Лаура хмыкнула, затянулась дымом и медленно, со смаком выпустила его в потолок идеальным колечком. В этом жесте сквозили отточенная ленивая грация и некий глубинный цинизм многое повидавшей женщины.

— Ах, это… Всего лишь «Ночная охота», миледи. Излюбленная забава наших особых гостей. Раз в сезон месье Марко потчует их этим пикантным… развлечением.

Недоброе предчувствие, зародившееся раньше, оформилось в четкую леденящую догадку. Я сглотнула вязкий ком в горле и выдавила, едва ворочая одеревеневшими губами:

— И что же это за развлечение?

Лаура вновь неспешно затянулась, рисуясь и явно растягивая паузу. Выдохнула дым узкой струйкой прямо мне в лицо и произнесла с ленивой издевкой:

— О, все до банальности просто. Девочки прячутся по всему палаццо. У них есть фора — полчаса. Потом господа отправляются на охоту. Кого первой найдут — ту и… осчастливят своим вниманием. Без всяких ограничений и запретов. Вот и все незамысловатые правила.

Жар плеснул в щеки, в висках застучала кровь от душащего коктейля гнева, страха и отвращения. Да это же откровенное узаконенное насилие! Чудовищный сговор разнузданных скотов! Как можно обращаться с беззащитными женщинами будто с дичью для жестокой травли⁈

Лаура впитывала мою реакцию с явным садистским удовольствием. Смаковала каждую эмоцию — смятение, потрясение, ярость. Наслаждалась произведенным эффектом, как гурман изысканным блюдом.

— И знаете что еще, синьора Элизабет? — промурлыкала она, прищурив подведенные глаза. — Те девочки, которых охотники не отыщут до рассвета — получат вознаграждение. Золотом, прямо из рук месье Альвизе.

Выдержав театральную паузу, Лаура добавила с плохо скрываемым ехидством:

— Впрочем, вам об этом тревожиться не стоит. Участникам охоты дозволено вламываться куда угодно. И в спальни гостей в том числе. Пусть даже там изволит почивать сама хозяйка.

Бросив последнюю фразу мне в лицо, точно пощечину, Лаура развернулась на каблуках и удалилась по коридору — зло, размашисто, чеканя шаг. А я осталась стоять, оглушенная, дезориентированная, чувствуя, как почва уходит из-под ног, а мир вокруг рассыпается на острые грани кошмара.

Застыв посреди галереи, я лихорадочно соображала, что делать дальше. Мысли разбегались, как стайка вспугнутых рыбешек. Сердце частило, во рту пересохло от липкого, удушливого страха.

Вернуться в спальню, запереться на все замки и молиться, чтобы никто не вломился? Потребовать у Марко прекратить этот беспредел, напомнив, кто здесь истинная хозяйка? Но хватит ли у меня духу и авторитета, чтобы покончить с варварской традицией?

Внезапно снизу, со стороны парадной лестницы, послышался нарастающий гул мужских голосов вперемешку с гиканьем и улюлюканьем. Из обрывков долетавших фраз явственно следовало, что господа охотники вышли на тропу " любовной войны" и предвкушают легкую добычу. Зловещий гомон приближался, эхом отдаваясь от стен. Тяжелая поступь, смех, грохот опрокидываемой мебели… Недвусмысленные звуки подтолкнули меня к срочному действию.

Я со всех ног бросилась назад в спальню, рывком захлопнула массивную дверь и трясущимися руками заперла замок. К счастью, в палаццо Альвизе двери и стены издревле возводили на совесть — крепкие, дубовые, почти в ладонь толщиной. Такую просто так не вышибешь, не взломаешь. Но расслабляться не стоило.

— Ханна! — сдавленно вскрикнула я, подлетая к кровати служанки и начиная трясти ее за плечо. — Ханна, просыпайся немедленно!

Девушка недовольно замычала, отмахнулась, перевернулась на другой бок. Но я продолжала ее тормошить, пока она не открыла мутные со сна глаза.

— М-миледи? Ч-что за переполох? — пролепетала Ханна хриплым спросонья голосом, силясь сфокусировать на мне взгляд. Обычно ведь наоборот — это она меня по утрам будит…

— Вставай скорее, одевайся! — скороговоркой выпалила я, стаскивая служанку с постели. — Нельзя терять ни минуты! Мы должны забаррикадироваться в комнате!

— Забаррикадироваться? Зачем? От кого? — окончательно обалдела бедняжка, послушно, но неуклюже натягивая предложенное платье.

Торопливо, в двух словах я объяснила ей суть затеянной Марко гнусной «забавы», пока лихорадочно соображала, чем можно укрепить дверь. Тяжелый комод? Кровать? Придвинуть или просто нагромоздить перед входом?

— Матерь Божья, спаси и сохрани! — охнула Ханна, всплеснув руками и побледнев до синевы. Страх в ее глазах отразил мой собственный, клокочущий внутри ужас.

Грохот, вопли и топот множества ног приблизились вплотную — судя по всему, «охотники» уже рыскали по нашему коридору, вламываясь во все подряд двери. Времени на сооружение по-настоящему прочной баррикады уже не оставалось.

— Так, послушай меня внимательно! — зашептала я на ухо Ханне, крепко стиснув ее плечи. — Сейчас мы погасим все светильники, чтобы снаружи казалось, будто комната пуста. А потом спрячемся в гардеробной, в самой глубине, за плащами и юбками. И будем сидеть тихо-тихо, пока этот кошмар не кончится. Ты меня поняла?

Ханна часто-часто закивала, всхлипывая и затыкая рот кулаком, чтобы не разрыдаться в голос. Глаза ее лихорадочно блестели, но я видела — она не подведет, выдержит испытание.

Я бросилась гасить свечи и плотно задергивать шторы, погружая комнату во мрак. Сердце бешено колотилось, готовое вот-вот выскочить из груди. За дверью кто-то грубо ругался, сыпал отборными проклятиями вперемешку с неприличными шуточками. Судя по звону стекла и скрежету металла, «герои-любовники» крушили и переворачивали все на своем пути.

Что, если Марко выдаст им, где искать меня? Вряд ли запертая дверь надолго их удержит. А от мысли, что будет, если эти пьяные скоты прорвутся в спальню, к горлу подкатывала тошнота… Мне оставалось лишь молиться, чтобы Господь уберег нас с Ханной от поругания.

Схватив служанку за руку, я увлекла ее в смежную гардеробную. Мы протиснулись в самый дальний угол, съежились там на полу среди ворохов шуршащих тканей. Платья и накидки немного приглушали звуки «охоты», дарили слабое подобие защиты.

В кромешной тьме мы сидели, сжавшись в комочек и судорожно вцепившись друг в друга. Губы беззвучно шептали слова давно забытых детских молитв. Каждый шорох снаружи, каждый громкий хохот или вскрик заставлял нас вздрагивать и сжиматься еще сильнее. Только бы продержаться до рассвета, не выдать себя ни единым звуком…

Впервые в жизни я по-настоящему уразумела весь ужас и беспомощность положения женщин. Даже титул, богатство и связи не давали никаких гарантий безопасности в мире, где правят грубая сила и мужская похоть. Где самый отъявленный негодяй может безнаказанно творить с тобой что угодно, а ты даже пожаловаться не смеешь, чтобы не стать «опозоренной».

Вдруг в дверь нашей спальни требовательно забарабанили. От неожиданности мы с Ханной одновременно ахнули, зажав рты ладонями. Сердце подскочило к горлу, в висках застучало.

— Эй, куколка, открывай! — проорал снаружи грубый мужской голос. — Не строй из себя недотрогу, все равно попадешься рано или поздно!

— Да-да, выходи, красотка! — подхватил второй, гнусаво хихикая. — Обещаем, тебе понравится! У нас тут кое-что имеется для твоих сладких дырочек!

Раздался многоголосый гогот, быстро перешедший в похабные шуточки и оскорбительные предложения, от которых мои щеки вспыхнули жарким румянцем стыда и негодования. Ханна тихонько заскулила, вся сжавшись. Я притянула ее к себе, баюкая словно дитя, хотя сама тряслась как осиновый лист.

Удары и пинки в многострадальную дверь становились все сильнее. Отборная брань и неприличные комментарии неслись уже сплошным потоком. Но, к счастью, в палаццо Альвизе двери делали на совесть. Даже под натиском пьяных озабоченных мужланов створка держалась, лишь угрожающе потрескивая.

Спустя целую вечность, показавшуюся мне самой долгой в жизни, преследователи наконец угомонились. Видимо, решили, что овчинка выделки не стоит, и отправились искать добычу подоступнее. Грохот и улюлюканье постепенно стихли, растворившись в недрах дома.