В двадцать два года я уже единолично заправлял круглосуточным казино Беатрис. Железной рукой искоренял шулерство и пресекал потасовки, обеспечивал приток клиентов и рост доходов. Под моим чутким руководством процветали и публичный дом, и игорный притон.

Но по-настоящему мой талант расцвел, когда Беатрис ввела меня в курс афер с контрабандой и торговлей крадеными драгоценностями. Тут пригодились все навыки — светские манеры и острый ум, умение очаровывать и внушать трепет. Я выбивал выгодные сделки, вербовал информаторов во всех слоях общества.

Безжалостно устранял тех, кто вставал на пути, привык решать проблемы сам, без посредников и исполнителей. Только так можно было заслужить уважение и держать ситуацию под контролем.

В двадцать три года я решился на дерзкий шаг — взял фамилию ненавистного отца, став Марко Альвизе.

Я быстро понял, что фамилия Альвизе — мой козырь в определенных кругах. Среди контрабандистов, пиратов, торговцев краденым я намекал на родство с маркизом. И мне верили — в этой среде не принято задавать лишних вопросов. Главное — сила, смекалка и умение держать слово. А этого мне было не занимать.

Разумеется, я не рассчитывал, что папенька вдруг признает меня и усыновит. Просто использовал его имя как ключ, отмычку к нужным дверям. И не прогадал — связи и репутация маркиза работали на меня. Кое-кто даже гордился знакомством с «внебрачным сыном Альвизе», видя в этом некий шик.

Беатрис одобряла мою игру, понимая, как важно иметь свой круг. Пусть даже это всякий сброд — зато сброд, который тебя уважает. И бежит исполнять малейший приказ, пока ты умеешь внушать страх. Страх… Вот что стало моим главным оружием. Страх и деньги — они отлично дополняют друг друга.

Но в светском обществе пришлось туго. Стоило мне появиться на балу или приеме, как за спиной начинали шушукаться. «Это же тот самый Инноченти, бастард Альвизе!». Дамы прятали ухмылки за веерами, кавалеры брезгливо кривились. Каждый спешил подчеркнуть мое «истинное» положение.

Я делал вид, что не замечаю косых взглядов и колкостей. Держался с достоинством, даже надменно. Будто это я оказывал им величайшую честь своим присутствием. Расточал улыбки, любезничал с дамами, небрежно роняя остроты. Многие велись на мой апломб, принимая за чистую монету.

Конечно, знали бы они, чего мне стоило так держаться! Каждый смешок за спиной отдавался уколом боли и унижения. Словно я вновь стал тем замызганным мальчишкой, которого гонят из отцовского дома. Никому не нужным, всеми презираемым.

Я копил эту боль, лелеял, взращивал. Она стала моим топливом, двигателем на пути к вершине. Однажды, — клялся я себе, — вы все будете лебезить предо мной. Заискивать, домогаться милостей. И тогда я отомщу, втопчу вас в грязь, как вы когда-то меня!

А пока приходилось играть по их правилам. Изображать этакого светского льва, покровителя искусств. Закатывать пиры и приемы, сорить деньгами направо и налево. Пусть думают, что я всего лишь тщеславный выскочка. Главное — чтобы произносили мое имя. Пусть со смешком, но произносили!

А потом я стал незаменим. Скандален, неотразим, притягателен своей порочностью. Мужчины желали со мной дружить. Им импонировала моя сила и независимость. Я был богат и влиятелен, но при этом не подчинялся общепринятым правилам. Моя порочность будоражила их воображение. На фоне моих выходок их собственные грешки казались лёгкими шалостями.

Они восхищались, как ловко я балансирую на грани, никогда не переступая черту откровенного скандала. Мои остроумные тосты и едкие замечания разоблачали лицемерие высшего света, но были столь искусно облечены в форму комплиментов, что жертвы и не думали обижаться. Более того, почитали за честь оказаться объектом моей сатиры.

Свои тёмные желания и странные фантазии богатые господа не доверили бы даже лучшим друзьям. Но мне они раскрывались охотно, зная, что я не стану судить их слишком строго. В моём присутствии они позволяли себе ослабить удушающий платок приличий и на миг ощутить головокружительный вкус свободы.

Дамы же искали встреч со мной, упиваясь романтикой «запретного плода». Ещё бы, ведь обо мне ходили такие сплетни! Шептались, что я искушенный соблазнитель, познавший всю гамму плотских утех. Что в моих объятиях женщины познают неведомое доселе наслаждение, падут к моим ногам, умоляя о большем. Самые неприступные недотроги якобы становились покорными рабынями страсти, стоило мне обратить на них свой пылающий взор.

Я не опровергал эти слухи, напротив, всячески их поощрял. Загадочно улыбался, делал красноречивые намеки, распалял воображение. Дамы краснели, бледнели, млели, едва я склонялся к их ручкам для поцелуя. А уж сколько любовных посланий и дерзких предложений я находил в своих карманах после приемов!

Не стану скрывать, многие из этих посланий не остались без ответа. Будуары знатных красавиц видели немало жарких схваток, когда я врывался к ним по ночам. Умудренные опытом вдовы, юные невесты, замужние дамы — все они млели в моих объятиях, изнемогая от порочной страсти.

Я упивался своей мужской силой, способностью дарить наслаждение, подчинять, властвовать. Каждая новая победа становилась бальзамом для уязвленной гордости, заставляла на миг забыть об униженном положении безродного выскочки.

Но стоило страсти утихнуть, как горький осадок вновь подступал к горлу. Все эти женщины, млевшие в моих объятиях ночью, днем отводили глаза, делая вид, что мы едва знакомы. Для них я был грязным секретом, постыдной связью. Минутной прихотью, о которой забывают, стоит застегнуть корсаж.

И с каждым разом это понимание все острее ранило меня. Мало покорить тела — я жаждал покорить души. Хотел, чтобы эти надменные аристократки смотрели на меня с обожанием, признали своим повелителем.

Увы, привязать к себе можно страхом, болью, унижением. Но не взаимной страстью. Урок, который я усвоил слишком хорошо.

Я все глубже погружался в пучину порока и разврата, лишь бы заглушить душевную боль. Топил обиды в вине, забывался в объятьях продажных красоток. Мстил всему миру за свою исковерканную судьбу, за несбывшиеся мечты.

Снаружи — лоск и блеск, сияющая маска уверенности. Внутри — выжженная пустыня, ядовитый колодец горечи. Марко Инноченти, Марко Альвизе — неважно. Я все равно оставался чужаком, незваным гостем в мире, по которому так истово желал пройти победителем.

К двадцати пяти годам я контролировал теневую империю Беатрис. Меня боялись и уважали как в криминальных кругах, так и среди власть имущих. Мои связи простирались от борделей до дворцов знати. Я стал негласным королём Венеции, дергающим за ниточки явных и тайных кукловодов.

Последним рубежом стало моё назначение управляющим палаццо в двадцать семь лет. Беатрис полностью доверила мне бразды правления. Особняк превратился в эпицентр порока, игорный дом и бордель для элиты. Я упивался безграничной властью и богатством.

Шиковал, сорил деньгами, держал целый гарем прелестниц. Мои изысканные манеры и лоск скрывали жестокую, беспринципную суть.

Получив всё, о чем когда-то не смел и мечтать, я наконец ощутил себя истинным маркизом — несмотря на унизительное происхождение. Годы лишений и борьбы научили никому не верить и ни перед чем не останавливаться ради своих целей.

Что до отца… К тому моменту мне стало на него наплевать. Я давно перерос свою детскую травму и обиду на неблагодарного папашу. Понял, что признание этого ничтожества мне и даром не сдалось.

Зачем унижаться, добиваясь расположения человека, который отверг родного сына? Никакие титулы и богатства не стоят утраты собственного достоинства. Лучше добиться всего самому, чем выпрашивать милости у того, кто тебя презирает.

Смысл мести тоже потерял былую остроту. Не хотелось тратить силы на прогнившего аристократишку, недостойного даже моей ненависти. У меня теперь своя жизнь, куда более интересная, чем сведение счетов с отцом.

Пускай маркиз и дальше задирает нос, цепляясь за свою фальшивую знатность. Таким как он никогда не понять истинного благородства, которое проявляется в поступках, а не в громких титулах. Мое благородство — то, что я всего добился сам, поднявшись с самых низов.