— Все несчастия происходят от непонимания сторон. Сторонами могут быть кто угодно и что угодно. Он и она, две научные школы, племена, нации, страны, народы, живое и неживое, вчерашнее и сегодняшнее.

— А президент что, один решал: бросать или не бросать бомбу?

— В мемуарах он писал: именно его «да» решило спор. А генерал, контролировавший тогда научные работы над секретным оружием, заметил: «Президент не так уж много сделал, сказав «да». В те времена потребовалось бы огромное мужество, чтобы сказать «нет».

— Почему?

— На разработку атомной бомбы угрохали почти два миллиарда. Если бы война закончилась без ее применения, трата денег могла показаться бессмысленной. А от насмешки до осуждения — один шаг.

— Опять деньги, — вздохнула Наташа.

— Не просто деньги — денежные мешки. Готовые на всё, чтобы продемонстрировать миру свою власть.

— Я скучаю. — Первая улыбка. — Скучаю без продолжения. Нельзя надолго оставлять Элеонору.

— Нельзя, — соглашается он.

О СОБЫТИЯХ 14–18 ИЮЛЯ 1980 ГОДА

«Надоело все. Даже перестала замечать окружающее. Может быть, остановить машину? Искупаться? Нет купальника. А кто увидит? Да и не думаю, что зрелище такое уж отвратительное».

«Хонда» затормозила и съехала на песчаную обочину. Элеонора переключила передачу и остановилась почти у самого края пустынного пляжа. Вышла. Песок оказался неожиданно глубоким — она увязла по щиколотку. Сбросила туфли, а через минуту уже стояла только в легкой рубашке, которую развевал ветер. Песок был прохладным. Она подошла к воде, провела ногой по влажной полосе. Из образовавшейся в песке лунки выскочил маленький краб. Он застыл в нерешительности: Набежала волна и смыла скромного краба.

Элеонора вернулась к машине, быстро скинула рубашку и стремглав бросилась в воду. Она проплыла метров пятьдесят и перевернулась па спину. Солнце висело прямо над головой. Тишина. Берег был пустынным, и серебристая машина напоминала космический корабль на поверхности желтой песчаной планеты.

Медуза скользнула вдоль спины и ушла в глубину. Вода была как расплавленный аквамарин. Элеонора закрыла глаза: казалось, опустились кроваво-красные шторки. Не успевала волна смочить лицо, как солнце высушивало воду до капли. Элеонора открыла глаза. «Не может быть!» Урчал автомобильный мотор. Приподняла голову и увидела «форд» цвета золота ацтеков — ее любимый цвет. Чей-то автомобиль остановился в десятке метров от ее стоянки. Из машины вышел мужчина в синей фуражке с длинным козырьком. Фуражку украшал герб, ослепительно блестевший на солнце.

«Так, — с досадой подумала она, — теперь мне сидеть здесь до скончания века. Современный мужик! Ха-ха. Черта с два он уйдет, пока я не вылезу». Элеонора разозлилась. Надо же было остановиться ему именно здесь, именно тогда, когда она раз в столетие решила искупаться. Пляж тянется на уйму миль. Так нет же, угораздило. Откуда он взялся? На дороге — ни души. Даже встречные машины не попадались. Зной разогнал всех по углам. Мужчина стоял, опершись о капот, и смотрел на море. Видел он Элеонору или нет? Трудно сказать. Он сделал несколько шагов вперед и остановился напротив открытой дверцы «хонды».

«Сейчас увидит горку предметов моего туалета», — неприятно кольнуло Элеонору, но мужчина тут же пошел вперед и уселся у самой воды. Наиболее яростные из штилевых валов доходили до носков его ботинок.

Прошло пять минут, десять, потом Элеонора потеряла счет времени. Подплыла к берегу метрах в трех-четырех от мужчины. Козырек фуражки навис так низко, что различить черт его лица она не могла.

«Что-то неуловимо знакомое? Нет, откуда же? Вообще все это неприятно. Придется просить этого дурака отвернуться, если сам не догадается убраться отсюда».

— Послушайте. — Голос Элеоноры был таким жалобным, что даже Казанова покинул бы пляж без дальнейших увещеваний. — Послушайте! Дайте мне выйти. Я раздета.

— А разве я не даю? — ответил мужчина, глядя себе под ноги.

«Вот дерьмо! Так и знала: будто никогда в жизни не видел голой бабы. Ну, увидит! Какое сокровище! Ну, пробежит в его паршивых мозгах какой-нибудь сигнал, импульс, раздражение, черт его знает, что там у них бегает. Неужели взрослому человеку нечем больше заняться…»

Ее размышления прервал голос:

— Вы что, не понимаете? Я ничего не вижу. Посмотрите, какой козырек. — Он постукал пальцем по невообразимых размеров козырьку и демонстративно натянул фуражку еще глубже — виден был только подбородок.

«Действительно, ничего не видит. — Она почти поднялась и снова юркнула в воду. — Только выйду, он конечно же снимет фуражку и…»

— Вы обалдели?! — Элеонору стегнул хохот. — Не буду я снимать фуражку. Не буду. Вы решили, я сгораю от желания увидеть вас? Мания величия! Может, наоборот. Может, вы сгораете от желания увидеть меня и сейчас начнете срывать с меня одежду? Я же так не думаю.

Элеонора решительно поднялась. Мужчина сидел неподвижно. Когда она проходила мимо, он сказал, не поднимая головы:,

— Когда оденетесь — вернитесь. Надо поговорить.

Она поспешно набросила на себя одежду, а туфли не надела: ходить по песку. приятно босиком. О чем хочет говорить с ней этот человек? Чувство опасности, возникшее при его появлении, покинуло миссис Уайтлоу. У субъекта в синей фуражке было явное позиционное превосходство, когда она выходила из воды. Он не, воспользовался им. Наверное, разговор более чем безобидный? Вряд ли. Зачем ехать в такую даль, в конце знойного дня, по пустынной дороге? Нет, такие путешествия не предпринимаются для развлечений. Он должен был предположить, что, оказавшись у машины, Элеонора попробует улизнуть — она могла хотя бы попытаться это сделать, — значит, доверяет, вернее, хочет убедить в том, что доверяет.

Миссис Уайтлоу не отчаянно бесшабашная, бездумная особа. У нее нюх на опасность, на подлинную опасность, а не призрачную. Поэтому она застегнула пуговицы на рубашке и не спеша пошла обратно к воде. Села рядом с мужчиной. Какие у него длинные ноги, намного длиннее, чем у нее, а она не маленькая.

— Ну как? — спросил он,

— Что как? — Элеонора утопила ступни в песке.

Он сбросил фуражку. На солнце блеснули коротко стриженные волосы с проседью. Она узнала его сразу, особенно глаза, светящиеся иронией, с лапками морщин в уголках.

Вот откуда было ощущение чего-то знакомого. Конечно, она знала этого человека. Перед ней сидел Дэвид Лоу собственной персоной.

— Вы? — только и вымолвила Элеонора.

Она ожидала увидеть кого угодно рядом с собой, но мистера Лоу? Нет! Никогда. Ни за что.

— Мне стало лучше. Когда мне становится лучше, советы г. рачей перестают существовать. Я всю жизнь делал толь-ко то, что хотел. Глупо менять привычки, прожив половину жизни. — Он широко улыбнулся: понимал, что в сорок один, после всего, что случилось, говорить о половине жизни более чем оптимистично, если не откровенно самонадеянно. — Взял и удрал,

Миссис Уайтлоу подумала: начиная с купания, если вычесть несколько неприятных минут после появления Лоу, уже давным-давно ей не было так хорошо.

— Как вода?

— Отличная. Надеюсь, купаться вы не полезете?

— Полезу. Зачем бы я спрашивал?

Лоу говорил как будто грубо, но располагающе. Элеоноре всегда нравилась такая манера у мужчин. С удивлением отметила, что ей вообще все нравится в облике нежданного соседа: глубокие складки, начинающиеся в углах губ и устремляющиеся вниз, мощная шея, густые, красиво изогнутые брови… Больше всего ее прельщало* лукавство собеседника, не явное, а еле уловимое, то в подтексте, то в усмешке, которая чуть трогала его тонкие губы. Над верхней тянулась полоска колючих усов, почти черных, с двумя-тремя седыми волосками.

— Хорошо в воде? — Щеточка усов поползла вверх.

— Об этом вы и хотели поговорить?

Ей передалось его настроение. Такое настроение часто возникает в отдаленных, безлюдных и непременно живописных уголках, когда человек и природа остаются наедине и оба удивляются, как же им хорошо вдвоем. Во всяком случае, человек удивляется.