Признаться, я ожидал увидеть бесформенный серый чехол до пят и чопорно поджатые губы. А она, гляди ж ты, и цвет выбрала дерзкий, и фасон лестный. Скромность скромностью, а знает себе цену, плутовка.
Эта мысль отдалась горячей волной в паху. Невольно представил, как разоблачаю эту добродетельную недотрогу, срываю с плеч лимонный шелк. Интересно, она хоть представляет, какие развратные картины рисует мужскому воображению невинный наряд в сочетании с вызывающе прямой осанкой?
Держу пари, эта гордячка еще никому не позволяла коснуться своих прелестей. А ведь наверняка под батистом и кружевом скрывается отменная фигурка — крепкие полные груди, осиная талия, округлые бедра. Такую так и тянет завалить на первую же горизонтальную поверхность, сорвать батистовые тряпки и хорошенько отодрать. Чтобы взвизгивала, царапалась, а после томно стонала, утопая в порочном наслаждении.
Так, Марко, придержи коней! Сейчас не время для этих фантазий. Да, перед отправкой домой стоило бы хорошенько поиметь эту недотрогу, чтобы на всю жизнь запомнила венецианское гостеприимство. Но это лишь замедлит дело. А мне нужно как можно скорее спровадить незадачливую наследницу восвояси.
Завтра я просто подсуну ей на подпись нужные бумаги — и дело в шляпе! Англичанка сама откажется от притязаний на наследство, освободив дорогу мне, Марко.
А после — уползет зализывать раны, с клеймом поруганной добродетели. Распрощается с Венецией навсегда, оставив палаццо законному владельцу. То бишь мне.
Я невесело усмехнулся, поднося к губам бокал с бренди. Законному владельцу… Звучит горько, учитывая, с чего начиналась моя жизнь. Порой кажется, сама судьба жаждала унизить и растоптать меня, но я сумел подняться из грязи к вершинам. И теперь никому не позволю отобрать то, что принадлежит мне по праву.
…Да, жизнь с самого начала не баловала, швыряя из одной пучины страданий в другую. Я появился на свет нежеланным, Figlio illegittimo (незаконнорожденный сын), плодом случайной связи простолюдинки Катерины с блистательным маркизом де Альвизе.
Поначалу, правда, отец не чурался незаконнорожденного сына. Навещал, приносил дорогие подарки, даже нанял учителей, чтобы дать отпрыску достойное образование.
Мать купалась в роскоши, щеголяла в шелках и жемчугах. Я познавал науки, верховую езду, фехтование — готовился стать истинным аристократом. И пусть я носил фамилию матери, Инноченти, — но все знали, чей я сын. Маркиз не стеснялся появляться со мной на людях, обещал признать своей кровью.
Увы, сказка кончилась слишком быстро. Когда мне было десять, мать слегла с проказой. Лицо и тело покрылись омерзительными язвами, кожа гнила и облезала. Перепуганный маркиз шарахнулся прочь, не желая иметь ничего общего с больной любовницей и её сыном. Денег и подарков мы больше не видели.
Катерина из последних сил продолжала работать, но болезнь быстро брала своё. Приходилось трудиться и мне разносчиком, чистильщиком обуви, посыльным. Жалкие гроши, что мы зарабатывали, уходили на лекарства.
А по вечерам в наш убогий подвал являлся Джузеппе, отвратительный пьянчуга, с которым связалась мать. Он лупил её смертным боем, изливая злобу за собственные неудачи. Бил и меня, если попадался под руку.
В один страшный день Джузеппе впал в особое неистовство. Мать, пытаясь защитить меня, получила удар бутылкой по лицу. Кровь залила изуродованные язвами черты, осколки впились в гниющую плоть. Ублюдок занес бутылку для нового удара, явно намереваясь добить. Но тут взыграла моя аристократическая кровь. Схватив кочергу, я с размаху опустил её на голову подонка. Череп треснул как орех, забрызгав всё вокруг мозгами и костяными осколками.
Джузеппе рухнул бездыханным, а моя бедная мать приняла вину на себя. Её упекли в тюрьму, а меня — в сиротский приют. Маркиз, заседавший в городском совете, мог бы спасти её одним своим словом. Но он и пальцем не пошевелил, чтобы помочь женщине, родившей ему сына. Видимо, побоялся запятнать свою репутацию связью с «преступницей».
Это стало последней каплей. Сгорая от ненависти, я поклялся отомстить подлому ублюдку, из-за которого мы лишились всего. Распрощался с последними детскими иллюзиями, что отец однажды признает меня и заберет во дворец. Понял, что никому не нужен, кроме себя самого.
Приютские дети быстро прознали, что я бастард знатного папаши. «Эй, маркиз, как поживает твой высокородный отец? Или всё на золотом горшке восседает?» — издевательски кричали они. Прозвище «маркиз» приклеилось намертво, превратившись в злую насмешку. Потянулись долгие месяцы в приюте, полные издевательств и унижений. Я считал дни до своего побега, лелея мысли о мести. И вдруг, через год пришла страшная весть — моя несчастная мать угасла в тюремной камере, так и не оправившись от болезни и побоев.
После известия о смерти матери двенадцатилетний я просто обезумел от горя и ярости.
Я сбежал из приюта при первой возможности и затаился на городских задворках. По ночам прокрадывался к особняку маркиза и швырял камни в окна, разбивая стекла вдребезги. Выкрикивал проклятия, призывая на голову отца всевозможные кары небесные. В моих криках слышались боль, гнев и отчаяние мальчишки, в одночасье потерявшего мать и все надежды на будущее.
Слуги маркиза ловили меня пару раз и жестоко избивали. Но физическая боль меркла в сравнении с душевными муками. Я почти не чувствовал ударов, ведь сердце уже было разбито безразличием собственного отца. Надменный ублюдок смотрел на расправу над своей плотью и кровью с брезгливым презрением. Приказывал вышвырнуть «босяцкое отродье» вон, не желая пачкать руки.
Маркиз так и не натравил на меня полицию, вероятно, опасаясь огласки и скандала. Трусливо прятался за высокими стенами палаццо, страшась гнева покинутого сына. Даже не потрудился узнать, жив ли я и где обитаю. Видно, такая мелочь, как судьба незаконнорожденного отпрыска, недостойна внимания его сиятельства.
Что ж, тем хуже для него! Я выжил назло всем и поклялся вернуться. Поклялся однажды разрушить эту сытую, беспечную жизнь, к которой меня не допустили. Заставить маркиза ползать в ногах, вымаливая прощение. А потом раздавить как червяка, вышвырнуть на помойку. Ублюдок еще пожалеет, что отвернулся от собственного сына! Но сначала нужно набраться сил и обзавестись связями. Грядущая месть того стоила.
С тринадцати до пятнадцати лет я скитался с бандой по городам, постигая суровую науку выживания. Мое врожденное обаяние и умение находить общий язык не раз спасали от тюрьмы и побоев. Благодаря природной сообразительности и красноречию я ловко выпутывался из любых передряг. Учился подкупать нужных людей, добиваться желаемого любой ценой. Сказывалось и прекрасное образование, полученное в детстве стараниями отца. Я производил впечатление начитанностью и хорошими манерами. Во мне чувствовалась порода, выделявшая среди уличного отребья.
Всё это очень пригодилось, когда я попал к Беатрис. Хозяйка борделя сразу разглядела мой незаурядный потенциал. Да, я был отчаянным сорвиголовой, не признающим правил. Но забитый, озлобленный волчонок мог стать бесценным приобретением, если направить его талант в нужное русло.
Поначалу я был в борделе мальчиком на побегушках — драил полы, таскал воду, чистил конюшни. Но очень скоро смекалка и расторопность помогли мне дорасти до вышибалы, а там и до телохранителя важных персон.
В девятнадцать по поручению Беатрис я уже улаживал конфликты с важными людьми, посещавшими бордель. Мои манеры, тонкий ум и умение договариваться позволяли откупаться от властей, улаживать щекотливые ситуации. Я ловко припугивал и шантажировал нужных людей, став незаменимым помощником в делах.
Параллельно я учился думать наперед, плести интриги. Беатрис поручала мне всё более грязную работёнку. Так, однажды мне пришлось устранить шантажиста, угрожавшего предать огласке пикантные секреты некоего высокопоставленного клиента борделя. Я организовал «случайное» падение негодяя с моста прямо под копыта проезжавшей кареты. Все сочли инцидент досадной оплошностью пьяного оборванца.