольфы ловко скользнули внутрь неживого моллюска, что поглотил своего хозяина одним глотком как есть — только шапочка наружу торчать осталась.

«Тра-та-та», напоследок прочихался компрессор и застыл, пока болотный туман вокруг деловито растворял в своих густых глубинах остатки дизельной копоти. Подготовка к погружению была завершена.

Оглядевшись вокруг и оглядев напоследок себя, прохожий удовлетворенно кивнул сам себе, пару секунд для порядка повертел, проверяя, манометры, после чего под шипение стравливаемого под давлением воздуха решительно потянул на себя тяжеленную сферу, сунув туда голову так, чтобы тяжесть литого металла легла на плечи.

Ноги ныряльщика в толстых лопатах ласт тут же по щиколотку ушли в болотную жижу — следовало поторапливаться, коли не было желания здесь крепко завязнуть.

Двумя ловкими движениями водолаз завертел горловую и лицевую резьбы, отчего идущее изнутри натужное шипение тотчас прекратилось — и тут же одним широким шагом чавкнул вперед. И пропал, скрывшись под водой разом, без единого звука, будто его и не было. И только цепочка белесых поднимающихся со дна пузырьков выдавала теперь его былое присутствие.

— Капитан, вам когда-нибудь приходилось сожалеть о выбранной профессии? — Арарич вновь провел ладонью по волосам, но результатом не удовлетворился и снова склонил голову ближе к вентиляционной решетке, откуда с шелестом поступал теплый воздух. Такая своеобразная сушилка.

— А вам, профессор, не приходило в голову, что вы чересчур зациклены на идеалах? — капитан Неманич продолжал с обычным хитрым прищуром наблюдать за гостем, вот уже битых полчаса пытающимся просохнуть и согреться, и покуда никак в этом направлении не преуспевающем. — Быть может, стоит перестать уже в наши годы гоняться за недостижимым, а сосредоточиться, наконец, на чем-то более приземленном?

Арарич в ответ лишь покачал головой:

— Я бы не сказал, что мой возраст в этом отношении как-то особо выделяется из ряда вон, в конце концов, это же не я тут сижу безвылазно вот уже сколько — семь, восемь лет? — поправьте меня! Вот сходили бы пару раз со мной на вылазку, быть может, сразу бы сменили интонацию.

— И что бы я там такого увидел, с вашего позволения, на берегу? Желательно такого, чего мне отсюда в перископ не видно.

— Ну, например, — задумчиво потянул Арарич, в очередной раз проведя по топорщащимся седым ежиком волосам, поморщился, вздохнул, и пересел поближе к Неманичу, — вам как капитану приходится прозябать здесь на дне безо всякой надежды на скорое возвращение. Это же, должно быть, скука смертная, бесконечно пялиться в окуляр да строчить депеши на землю.

— Не скажите, — покачал головой капитан Неманич, — кому скука, а кому и удовольствие. Рыбки за иллюминатором проплывают, угри, черепахи. Да, мой мирок невелик и с годами увяз в тине, но я помню, чему служу, что же касается возможного возвращения — когда понадобится, земля меня отзовет. И пока я здесь — мне стоит не рассуждать о выборе рода деятельности и не сомневаться в приказах начальства, а честно нести свою службу. Или вы думаете, что глядя на вас, профессор, неделями шляющегося там, на берегу, только лишь затем, чтобы в очередной раз вернуться ко мне на борт с очередной депешей, я начну соглашаться с тем, что быть капитаном болотной субмарины не есть лучший выбор на свете? Так поймите же — не лучший, но и не худший.

— Бывает и хуже, да? — хмыкнул Арарич, наливая себе в чашку крутого кипятка из краника и досыпая в него по вкусу бурого кофейного порошку.

— Да, и я имею в виду вас, профессор.

— Чем же мои занятия вам так плохи, капитан?

— Да вот судите сами, — Неманич раскрыл шершавую ладонь старого морехода, показным жестом загибая палец: — Я тут по крайней мере не делаю вид, что я — один из них. Я, если можно так сказать, честно скрываюсь во тьме болот, тогда как вам досталась куда менее завидная доля годами изображать среди них своего, обрастать там друзьями, знакомыми, штудентами и (зная вас, я совершенно уверен!) юными штудентками. Профессор, ей-же-ей, покуда вы на берегу — как каждый местный обыватель вы заняты мыслями об ипотечных ссудах, дороговизне заморских фруктов, стоимости починки самобеглых повозок, а также биржевых ставках на тюльпаны и болотную жижу. Не так ли, профессор, смотрите мне в глаза и не лгите хотя бы самому себе!