«Всё хорошо», – внезапно осознал он. Даже не хочется залезать поглубже в подкасты, стримы и ленты. Слушать всё и сразу, перебирать и нервничать.

Хочется сидеть здесь и смотреть на солнце, которое уже почти зашло, глотая день и плюясь в Мауса спокойствием. Остались только облака цвета сахарной ваты, которую ты робко протягиваешь кому-то на первом свидании, небо и крыши панелек, на которых собрались птицы, чтобы обсуждать политические новости.

Хотя понервничать придётся – приятно и весело понервничать, набирая с дурацкой улыбкой номер. Но сначала он примет душ – из воды и остатков «Чивас Ригала». Чтобы потом звонить во всеоружии, развалившись на кровати в халате, под тихую музыку Jefferson Airplane.

Откуда у него «Чивас Ригал»?

Терапевт ведь притащил. Точно. Подарок за второй успешный год работы над личностью Мауса. Это было максимально иронично тогда, максимально иронично будет и сейчас.

Маус аккуратно расставил на стиральной машине вискарь, тарелочку с нарезанным лимоном, гранёный стакан (за неимением специального) – и, кряхтя, отвинтил два крана с блестящими отростками, замерев перед тем, как ухнуть в плещущуюся неизвестность. Так, наверное, чувствуют себя спортсмены перед гимнастическим прыжком. Только хуже, выпить-то не дают: сбивает телесные балансы.

А вот курить в ванной – плохая идея. После того, как один раз так сделал, он испробовал около двенадцати различных способов выгнать вонь из щелей между кафелем, но ни один так и не помог. Пришлось потом громко чихать и хмуриться следующие три дня, ибо мокнул Маус каждый вечер, а если пропускал процедуры – жутко нервничал.

Всё, вода!

Музыку сделал ещё немного громче. И сразу, целиком, – под воду. Под задумчивое пускание пузырей ноздрями созрел вопрос – правильно ли прошёл день?

Вынырнул, расплёскивая брызги, сверкавшие в свете старой, неэкологичной лампочки.

День был такой, каких уже давно не случалось, пожалуй, со многими людьми в этом доме.

А может, и нет.

Ему вдруг стало чудовищно интересно. Прямо так, со стаканом в одной руке и лимоном в другой, слушать внимательно и через стену пытаться разобраться, как прошёл день у всех его соседей. У пушистой Лины, например.

Не вышло. Он услышал только новости по телеку, который постоянно вопит в соседней квартире. Новости скучные: о войне, законах и моделях со вторым и третьим размером.

У Мауса из ниоткуда вылезло ощущение, что он уже сотни раз всё это слышал. Он залил его ещё одним стаканом виски и принялся аккуратно стучать по полу костылём в ритм 'White Rabbit', чтобы отвлечься от телевизора.

Но вот что занятно – даже когда он стучал до кровати, размахивая полотенцем в свободной руке, идея узнать, как там дела у соседей, не перестала быть менее интересной.

Зарывшись в плед, он перевернулся на бок, разглядывая процесс вызова и включив громкую связь.

Гудки, в отличие от звука проигрывателя, не заполняли комнату. Не имели под собой какой-то физической основы. Телефонные гудки – это скорее сигналы внутри головы самого Мауса. Резкие и противные, шаркающие напильником прямо по шейным позвонкам. И ещё напильник такой холодный, из школьного кабинета труда зимним утром.

– Вот! Точно! Телефонные гудки – это тот шум, который издаёт дебил-одноклассник холодным напильником! Он начинает что-то обтачивать прямо рядом с твоим правым ухом, а учитель в это время объясняет, что вообще надо делать, – начал говорить вслух Маус, пока ждал ответа.

– Так. Неплохо. А кто это? – отозвались в трубке.

– Человек, который всё испортит. И ещё я покупал кефир. И стеснялся взять вино, помните?

– Абсолютно справедливо стеснялись. Вино отвратительное. И насчёт того, что ты всё испортишь, – у меня ещё ни один разговор не начинался так интересно.

– То есть я испортил свой план всё испортить?

– Да. Ты великолепен.

– Убеди меня.

К Маусу прибыл, как обычно разливаясь каскадом шуток по всей прихожей, Терапевт.

Он грохотал, рассказывая последние новости и описывая своё настроение, вынимая подарки и вешая джинсовую куртку на крючок в прихожей. Его красные руки будто бы набирали скорость перед тем, как поднять в воздух огромную тушу. При этом он казался парадоксально слабым посреди неразобранных куч зимней одежды и лыжных ботинок.

Может, он сбрасывал какой-то защитный слой в квартире Мауса или просто носил одежду на три размера больше.

– Мы похожи на стрёмную гей-пару! – хохотал он.

– Нет.

– Тебя тоже преследует ощущение, что прошло больше времени? Раза в четыре.

Теперь бритый налысо Терапевт остался в клетчатой рубашке и джинсах, которые были заляпаны сзади точками асфальтовой грязи. Он наматывал узкие овалы по клетчатому (опять-таки) полу недавно отмытой кухни.

– Тебе нравится виски? – спросил Маус.

– Никогда раньше не пил «Чивас Ригал».

– Хантер Томпсон делал так: он заказывал огромную гору рубленого льда и заливал её этим самым вискарём, а потом ел длинной вилкой[1] с кучей лимонного сока. Это называлось «Чикагский Вулкан», что-то в таком духе… Короче, живая легенда, а не бутылка.

– Я понял, – продолжал Терапевт, перебрасывая из ладони в ладонь дешёвые солнечные очки с круглыми зелёными стёклами, – из-за чего возникло ощущение, что я так долго тебя знаю. Просто у меня всё получилось.

– А сегодня мы будем работать?

– Мы никогда не работали, Маус.

– Да, помню. Мы думали и…

– И говорили.

Терапевт наконец опустился на стул.

– Ты мне друг. Хотя не исключено, что это стокгольмский синдром, – сказал Терапевт.

– В каком плане?

– В том, что я, без тени самолюбования, тебя спас. И отдал тебе часть своего больного сердца.

Маус в ответ промолчал, убирая бутылку «Чиваса» в шкаф. Время придёт, а сейчас Терапевту нужны чай и отсутствие разговоров о чём-либо вредном.

– Курить хочется, – проговорил Терапевт.

– А нельзя?

– Ну вот так. Пришла хуйня, откуда не ждали.

– Всякое в жизни бывает. Я знаю, о чём говорю, – ответил Маус.

– Да. Ты в этом точно лучше разбираешься.

– Ты будешь чёрный или зелёный? – Маус потом долго будет спрашивать себя, зачем он сменил тему. И не поймёт.

– Чёрный и без сахара. И завари нормально.

Терапевт откинулся на стуле и спросил:

– Сколько тебе лет?

– Ты уже спрашивал. На первом сеансе, когда я ещё через весь город пёрся в тот дебильный кабинет. С пальмой.

– Я её выбросил.

– Уважаемо, – хмыкнул Маус.

– Ну, так сколько?

– У меня нет возраста. Где-то между двадцатью годами и тысячей световых лет.

– А что ты ответил в первый раз? – задал вопрос Терапевт.

– Что я не знаю.

– Но ты и сейчас не знаешь. Ответь мне, что изменилось?

– Сейчас я не боюсь.

Маус нажал кнопку на чайнике и повернулся, не пытаясь спрятаться от ветра из окон глаз Терапевта.

– Да. Мне добавить к этому нечего. Ты перестал бояться себя, своего возраста и своего обрубка. Себя. Понимаешь?

– Да. И… других. Теперь я только злюсь, но я и над этим работаю.

Молчали, пока не вскипел чайник. После этого уселись морщиться над огромными чашками, громко пыхтя и заедая кипяток слоёным печеньем.

– Что завтра будешь делать, Маус?

– Пройдусь.

– Будешь задавать вопросы?

– Да. Как и всегда.

– Сколько ты сидел дома?

– С момента последнего выхода? Два месяца. Да и тот раз вряд ли считается. Спустился на лифте, допрыгал до почты, забрал газету.

– А завтра ты собрался марафон бежать?

– Нет.

– Именно. Никто не требует от тебя пародировать «Мирного воина» и прыгать через себя. Просто кайфуй, как мы с тобой кайфовали. От каждого действия. А ещё лучше – от того факта, что его совершаешь именно ты. Человек, в которого никто не верил. И не забывай включать голову.

– Ты верил.