Байден не то чтобы рассердился, а пережил несколько неприятных мгновений. Он не любил цветы, но и не мог понять резкости Гурвица.
— В кабине не должно быть ничего лишнего, — миролюбиво разъяснил пилот. — Абсолютно ничего. Мой принцип, старина. Против цветов я ничего не имею. Даже рассчитываю ими любоваться впоследствии, когда кончится эта кутерьма.
В приемнике засвистели помехи, потом диктор продолжил: «У него двое детей и маленький домик в графстве Сассекс. Вот что он сказал вашему корреспонденту…»
— Это про парня, который прикрепил мину. Держу пари. Они это обожают. — Гурвиц протер приборы и внимательно посмотрел на жгут красных проводов, стянутых металлической скобой. — Выключай. Сейчас начнут травить. Кой черт нам слушать про его детей. Вот если бы они рассказали про его жену, а лучше — про то, что она там поделывает, пока он прикрепляет мины, а так… — он махнул рукой.
Байден послушно повернул черную ручку. Раздался мягкий щелчок: откровения отца двоих детей из графства Сассекс так и остались навсегда не известными капитанам Гурвицу и Байдену.
Медленно подошел Уиллер. От расположенного вдалеке гофрированного алюминиевого ангара к самолету устремилась открытая машина. Она была выкрашена буро-желтой краской, положенной пятнами, и, когда тронулась от стены кустов, показалось, поехал один из них, на удивление редкий по форме.
— А вторую что, потопили? — спросил Байден.
— Какую вторую? — Гурвиц явно не понимал, о чем речь. А он не любил не понимать кого-либо или чего-либо. Считал: скверная фигура — да, лысина — да, тупость — нет, ни в коем случае. Быть тупым уродцем — катастрофа. Быть умным и не очень привлекательным — пикантно. — Ты о чем? — уточнил он.
— Они же сказали, что отбуксировали две маленькие подлодки, а потом про вторую ни слова. — Байден щелкал блестящими тумблерами: проверял работу вечно перегревающегося блока питания.
— А-а! — с облегчением улыбнулся пилот. — Там же два крейсера стояли в проливе Джохор. Два. Этот «Такао» и еще «Наси». Видно, англичане хотели уговорить оба. Послали две «малышки». Со вторым ничего не вышло. Они о второй «малышке» — ни слова. Логично. Сообщение должно иметь товарный вид. Зачем своими руками в свою же бочку опускать ложку дегтя? По-моему, незачем.
— Я ничего не слышал про второй крейсер, — откровенно признался Байден.
— Газеты надо читать, — с явным превосходством заметил Гурвиц. — Если господь бог придумал газеты, то, надо полагать, для того, чтобы их читали.
Уиллер стоял у крыла и внимательно прислушивался. Потом поморщился, потрогал пятно на щеке и выпалил:
— Чушь!
— Что чушь? — повернулся к нему пилот.
— Все чушь! В особенности чушь, что надо читать газеты. Читать надо книги судеб, и чем скорее, тем лучше.
— Читай на здоровье, — пожал плечами Гурвиц. — Я вообще за чтение. Лишь бы человек читал. Неважно что: хочешь — газеты, хочешь — книгу судеб, хочешь — подписи в порнографических журналах. Лишь бы читал, а не нажимал вот сюда, — и он показал на блестевший от смазки пулемет Байдена.
Байден часто думал, что Гурвиц — знает он это или нет — профессиональный миротворец. Поссориться с ним без его на то соизволения было совершенно невозможно. Гибкий малый, ничего не скажешь. Хорошая голова. Лысая, но хорошая. Подумав об этом, Байден улыбнулся.
Гурвиц тут же улыбнулся в ответ:
— Рад, господа, что у всех прекрасное настроение. Ничто так не важно для успешного исхода операции, как хорошее настроение ее участников.
— А я думал, хороший стул важнее, — мрачно заметил Уиллер.
Не могу не согласиться, доктор. Я чуть было не упустил из виду важную составную часть хорошего настроения.
— Черт с вами! — Уиллер взмахом руки надвинул пилотку на глаза и наконец улыбнулся.
К самолету подъехала машина. Все трое перелезли через низкие бортики. Шофер дал газу, машина понеслась ио прямой.
Самолетом кто-нибудь займется? — обратился к шоферу Гурвиц,
— Да, сэр, — ответил водитель. — Сейчас подъедут ребята из технической службы. Опи задержались из-за машины. Забарахлил мотор.
— Ничего собе техническая служба! — процедил Уиллер. — Если у них барахлит мотор машины, что же ожидает двигатель самолета?
— Ничего страшного, сэр. В смысле самолета пе опасайтесь. Все будет о’кей. Машина — обиход, а самолет — работа. Сами понимаете, одно дело — предмет обихода, другое — ваша работа.
— С удовольствием выпил бы сегодня, — мечтательно произнес Байден.
— После десятого августа можно будет плавать в выпивке, а пока надо потерпеть, — Гурви. ц расстегнул клапан и вынул из него смятую бумажку.
— Откуда знаешь, что после десятого? — усомнился Байден.
— Как-никак я старший, — Гурвиц разгладил бумажку на коленях и начал читать, всем видом показывая, что больше разговаривать нс наморен.
В тысячах километров от несущегося по летному полю автомобиля, па Окинаве, в маленьком домике с бамбуковыми карнизами молодой полковник, чей малыш пил из ручья в Нью-Мексико, дожевывал очередной кусок ананаса. Рядом сидел переводчик.
— Все же зря «джапсы» отказались от капитуляции, — заметил полковник.
— Ну, как сказать. — Капитан Марден блаженствовал: отношения с полковником стали почти родственными.—
Как сказать, сэр. Неприлично, чтобы сам микадо открыл величественные врата Японии1.
— Думаю, врата в Японию скоро взломают. — Полковник встал, с удовольствием втянул запах огромного букета, поставленного незаменимым сержантом. — Наш президент мужественный человек: он не побоится сказать «да».
Машйна с тремя офицерами остановилась у ангара. Двое — Байден и Уиллер — пошли в одну сторону, Гурвиц — в другую: его вызвало начальство.
Вечером троица отдыхала в глубоких брезентовых креслах. Жара спала. Воздух стал прохладным. Прохлада несла успокоение. На коленях у Гурвица была разложена подробная карта. Он появился с ней после обеда. Уиллер потягивал сок из высокого стакана, в котором плавали кусочки льда. Байден свой стакан уже опорожнил и сейчас с удовольствием слушал, как его дружок из соседней части делился воспоминаниями о любовных похождениях. Дружок часто взвизгивал от хохота, и тогда раздавалось: «И тут я ей сказал…» Что же он сказал, никому, кроме Байдена, не посчастливилось узнать, потому что дружок сразу же после этих слов переходил на приглушенное квохтанье.
«Скоро начнется, — размышлял Уиллер. — Знать бы — что. Гурвиц на удивление серьезен. Сегодня впервые вспомнил, что он — старший экипажа. Что он так тщательно изучает? Даже шепчет от напряжения».
Губы Гурвица шевелились. Уиллер прислушался. До него долетали обрывки фраз и какие-то странные названия.
— Бухта. Гора Инасаяма, — шептал Гурвиц, — река Ураками, католическая церковь Ураками тэнсюдо. Дополнительные ориентиры на правом берегу бухты: при подлете с востока — католический собор Оура тэнсюдо, конфуцианский мавзолей Косибе, в самой глубине бухты в месте впадения реки — городской рыбный рынок Гёси…
— Что бормочешь? — Уиллер тронул пилота за плечо.
Гурвиц вздрогнул, посмотрел на врача и проговорил: — Подходим к финишу.
— Где финишная лента? Кто ее натянет?
Уиллер придвинулся ближе, ему показалось, что Гурвица бьет легкая дрожь.
— Наша финишная лента в Нагасаки. Натянем мы.
Игра слов, титул микадо буквально переводится с японского как «величественные врата».
Сами. Спрашивать ни о чем не надо. Пока все. Завтра дадут окончательные инструкции.
Байден покатывался от хохота: аховые похождения! Гурвиц уткнулся в карту. Уиллер был профессиональным врачом. У него уже развился нюх на смерть. Он чувствовал ее неистребимый' запах. Он не знал, что ожидает их через несколько дней. Но можно смело предположить: их усилия обойдутся кому-то дорого.
Утром следующего дня, после очередного посещения начальства, Гурвиц собрал экипаж. Пилот был подтянут п подозрительно немногословен.
— Будут бомбить японские города. Целей несколько. Еще в мае было выбрано четыре города. Среди них Нагасаки. Все решит метеорология. Для бомбометания нужна прямая видимость.
