Лишь час спустя она смогла украдкой посмотреть на свою мать, но заглянуть ей в глаза так и не решилась.

Сидя в конференц-зале, Джо сжимала все сильнее и сильнее несчастную сережку, пока вся ее боль не собралась в одной точке на большом пальце правой руки. «Джеймс меня любит, я это знаю, и когда-нибудь мы поженимся», – уговаривала себя женщина. Джо уже несколько лет готовилась к этому событию. Нет, она не собирала картинки в «Пинтересте», составляя из них мудборды. Просто время от времени в голове ее сами собой вдруг вспыхивали яркие картины: букет цветов у нее в руках, церковь, где они будут венчаться, место, где они проведут медовый месяц. Картинка за картинкой, которые в конечном итоге, словно поляроидные снимки, составили целую коллекцию мысленных образов их с Джеймсом совместной жизни.

Итак, она сидела в конференц-зале и размышляла о том, что подумают ее коллеги, если попросить их убрать со стола свои чашки с кофе и бутылки с минералкой и разложить перед ними свои воображаемые фотографии. Закивают ли они дружно и одобрительно головами, скажут ли что-то вроде: «Да-да, Джо, конечно. Мы всегда знали, что вы поженитесь»?

Она помнит, как взглянула на Джеймса, голос которого почти не слышала, и поняла, что больше всего хотела сказать ему только одно.

И в этот момент их глаза встретились, голос Джеймса на мгновение, которое длилось вечность, пресекся, и до Джо наконец дошло, что он никогда не сделает ей предложения. Что он ее больше не любит. Из глаз ее полились слезы, и женщина поняла, что никогда так и не скажет ему ту самую единственную вещь, что ей так хотелось ему поведать еще минуту назад: «Я хочу завести ребенка, Джеймс».

В помещении повисла неестественная тишина, но Джо не сознавала этого до тех пор, пока кто-то не коснулся ее руки, и женщина чуть не подпрыгнула. Потом до ее сознания дошло, что этот кто-то встал между ней и ее коллегами, застывшими словно в анабиозе. Джо помнит, как в голове мелькнула мысль: «Никогда бы не подумала, что Джемайма на такое способна». Джемайма, которая частенько язвила по поводу всех и вся и которая, судя по фотографиям в ее кабинете, любила собак гораздо больше, чем людей.

Сразу же от дверей конференц-зала, до которых ее проводила Джемайма, Джо бросилась в подсобку и заперлась изнутри.

– Джоанна… Джоанна!

Проходит несколько секунд, прежде чем Джо наконец осознает, что это Малкольм зовет ее по имени. Сама же она сидит к прилавку спиной, уставившись на приколотое к доске для заметок письмо.

– Простите, Малкольм. – Джо поворачивается лицом к посетителю.

– Джоанна… – Теперь в голосе Малкольма слышится озабоченность и легкий испуг.

Женщина понимает, что выражение лица, должно быть, выдало ее с головой.

– У вас что-то случилось? С дядей Уилбуром все хорошо?

Джо хочется ответить что-то вроде: «Не совсем, Малкольм; он часто стал забывать, что делал всего пять минут назад». Но вместо этого женщина отвечает, что с Уилбуром все в порядке, и, глядя в расстроенное лицо Малкольма, предлагает ему выпить чашечку чаю. Тот огорчается еще больше.

– С огромным удовольствием, Джоанна, но, увы, у меня назначена встреча в банке… насчет пенсии и прочих выплат, – заканчивает он. Беспокойство не сходит с его лица.

– Тогда в другой раз, – предлагает Джо, выдавив из себя улыбку.

Малкольм бросает взгляд на доску для заметок:

– Может быть, я могу вам чем-нибудь помочь? Хоть чем-нибудь?

Женщине так хочется сказать: «Не могли бы вы, пожалуйста, сделать так, чтобы Джеймс снова меня полюбил, чтобы он понял, какую страшную ошибку совершил».

Джо довольно часто проговаривает эти слова про себя, а иногда и вслух в тишине своей комнаты. Порой она даже верит, что такое и в самом деле может случиться.

Ей хочется, чтобы Малкольм растолковал, почему, спустя почти полгода, ей все еще так больно. Джо уверяет себя, что дело, наверное, в гордости, но это не вполне объясняет ту физическую боль, от которой женщина задыхается по ночам, когда, свернувшись клубочком в своей постели, пытается заснуть.

До сознания Джо вдруг доходит, что она так ничего и не ответила на сочувствие Малкольма. А ведь она просто обязана как-то отреагировать на его заботу.

– Просто я получила письмо, – наконец поясняет Джо, – точнее, счет от моего бывшего парня. Мы прожили вместе четыре года, потом расстались, и я уехала в Лондон. И теперь вот нахлынули воспоминания.

Малкольм понимающе кивает, будто разделяет чувства Джо.

– Мы встречались два года, прежде чем съехались, – добавляет она.

Джо и сама не очень-то понимает, зачем она это ему рассказывает. Чтобы подчеркнуть всю серьезность их с Джеймсом отношений? Всю их значимость?

– Думаю, расставание нам обоим далось нелегко. – Но Джо сомневается в правдивости своих слов. – Джеймса все любят, – добавляет она несколько невпопад, но ей очень не хочется, чтобы Малкольм считал Джеймса дурным человеком.

«Все, кроме Люси, – добавляет Джо про себя, – и Джемаймы». Которая спасла ее тогда, в конференц-зале. Более того, Джо готова поспорить, что Джемайме Джеймс никогда не нравился. Его чары никогда на нее не действовали.

– Конечно-конечно… – Малкольм прерывает размышления Джо очередным понимающим кивком. – И поэтому вы приехали в Лондон?

– Да, – признается Джо. – Я слышала, он стал встречаться с другой. Моей бывшей коллегой. – Она пытается выдавить из себя еще одну улыбку. – Поэтому я и сбежала.

– Нет-нет! – восклицает Малкольм, и Джо кажется, будто повторением слов он пытается проявить к ней двойную порцию сочувствия и понимания. – Вовсе нет, вовсе нет, вы приехали сюда, чтобы помочь своему любимому дяде. Я убежден в том, что и ваши родственники, и ваши друзья вовсе не думают, что вы сбежали. Я не сомневаюсь в том, что они по вам очень скучают.

– Ох, Малкольм, – вздыхает Джо.

Что еще она может сказать?

Уже ближе к вечеру, сидя в дядином кресле (глубоком и удивительно уютном) возле газового камина, Джо мысленно вновь возвращается к разговору с Малкольмом. Да, она знает, что родственники по ней скучают (братья, может быть, и не очень, но родители наверняка), однако, когда женщина думает о своих друзьях, ей так не по себе, что даже тошно становится.

Это случилось не сразу. А происходило постепенно. Настолько постепенно, что Джо даже не заметила, когда именно все началось. Казалось, они с Джеймсом всегда все делали так, как того хотел Джеймс. Например, ездили только туда, куда хотелось съездить ему. Но с другой стороны, все, что он предлагал, ее вполне устраивало. Мыслил он здраво, а ссориться только из-за того, что ей взбрело в голову что-то другое, Джо не хотела. И вообще, нельзя все время думать только о себе. У Джеймса был круг друзей, которые частенько составляли им с Джо компанию. И впервые в жизни женщина ощутила себя частью некоей элиты, даже если и была в ней только подругой Джеймса. Для нее такая ситуация была внове, и все в общем-то было неплохо. Тем более что, когда они с Джеймсом познакомились, Джо было ужасно одиноко. Люси с мужем уехали в Амстердам: Санджива отправили туда в командировку на два года, которые в итоге растянулись на все четыре. И Джо была только рада окунуться в новую жизнь с Джеймсом.

Размышляя об этом, Джо чувствует себя виноватой, поскольку эта новая жизнь отдалила женщину от старых друзей. Новая компания увлекла ее за собой и поглотила с головой. Зарплата в банке у них была довольно приличная. И Джеймс постоянно твердил Джо: кто усердно работает, тот и отдыхать должен усердно. Это была его любимая поговорка. И на выходные они часто куда-нибудь уезжали: катались на лыжах, обедали в дорогих ресторанах с «друзьями», от которых теперь больше ни слуху ни духу.

Сама Джо по ним тоже не особенно скучает – даже тогда она понимала, что слишком много времени проводит в этой новой компании. Но когда они с Джеймсом оставались вдвоем, он всегда становился другим. Особенно после смерти отца Джеймса – тот умер внезапно от сердечного приступа, – утрата близкого человека сильно его подкосила. Джо старалась всячески поддерживать любимого, окружила его заботой, была, что называется, за главного. Ухаживала и за матерью Джеймса.