— Не плачь. Успокойся, мой добрый монах Антуан Обен, — тихо и проникновенно обратился я к нему, стараясь вызвать в нем доверие и заставить поверить, что в этот страшный момент я его единственный друг. — Твои искренние слезы вызвали во мне жалость, и я решил сначала попробовать осветить факелом истины путь твоей заблудшей душе.
Монах продолжал хлюпать носом, но уже намного тише, явно прислушиваясь к моим словам. Я замолчал.
— Что вам от меня надо? — не выдержав, монах прервал молчание.
— Не все сразу, мой друг. Сначала я тебе поведаю, что тебя ждет, если ты нам скажешь неправду. Запомни мои слова, монах! Крепко запомни! Для начала мы отрежем твое мужское достоинство, и ты больше не будешь любимчиком женщин. Ты только представь себе это! Представил? Вот и хорошо. Затем мастер раздробит тебе колени кованым прутом, и ты больше никогда не сможешь ходить. Ты просто станешь никому не нужен. Скажу больше: ты и сам будешь прятаться от людей, которые когда-то тебя знали, потому что тебе скоро станет ненавистна их жалость. Ведь все твои знакомые, как и прежде, будут радоваться жизни и предаваться любовным утехам, а ты, день за днем, в жару, в дождь, в холод, будешь ползать по грязи и по дерьму, волоча свои искалеченные ноги. Над тобой будут смеяться прохожие, а мальчишки будут бросать в тебя грязью и дохлыми крысами. Представил? Теперь я расскажу, как ты умрешь. Это случиться в конце осени. Ты будешь лежать на ступенях церкви, вшивый, грязный, замерзающий, всеми презираемый! Когда ты почувствуешь приход смерти и твои глаза обратятся к небу, ты будешь читать молитву о спасении своей души, но при этом будешь твердо знать, что твое место в аду, среди адского пламени и жутких нечеловеческих мук. Почему? Да потому, мой добрый друг Антуан, что пока ты будешь ползать по земле, словно червь, ты будешь проклинать нашего господа сотни раз за то, что он тебя не спас! — мой голос временами звучал зло и грозно, заставляя подниматься наверх его страху, то проникновенно заползал в душу, как бы говоря, не все еще потеряно: верь мне и у тебя все будет хорошо.
Когда я закончил говорить, в наступившей тишине было слышно только частое и хриплое дыхание монаха. Гошье и солдаты смотрели на меня так, словно видели впервые. Я усмехнулся про себя, так как это была предварительная обработка монаха, а вот теперь пришла пора начинать допрос.
— Ответь мне, Антуан Обен: кто подсказал тебе слова твоей проповеди?!
— Никто. Я сам…
— Палач, рви его крайнюю плоть своими клещами!
— Нет! Не надо! Я действительно сам готовил свои речи! Мне хотелось принести больше пользы нашему делу!
— Ты хочешь сказать, что свои противозаконные речи составлял сам? — я задавал ему вопросы быстро, не давая продумать ответ.
— Да. Да! Я сам!
— Кто тебя прислал?! — в моем голосе громыхнула угроза.
— Я… Я родом из Брюсселя, — ответил он мне.
Его голос звучал как признание, тихо и обреченно, но при этом мне было не понятно, что он хотел этим сказать. Возникшую заминку прервал заместитель прево: — Монах, ты подтверждаешь, что являешься человеком герцога Бургундского?
После короткого молчания, мы услышали его тихое признание: — Да. Я бургундец.
"Ага, — только сейчас сообразил я, — а Брюссель сейчас, значит, в Бургундии. Теперь мне еще и местную географию придется прилежно изучать".
— Антуан, ты молод и красив собой. Перед тобой лежит длинная жизнь, которая будет тебя радовать самыми разными удовольствиями. Зачем тебе их лишаться? Или смерть в страшных мучениях тебе привлекательнее красивых женщин и вина? Но тогда позволь тебя спросить: ради кого ты хочешь обречь себя на жуткие муки? Ради чванливых вельмож и жадных епископов? Да они о тебе даже не знают, а те, кто знает, сразу забудут стоит тебе только попасть в беду. Эти люди тебя просто обманули, мой бедный Антуан Обен, — я прибавил доверительности и жалости в голос, — но наш христианнейший король добр и милостив к заблудшим душам. Прояви искренность, и он даст тебе возможность исправить содеянное зло.
Мне не нужно было видеть лицо монаха, чтобы понять, что он уже проиграл борьбу сам с собой и готов стать предателем. Впрочем, он и не боролся по-настоящему, а всего лишь сделал попытку сыграть в героя. Правда, в последствии, он сможет успокоить свою совесть, говоря себе, что сдался не сразу, что он боролся, но обстоятельства оказались сильнее его.
— Настоятель нашего монастыря ведет тайную переписку с господином Кревкером, бургундским канцлером. Я, и один из наших братьев, его письмоносцы.
— Знает ли настоятель о смысле твоих проповедей?
— Нет. Он бы не разрешил мне так делать, — ответил мне монах. — Это я сам для себя решил, посчитав, что слишком мало делаю для нашего дела.
— Теперь скажи мне имя второго письмоносца.
— Жак Виоль.
— Благодарю тебя, Антуан Обен. Ты сделал правильно, что все рассказал нам, — сказал я, а сам неожиданно для себя выдал сарказм: — Родина тебя не забудет, Иуда".
Отойдя в сторону, тем самым, я предоставив Жильберу продолжать допрос.
Прошло еще около двадцати минут, после чего монаха поставили на ноги, но мешка с головы так и не сняли.
— Мы его забираем, — ответил Жильбер на мой вопросительный взгляд, потом добавил. — Ты нам больше не нужен, Ватель. Можешь идти.
Честно говоря, я был доволен тем, как справился с делом, хотя при этом был вынужден признать, что оно оказалось и не таким уж сложным для меня. Теперь осталось все правильно изложить начальству, именно поэтому я спросил у Гошье:
— Вы сейчас куда?
— Не твое собачье дело! Выходи, нам надо склад закрыть.
Ответ меня удивил. Раз дело сделано, значит, начальство должно получить отчет о проделанной работе. Или тут не так? Я вышел в ночь. Судя по сгустившейся темноте, было около двенадцати часов. У меня за спиной щелкнул замок, солдат закрыл склад. Огляделся: по некоторым признакам понял, что мы находились в районе складов торгового квартала. Вот только куда идти в этом переплетении улиц?
"Пойду за ними, — решил я, вот только здесь Гошье все же сумел мне отомстить. Спустя несколько минут послышалось лошадиное фырканье, легкое ржанье, а затем удалявшийся цокот копыт.
"Ну ты и скотина! У них были лошади! Вот уроды!".
Можно было возмущаться сколько угодно, но вокруг раскинулся уже спящий город, ходила ночная стража, а грабители сторожили запозднившихся гуляк. К тому же я сейчас не находился в жилом квартале, а среди складов, в совершенно безлюдном месте, при этом не имел ни малейшего понятия, куда идти. Какое-то время я ориентировался на стук копыт, пока тот окончательно не растворился в ночной тишине.
Под ногами изредка были слышны шорохи и писк крыс. Я старался идти осторожно, стараясь не наступить в кучу навоза и не привлечь, совершенно ненужного мне внимания, ночной стражи. Мне было известно, что за хождение по городским улицам, ночью, без фонаря, полагался штраф, к тому я прекрасно знал, что собой представляют сержанты. Ребята они грубые и, если им что-то не понравится, могут запросто бока намять. Несмотря на свою осторожность, я все же угодил в ловушку. Правда, за несколько секунд до нападения моих ноздрей коснулся запах перегара и чеснока, заставив меня насторожиться.
"Откуда? Опасность!".
— Смотрите, какая нарядная птичка к нам залетела, — раздался, рядом со мной, чей-то негромкий голос и из темноты дверного проема выступил человек. Краем глаза я отметил еще две темные фигуры, выступившие вперед. Грабитель протянул руку и его жесткие пальцы скомкали ткань дублета у меня на левой стороне груди. Только он успел это сделать, как мозг отдал приказ телу начать работать. Моя правая рука резко взметнулась и рухнула вниз, сбивая руку противника, одновременно тело резко развернулось на сто восемьдесят градусов, давая локтю левой руки "выстрелить" в челюсть грабителя. Он даже не успел вскрикнуть, издав короткий стон, падая на землю. Теперь я стоял лицом перед двумя грабителями, которые ошеломленно замерли, не зная, как реагировать на наглость горожанина, посмевшего оказать им сопротивление. Первым пришел в себя бандит с дубинкой, кинувшийся на меня, но для него, как и его подельника, второй и еще большой неожиданностью стал кинжал, который словно сам собой возник в руке их потенциальной жертвы. Кинжал я достал из сундука, перед тем как уходить и как оказалось, поступил так не зря. Уклонившись от удара, я резко выбросил руку с кинжалом вперед и почувствовал, как клинок входит в упругую человеческую плоть, и сразу быстро отскочил назад. Раненый грабитель глухо застонал, пошатнулся и схватился за левый бок. Дорога была расчищена, и я был готов уносить ноги с места схватки, как прохрипел раненый в бок бандит: — Сиплый, зарежь эту суку. Я его узнал. Это подмастерье палача.
