В это время зеваки, вышедшие с судебного заседания, выстроились в колонну и организованно двинулись то ли на окраину города, то ли из города, затягивая грустную и заунывную как молебен, песню.
«Слышу голос из прекрасного далёка,
Голос утренний в серебряной росе,
Слышу голос, и манящая дорога
Кружит голову, как в детстве карусель.
Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь.
От чистого истока в прекрасное далёко,
В прекрасное далёко я начинаю путь.»
– Что за первомайская демонстрация? – спросил у адвоката Кирилл и тот охотно объяснил, надеясь, что клиент передумает.
– Это верующие. Считают, что в нашем городе они ненадолго, а счастливая и настоящая жизнь их ждет в другом месте. Они хотят поскорей перебраться в эту счастливую жизнь. А наш город воспринимают как перевалочный пункт, отстойник, если хотите, где они застряли из-за грехов, совершенных в прошлой жизни. Гимн, собственно, об этом. Ему не одна сотня лет, кстати. В песне они заверяют, что уже очистились и готовы двигаться дальше.
– А идут-то куда?
– В счастливую жизнь, разумеется. В столицу, то есть.
– И дойдут?
– Нет, разумеется. Часа два побродят, попоют и назад. Надуманные грехи замаливать. Дорога в столицу, как эскалатор с обратным движением, – вроде идешь, но на самом деле топчешься на месте. В столицу еще никто так не попадал. Но верующие надежду не теряют. Судья у нас еще и пастор по совместительству на полставки, он эту веру в них и поддерживает. Смешные. Мне так и здесь хорошо. Вы, кстати, не передумали насчет моей схемы защиты?
Кирилл отрицательно покачал головой и отправился осмотреть городок. Хотя слово «отправился», наверное, не совсем уместное.
Городок выглядел захолустным. Центральная улица была асфальтирована, но даже ямочный ремонт на ней давно не проводился. Под выбоинами дорожного покрытия во многих местах виднелись булыжники мостовой. В городок можно было попасть либо из столицы, либо со стороны границы. На одной окраине, ближе к границе, возвышалось единственное высотное здание в девять этажей, на другой почему-то разместилась центральная площадь городка. За ней населенный пункт заканчивался, и начиналась или продолжалась, пронзившая город насквозь, дорога на столицу. Между девятиэтажкой и центральной площадью вдоль дороги причудливо контрастировали убогие деревянные бараки с фанерой вместо стекол в оконных проемах с аккуратными кирпичными домиками с поблескивающей на солнце металлочерепицей, ухоженными газонами с пестрыми цветочками и деревянными скамейками с филигранной резьбой.
На площади стоял шатер передвижного цирка, в котором проводили судебные заседания. По окружности располагались кожно-венерологический диспансер, гостиница в два этажа при нем, деревянный жилой дом из почерневшего от старости дерева, на первом этаже которого был единственный в городе бар, каменный дом мэра и судьи с колоннами и уютным садом за ним. Какие-то лавки, убогий продуктовый магазинчик, аптека с обшарпанной вывеской с изображением очков и двумя ошибками в слове.
Почему-то в центре площади стоял мусорный бак, в который жители со всего города выкидывали бытовые отходы. Бак был густо обклеен частными объявлениями о потерявшейся собаке, срочной продаже старой швейной машинки и другими. Кто-то через объявление пытался найти одноклассника, с которым не виделись со школы, и почему-то возникла надобность, кто-то анонсировал поэтический вечер в формате квартирника, куда можно было пройти только со своим бухлом. Проститутки в объявлениях оглашали перечень нехитрых услуг и выделяли крупным шрифтом то обстоятельство, что работают они круглосуточно. Жизнь в городке, судя по количеству объявлений, из-за которых мусорный бак казался одетым в бумажную, лохматую шубу, гражданином, присевшим на корточки справить нужду, кипела. Часть отходов, между тем, в бак не попадала, какие-то объявления отрывались, из-за чего ландшафту центральной площади ветер, гоняя целлофановые пакеты, бумажные обрывки, придавал жизни, динамики и ароматов разложения. Собственно, больше в городке рассматривать было нечего.
БРАТЬЯ НИКИПЕЛОВЫ
«Жила-была на белом свете мертвая девочка. Она была очень несчастна, потому что другие ребята в детском саду ее обижали: то ножку ей оторвут, то ручку. Воспитательница жалела девочку и, пришивая конечности, внушала ей , что надо уметь за себя постоять. В жизни это пригодится…»
Братьям Никипеловым мать и сестра поручили каждый вечер читать лежачему деду сказки. Сашка читать не любил. Тем более – вслух, но по натуре своей был рохлей, отказывать не умел, вот и читал. Заунывно, без выражения. Брат-близнец Санька, более предприимчивый и болтливый, хитрил – брал в руки книгу, для вида листал страницы, но не читал, а порол всякую отсебятину. Про то, как провел время на работе, как сходил на рыбалку, как трахнул жиличку из коттеджного поселка, в котором с братом работал охранником. Тихоня Сашка так не мог, максимум, на что он был способен – найти сказки покороче, вот и эта умещалась всего в пару абзацев:
«Однажды, когда ребятишки сломали у мертвой девочки любимую игрушку, гробик, который подарила бабушка, девочка не выдержала и покусала всех ребятишек. А детишки, придя домой, покусали своих мам и пап. И с тех пор в детском саду воцарился мир и согласие. Вот как важно, милые детишки, для того, чтобы все со всеми играли, и никто никого не обижал бережно относиться к своим зубкам с самого детства. Тогда везде будет мир и согласие!»
Книжка с короткими сказками досталась Сашке от соседа Игната. Игнат сам их сочинил. Раньше он жил и работал в областном центре, был женат, родил двух детей. Потом развелся. Переехал жить в деревню, где жили братья, к родной бабке, потому что одному снимать квартиру в городе было дорого, а квартиру, машину и все сбережения он оставил жене и детям. К тому же работать удаленно он мог хоть откуда. Лишь бы интернет был. Чего-то там программировал. Каждые выходные Игнат уезжал в город провести время с детьми. Очень их любил. Говорил, что без них чувствует себя инвалидом – как будто части тела лишили. А потом у него случилось несчастье – жена, забрав детей, тайком эмигрировала за границу. Игнат пытался с ней поговорить, что-нибудь придумать, чтоб видеться с детьми регулярно как раньше, да и дети его любили, но жена любые компромиссные варианты отвергала, а затем и вовсе заблокировала его телефон, а также лишила возможности списаться с ней во всех месседжерах. На нервной почве у Игната отказали ноги, он пересел в инвалидное кресло и даже вариант поездки за границу хотя бы раз в год оказался для него, неходячего, слишком затруднительным.
Братья какое-то время по-соседски помогали ему по хозяйству. Регулярно навещали, приносили продукты. Игнат программировал, а в оставшееся от работы время занимался тем, что писал сказки. Надеялся, что их издадут, издательство заплатит ему кучу денег, и он сможет переехать на постоянное место жительства поближе к детям. Сказками, однако, никто не заинтересовался. Издательства даже не сочли нужным ему отказать, просто проигнорировали. Тогда он распечатал книжку на принтере, заказал в типографии сотню обложек и почти месяц целыми днями только тем и занимался, что приклеивал распечатанные листы к обложке, чтоб получилась книжка. Перестал общаться даже с братьями, на все вопросы отвечал односложно, показывая всем видом, что отвлекать его не надо. Как-то Сашка зашел к Игнату и застал его уже холодным и окоченевшим с измазанными клеем пальцами, среди бумажного мусора. Игнат склеил 99 книжек, а на сотой умер. Сашка одну книжку взял, и в качестве автографа приложил к титульной странице оттопыренный большой палец мертвеца. Получился довольно отчетливый отпечаток папиллярного узора.
– Так, бедолага, напоследок с детишками и не увиделся, – причитали затем на похоронах бабы, – не спокойно ему на том свете будет.
– Вот видишь, Сашок, – нашептывал брату Санька так, чтоб бабы не услышали, – от женщин все беды. И к детям привязываться не надо. Они для себя рожают, а мы, настоящие мужики, должны быть свободны. А если прикипишь – закончишь как Игнат.