Толпа подалась в стороны, освобождая проход, сразу раздались крики, так как там кого-то придавило, после чего народ еще сильнее зашумел. К своему удивлению среди тупых выкриков и грубых шуток я вдруг услышал пару-тройку угроз и ругательств в адрес палача, что естественно вызвало у меня недоумение: — А палач-то здесь причем, идиоты? Ведь судил-то не он".
Я шел среди орущей и возбужденной толпы, которая обсуждала нас, тыкала в нас пальцами и отпускала шутки. Меня не смущали ни крики, ни толпившиеся вокруг меня люди. Если бы надо было, то я шел, улыбаясь, махая руками и приплясывая.
Балконы и окна зданий, выходящих на площадь, были заполнены людьми. Судя по богатой одежде и дорогим украшениям, лучшие места были отведены богатым и уважаемым людям города. Многие из них, как мужчины, так и женщины, прихлебывали вино из серебряных кубков. В паре мест, возвышаясь над толпой, сидели на лошадях дворяне, окруженные слугами.
Когда мы подошли к помосту, стало видно, что тот окружен городской стражей. Пристав, дойдя до лестницы, отошел в сторону, пропуская нас к лестнице. Не успел я ступить на помост, как Монтре мне шепнул: — Сними дублет и закатай рукава рубахи.
Сделав, как он сказал, я встал рядом с ним и стал наблюдать, как тот перебирает свой рабочий инструмент. Толпа, наблюдая за его действиями, то затихала, настороженно наблюдая, то начинала возбужденно шуметь, выражая свое недовольство тем, что начало казни затягивается. Впрочем, ожидание горожан не затянулось, так как вскоре появились новые действующие лица: судья, священник и глашатай. Пока последний зачитывал толпе список прегрешений преступников, палач шепотом повторил мне инструкции. Слушал я его в пол уха, так как мне было интереснее узнать, за какие-такие черные дела будут казнить злодеев. Аптекарь, как оказалось, обвинялся в отравлении своей жены и ее любовника, а разбойники за убийства и грабежи на большой дороге. Не успел глашатай свернуть свою бумагу и сойти с помоста, как приехала телега с преступниками, сопровождаемая двумя конными стражниками. На бедолаг было жалко и в тоже время противно смотреть. Бледные лица, ввалившиеся глаза и дрожащие руки. Толпа встретила их появление оглушительным ревом. Только один из них, главарь разбойников, подталкиваемый в спину, сошел с телеги сам, а двух других пришлось вытаскивать из телеги и тащить на помост солдатам, так как ноги у них подгибались от переполняемого их страха.
Стоило преступникам оказались на помосте, как началась работа подмастерья палача. Сначала я поставил их всех на колени для того, чтобы злодеи могли в последний раз покаяться и прочитать молитву. К каждому из них подошел священник, выслушал их и дал прикоснуться губами к деревянному кресту, который держал в руках. Если разбойники громко каялись и даже с какой-то жадностью тянулись к кресту, то отравитель, маленький, худенький человечек, в отличие от них, до этого находившийся в прострации, словно очнулся, задергался, попытался вскочить, но со связанными руками это нелегко, поэтому он завалился набок. Мне пришлось его поднимать и удерживать на месте, потому что он все время порывался вскочить на ноги, а когда понял, что все бесполезно, дико заорал во весь голос:
— А-А-А-А!!
От него смердело страхом, потом и дерьмом. До этого шумевшая толпа мгновенно замолчала, с животным интересом наблюдая, как аптекарь, надрывая горло, дико орет. Я не знал, что надо делать в подобной ситуации, а оглядываться на палача, который стоял за моей спиной, посчитал неудобным. Проблему разрешил священник, который стоял в шаге от аптекаря и морщился от оглушительного крика, давившего ему на уши. Он вдруг резко сунул ему крест прямо в лицо и тот вдруг замолчал, поцеловал его, а затем, сотрясаясь всем телом, безутешно зарыдал. В ответ толпа заулюлюкала, засвистела, взорвалась криками — ей нравилось такое представление. Священник отошел в сторону и встал вместе с судьей, а на его место вышел палач. Толпа, в нетерпеливом ожидании шоу, снова заорала. С трудом поставив аптекаря на подгибающиеся ноги, я подволок его к виселице. Пьер, отточенным движением, накинул ему петлю на шею, чуть затянул, затем замер в ожидании последнего слова отравителя, но тот просто тупо стоял на лесенке, тараща полные ужаса глаза в пространство. Выждав еще пару минут, палач сильным ударом выбил лесенку из-под ног аптекаря. Тело бедолаги дернулось раз, другой, третий и замерло, раскачиваясь на веревке. Секунда тишины закончилась, и толпа разразилась воплями восторга. Судя по всему, горожане получали немалое удовольствие от смерти своего ближнего. Пьер еще раньше предупредил меня, чтобы я не торопился тащить второго преступника на виселицу.
— Дай людям всласть поорать, — сказал он, инструктируя меня. — А когда они малость поутихнут, только тогда тащи следующего преступника.
Так я и поступил, выждал несколько минут и уже был готов поднимать на ноги разбойника, как раздался чей-то крик: — Гляньте, а наш аптекарь на дерьмо изошел!
Толпа снова заржала, засвистела, отпуская грубые шутки. Неожиданно откуда-то из первых рядов чья-то сильная рука швырнула в качавшееся в петле тело аптекаря дохлую крысу. Трупик мягко ударился о тело и упал на доски, рядом с повешенным. Пьер чуть качнул головой в ее сторону. Быстро подойдя к крысе, я столкнул ее ногой с помоста, но при этом успел заметить, что на ее шее была завязана веревочная петля. Выждав еще пару минут, я помог подняться на ноги убийце и грабителю с большой дороги, после чего подвел его к виселице. В отличие от аптекаря, разбойник решил покаяться перед народом. От волнения его голос перехватывало несколько раз, но его речь от этого только выиграла. Народ местами даже одобрительно шумел, слушая о душевных страданиях разбойника. Стоило ему закончить, как все повторилось: тело дергается в последний раз и замирает, раскачиваясь на веревке. Разогретая первой казнью толпа реагирует на новую смерть намного живее и энергичнее: люди машут кулаками, жестикулируют, показывая неприличные жесты и, конечно, орут. Я смотрю на их широко раззявленные рты, вижу их похабные жесты, слышу крики и никак не могу понять, что их так возбуждает.
Палач, словно режиссёр, ставящий пьесу, дал актерам доиграть акт, а затем приступил к заключительному финалу. Стоило в его руках оказаться кованому трехгранному пруту, как разбушевавшееся толпа мигом утихомирилась и выжидающе замерла. Монтре качнул прутом в воздухе, потом сделал замах, словно примеряясь к его весу, после чего положил инструмент на место и легонько качнул головой в сторону последнего преступника. Я подошел к главарю, помог встать тому на ноги, затем разрезал веревки на руках. Он попробовал сопротивляться, но руки затекли и плохо слушались, поэтому без особого труда я подтащил его к колесу и заставил на него лечь, слегка заломив руку. Тут на помощь мне пришел палач, а спустя пятнадцать минут главарь шайки был распят на колесе. Пока он корчился, дергаясь всем телом, раззадоренная толпа осыпала его ругательствами, сыпала грубыми шутками, распаляясь еще больше, при этом ей было наплевать, что тому было страшно и не хотелось умирать, испытывая жуткие муки.
— Богом заклинаю!! Убей меня, палач!! — вдруг дико заорал, не выдержав, преступник, продолжая дергаться всем телом на колесе. — Милосердия прошу!! Люди, сжальтесь надо мной!!
Сочувствия его крики не вызвали, наоборот еще больше воспламенили толпу, которая начала торопить палача, увидев, что тот снова взял в руки металлический прут: — Чего стоишь, палач! Размахнись от души!! Врежь ему!! Забей мерзавца до смерти!
Пьер, не обращая внимания на крики, неторопливо прошелся вокруг колеса, словно присматриваясь, откуда ему начинать свою работу, потом остановился и посмотрел на судью. Уже потом я узнал, что судья на эшафоте является наблюдателем от города, который должен контролировать все действия палача и следить, чтобы те соответствовали выполнению всех пунктов договора. В большинство подобных контрактов, но только при сложной казни, которая проходила в несколько этапов, вносился пункт о том, что палач несет персональную ответственность за физическое состояние казнимого им человека, как ни смешно это звучит. Именно такой считалось колесование, где преступнику сначала ломали все крупные кости рук и ног, затем били в живот или грудь, чтобы сломать позвоночник, после чего изломанное тело поднимали на шесте и выставляли на всеобщее обозрение.
