— Мам, — Нэнси забралась ей на колени, — мам, ты меня любишь?

— Очень. — Элеонора прикусила мочку маленького розового уха. — Очень. Ты — все дйя меня. Ты — кусочек меня. Ты — это я.

— А дядя, который стал звонить каждый вечер, он не кусочек тебя?

Элеонора включила телевизор. Как ни игнорировала она дьявольски шумный ящик, надо признать — бывали ситуации, когда он ее здорово выручал. И сейчас на экране кто-то кого-то хватал, куда-то тащил, вопил, стрелял, все это сопровождалось душераздирающей какофонией и моментально отвлекло внимание девочки. Потом закрутили мультфильм из серии «Зайчик Багс», о пришельцах с Марса, и, даже не будь у пришельцев их мощных щупалец, из которых нельзя было вырваться, никто не смог бы оторвать Нэнси от экрана.

Элеонора взяла телефон, в нескольких местах подхватила длинный эластичный шнур и ушла к себе в комнату, тщательно прикрыв дверь.

— Джерри, добрый вечер, это я. Нам надо встретиться. Обязательно. Лучше завтра с утра. Ты сможешь исчезнуть с работы дня на два?.. Зачем? Я хочу предложить тебе кратковременный совместный отдых… Нет, нет, это не шаг к реставрации, не бойся. Просто почему бы нам не отдохнуть вдвоем? — Про отдых Элеонора говорила потому, что телефон могли прослушивать. — Ну ладно, откроюсь. Не трусь! Никуда мы не поедем, просто хочу просить о небольшом одолжении. С чем связано? Наверное, с тем, что если по-хорошему расстаешься с женой, надо быть готовым изредка оказывать ей небольшие услуги. Это скромная плата за удовольствие сказать в кругу близких друзей: «А у меня с бывшей женой великолепные отношения, как ни смешно, много лучше, чем когда мы были в браке». До завтра. Встретимся там, где ты сделал первый решительный шаг. Помнишь?.. Не надо, не надо произносить — вдруг назовешь не то, и я обижусь. Привет.

Джерри был, как всегда, пунктуален и уже сидел в баре.

Странно, размышляла Элеонора, глядя от дверей на его спину, в какие-то моменты он становился ей совершенно безразличен, в другие — она с трудом подавляла гнев и клокочущую ревность, представляя похождения Джерри, а нередко испытывала к нему удивительную нежность — нечто среднее между материнским обожанием и любовным романом первоклассников. С утра ее посетила именно нежность, поэтому она оделась согласно предписаниям последней моды: широкие плечи, пояс на талии, узкая прямая юбка. Подходящей случаю показалась элегантная конусообразная шляпка из гофрированного атласа. Она шла к ее волосам и светлым глазам.

Бар скрывался в зелени парка, примыкающего к терри

тории ипподрома. Когда Джерри ухаживал за ней, опи частенько сиживали на шумных трибунах, поедая кукурузные хлопья и дуя в пищалки, издающие пронзительные звуки. Потом они шли в глубь парка, находили самый необжитой уголок и часами целовались на скамейке, целовались до одури, невзирая ни на позднее время, ни на погоду.

Она положила руку ему на плечо, Джерри вздрогнул, соскочил с высокого табурета. Элеонора подставила губы, он коснулся их, и ее обдало волной терпкого горьковатого одеколона, запахом дорогого трубочного табака и конечно же воспоминаниями.

— Пить будешь? — Джерри кивнул в сторону стойки.

— Не-а. У меня сегодня тяжелый день.

— У тебя всегда тяжелые дни, когда я предлагаю вы пить.

— Что поделаешь? У одинокой женщины не может не быть тяжелых дней, причем постоянно. Кручусь. Выгляжу хорошо?

Джерри посмотрел сияющими от восторга глазами и выпалил:

— Как никогда!

— Знаешь почему? Потому что мне тяжело.

Элеонора круче сдвинула набок шляпку и, наклонившись к Джерри, прошептала:

— Пойдем на нашу скамеечку.

— На ту? — удивился Джерри. В этом парке у них были просто скамеечки и та скамеечка.

— На ту! На ту! — Элеонора потянула его за собой.

Они шли по тропинкам, обсаженным лиловыми гладиолусами. Густые кроны деревьев не пропускали лучей солнца, и внизу было сумеречно, влажная земля чернела и дышала испарениями. В центре большой круглой площадки из пасти фантастического существа била струя воды. Они остановились у фонтана. Искрящаяся водяная пыль висела в воздухе. В выложенном мраморными плитами бассейне под тугими струями плескались дети.

— Какие толстенные деревья. — Джерми смотрел на уходящую вдаль аллею платанов. — Старый парк. За годы, что мы расстались, я поездил. Появились необыкновенные парки. Сказочные.

«Надо бы сказать: «За годы, прошедшие с тех пор, как я ушел», — было бы вернее. Не такая уж большая разница: мы расстались или я ушел, — и все же это не одно и то же. Совсем не одно и то же», — думала Элеонора. Поскольку они

пе расставались, а он просто ушел, у нее как-никак мемьше оснований для различного рода угрызений.

Л Джерри, оказывается, продолжал говорить:

— Не представляешь, как интересны тематические парки. Все абсолютно как в жизни…

— Не представляю, — тихо проговорила Элеонора, и Джерри стало неловко. «Надо же, несу такую ахинею, когда она минуту назад призналась, что, кроме тяжелых дней, у нее пе бывает других. Потому что волнуюсь, всегда волнуюсь, когда вижу ее».

— Извини, — буркнул Джерри, и опа подумала: «Все как и раньше. Он же пе прав, и он же недоволен — непостижимая логика».

И, как и раньше, когда острые углы сглаживала именно опа, Элеонора позаботилась о примирении:

— Что ты надулся, дурачок. Все в порядке. Что бы ни было, я хочу, чтобы прошлое не разъединяло нас, а делало близкими людьми. Мало ли чего не бывает в жизни? Бывший муж — звучит ужасно, как и бывшая жена. Но согласись, бывший муж не то же самое, что несуществующий муж. Мне не хочется потерять тебя. Совсем. То, что у нас было, зачеркнуть никто не может.

— Нцкто не может, кроме нас самих, — вздохнул Джерри.

— Мы же не умалишенные, чтобы это делать? Правда? Правда!

Джерри улыбнулся, и снова она потянула его в густую тень деревьев дальше от фонтана, к их скамейке, на которой много лет назад они перечувствовали то, что всегда остается у каждого как самое дорогое воспоминание, — молодость.

Наверное, потому, что до этого уголка парка почти никто и никогда не добирался, их скамейка прекрасно сохранилась.

— На ней, по-моему, никто так и не сидел после нас, — проговорил Джерри.

— Н сомневаюсь, — согласилась Элеонора. — Для этого надо быть совершенно бессовестным человеком.

— Вот только как можно было догадаться, что это скамейка паша? — Джерри опустился на край из крепко сбитых некрашеных брусьев.

— Проще простого! Тонкий человек обязательно должен был попять: на такой замечательной скамейке не могла когда-то не жить любовь, и неприлично селить сюда другую. В конце концов, мест для любви в мире гораздо больше, чем самой любви. Увы! — Она помолчала. — Я встрети—

лась, с тобой вовсе не для того, чтобы предаваться воспоминаниям. Тяжелые денечки продолжаются. Сделаешь, о чем я попрошу?

Джерри не мог понять, почему — то ли из-за места встречи, то ли из-за обаяния Элеоноры, которое с годами становилось ошеломляющим, — но сегодня он впервые подумал, не совершил ли ошибки, возжелав свободы. Во имя чего?

— Так сделаешь?

Джерри утвердительно кивнул и сжал ее пальцы. Элеонора прислушалась. Тишина. Лишь откуда-то издалека доносились звуки большого города. Маленький ручеек струился по каменному желобу и терялся в непроходимых зарослях кустарника дикой ежевики.

— Нужно поехать в столицу. Я дам адрес военного архива. Доступ туда открытый. Документы, которые мне нужны, рассекречены — прошло столько лет, — может, и не все, но то, что спросишь ты, безусловно, выдается без ограничений. Запомни фамилию — Уилбер. — Она повторила: — Уиллер. С начала сорок пятого года и до конца войны служил на Окинаве. Постарайся выяснить о всех его перемещениях, с кем он служил непосредственно перед окончанием войны. Все, что покажется странным, расскажешь мне. Тебя, конечно, никто не будет ни о чем спрашивать. На всякий случай, ни при каких обстоятельствах не произноси эту фамилию, просто возьми документы того периода и ищи, как будто ты полусумасшедший книжный червь.