Аксенов как ошпаренный… хотя нет, он и есть ошпаренный, подскочил со стула, от чего тот опрокинулся и как чашка, но с грохотом упал на пол.

– Данилова! – звучным басом закричал Олег Валентинович. – Ты дура косорукая! Ты что делаешь?!

Жаль, что брюки черные и пятно не особо заметно, но легкое удовлетворение я получила. А потом быстро нарисовала на лице испуг и, с опаской оглядывая всех вокруг и Храмцова в последнюю очередь, виновато пробормотала:

– Простите, я не хотела. Я все уберу.

– Ты не хотела?! Ром, да как ты с ней работаешь? Она даже кофе нормально подать не может! – продолжал рычать Аксенов, стряхивая кофе с брюк.

Я быстро забрала поднос с упавшей чашкой, подняла стул и выбежала из кабинета. В дверях успела бросить взгляд на Храмцова и заметила на его лице играющие желваки. Но на кого был направлен его устрашающий взгляд понять не успела.

Я поставила поднос на отдельно стоящий столик для посуды в углу приемной, и только сейчас осознала, что произошло. Это ведь не просто начальник службы безопасности залез ко мне под юбку. Это друг Храмцова, и чем это обернется для меня, даже подумать страшно.

В приемной показался Аксенов и свирепо направился ко мне. Я отступила на два шага назад и уперлась в подоконник. Олег Валентинович был настолько широк в плечах, что рядом с ним я казалась тонкой тростинкой, и переломать меня на пополам ему не составило бы труда. Даже одной рукой. Он и в нормальном-то состоянии не особо приятен лицом, надо ли говорить, как исказилось оно в гневе?

Олег Валентинович приблизился ко мне вплотную, схватил за шею своей здоровой лапой и зашипел в лицо:

– Распрощайся со своей работой, дура, ты здесь последний день. Ты поняла меня?

– Это Роман Викторович сказал? – с трудом дыша и цепляясь за его руку, сжимавшую мое горло, спросила я.

– А тебе мало того, что это сказал я?

– Мой руководитель Храмцов, и только он может меня уволить.

– А ты, я смотрю, дерзкая! – крепче сжимая мое горло, процедил Аксенов.

Из его рта несло перегаром и при нехватке воздуха мне стало еще хуже.

– Но мы можем договориться, – и его вторая рука снова забралась ко мне под юбку.

Я бросила спасать свое горло и кряхтя стала дубасить его по лицу, а потом и вовсе саданула ногтями по щеке. Он взвыл и выпустил меня из своих рук. Я резко схватила воздух ртом и закашлялась.

– Дура чокнутая! Я с тобой еще поговорю.

И утирая щеку, на которой остались следы моих ногтей, он бросился вон из приемной.

Отдышавшись и поправив волосы, я налила себе воды из графина и залпом его осушила. А потом вспомнила, что должна вытереть со стола в кабинете, и, вооружившись тряпкой, как ни в чем не бывало вернулась на совещание.

Хорошо, что работал диктофон, и позднее я могла прослушать и записать все необходимое в протокол. Мыслями я была далека от кабинета, и думала только о том, чем обернется моя выходка.

Мое слово против слова Аксенова. Кто я, и кто он? Что придумает Олег Валентинович, чтобы выгородить себя? Да и будет ли выгораживать? Как поведет себя Храмцов, если Аксенов скажет меня уволить? Пойдет ли он у него на поводу? А если Аксенов накопает информацию о моем брате? Странно, что он до сих пор этого не сделал. И, наверное, сейчас сам задастся вопросом, почему ничего обо мне не знает, и начнет шерстить мою анкету.

Ох, божечки, спаси и сохрани. Неужели меня и вправду уволят?

Когда совещание закончилось, и все ушли, убирая чашки, я подняла глаза на шефа, сидевшего на своем месте и читающего чей-то отчет, и решилась заговорить с ним:

– Роман Викторович, простите за то, что произошло, я…

– Вызовите ко мне Аксенова, – перебил он меня приказным тоном, не отрываясь от своих бумаг.

– Хорошо.

Я быстро составила всю посуду на поднос и вынесла из кабинета. Набрала Олега Валентиновича по телефону и вызвала к Роману Викторовичу. Тот пришел быстро, ссадина на его лице немного подсохла, и, тыкая в меня пальцем, процедил:

– Собирай свои вещи, твой поезд уходит.

И спрятался за дверями кабинета.

Через полчаса они вместе вышли и отправились на обед. Оба были в хорошем расположении духа, и я не знала, что и думать.

Во второй половине дня мне пришло сообщение от Храмцова с указанием времени, и как никогда раньше я занервничала. Чем же обернется наша встреча? Не хочет ли Роман Викторович сообщить мне об увольнении?

Аксенов был полон решимости отомстить мне за свои ошпаренные ноги и испорченные брюки, а если к ним еще и поцарапанное лицо добавить, то целый букет набирается, и было бы странно, если бы он оставил все это безнаказанным. Ведь он прямым текстом мне угрожал и едва не задушил.

Вот только в чем я виновата? Я никоим образом не провоцировала его и поступила так, как поступила бы любая нормальная девушка. Или я не права? Что я должна была сделать? Мило ему улыбнуться и попросить продолжение?

И зачем он вообще ко мне полез? Я никогда его не интересовала, он и смотреть-то на меня толком не смотрел, а тут вдруг решил руки распустить.

Или он все знает о нашей связи с Храмцовым, и вообразил, что может вести себя со мной, как с какой-нибудь девкой? Как с Кудрявцевой?

Однажды я видела, как он зажимал ее на лестничной клетке. Она не сопротивлялась и игриво хихикала на его лобызания. К счастью, они меня не заметили, но впредь я перестала пользоваться лестницей.

Ох, нет, не может Храмцов позволить ему так со мной обращаться…

Или может?

Чем я отличаюсь от Кудрявцевой?

Я для него значу ровно столько же, сколько и она.

Или больше?

Шел дождь, и в комнате было довольно темно. Я зажгла светильники над барной стойкой, включила тихую музыку и за чашкой чая ждала Храмцова.

Он задерживался, и я никак не могла расслабиться. Хотелось, чтобы шеф поскорее пришел, и вынес свой приговор. Лучше уж какая-то определенность, чем находиться в подвешенном состоянии.

Храмцов задерживался дольше обычно, и я думала, он уже не приедет, но ключ провернулся в замке, и он вошел. Снял пиджак и повесил его на вешалку в шкаф. А потом прошел в комнату.

Он выпил. Это было заметно по его хмельному взгляду, но на ногах держался крепко. Покосился на кофе, но не стал его пить и проследовал сразу к стойке. Я учуяла легкий запах алкоголя, сигар и парфюма. Не мужского.

Где же он был?

– Давай сразу к делу, – сказал он, протягивая ко мне руку. – Иди сюда.

– Роман Викторович, мне бы хотелось поговорить.

Я осталась на месте, пытаясь взглядом донести интересующую меня тему разговора.

– Он больше тебя не тронет. Он мне обещал.

– Вы так спокойно об этом говорите.

– А как я должен об этом говорить? Я сразу догадался, что произошло. Я хорошо знаю Олега и его замашки. Но мы поговорили с ним, и он все понял. Больше этого не повторится.

– И что он понял? – спросила я.

– Что с тобой нельзя так обращаться.

– Хорошо. Но он грозился меня уволить.

– За это можешь не переживать. Ты остаешься.

Я выдохнула. Пожалуй, слишком громко.

– Но ты останешься без премии в этом месяце.

– Почему? – машинально сорвалось у меня, и я снова напряглась.

– Потому что мне будет сложно объяснить остальным присутствовавшим в кабинете, почему ты ее получила, когда не справилась с элементарной задачей разнести кофе. Или я им должен рассказать, за что поплатился Аксенов своими брюками?

– А если бы он меня изнасиловал, вы и тогда бы лишили меня премии?

– Не мели вздор! Никто не собирался тебя насиловать.

Я вспомнила, как Аксенов лез ко мне под юбку в приемной и сильно усомнилась в словах Романа Викторовича. Что интересно сказал Олег Валентинович своему другу о царапинах на лице? Откуда они взялись?

– Кстати, неофициальных премиальных ты тоже в этом месяце не получишь.

– За что?! – снова сорвалось с моих уст.

– Тебе не кажется, что ты задаешь слишком много вопросов?