— Непременно зайду, мистер Харт. Немного разберусь в том, что здесь творится, и к вам с визитом, — она сделала неопределенный жест рукой.
Харт откланялся, у Джоунса в глотке что-то проклокота-ло вместо прощания, и полиция Роктауна, оставив половину содовой в бутылке и следы песка на безупречно чистом ковре коридора, удалилась.
— Ой! — вздохнула Лиззи. — Грязища! — И бросилась к пылесосу.
— Послушайте, Лиззи! Почему вы не сказали, что был звонок по телефону? Про выстрел сказали, а про звонок нет. Почему?
Девушка опустила глаза и сбивчиво заговорила:
— Видите ли… Я… то есть он… Я хочу сказать, я не хотела звать Мариоv к телефону. Я хотела, чтобы он побыл здесь подольше.
— А разве звонили ему?
— Я не знаю кому, но могли и ему.
— Ему звонят в этот дом? Звонят вашему дружку?
— Звонит миссис Лоу. Они, они… — девушка замялась.
— Миссис Лоу? Звонит вашему Марио? Они знакомы? У них какие-то дела?
— Нет у них дел. Тут все сложнее. В общем, не могу я вам этого объяснить. Но ужасная история с мистером Лоу здесь ни при чем, поверьте, совершенно ни при чем.
— Почему же вы пе сказали о телефонном звонке?
— Не хотела, чтобы Марио узнал. Скажи я вам о звонке — он бы понял, что я слышала звонок, а ему не сказала, не позвала его. А он очень обидчивый. Очень, понимаете? Он незаконный сын… одной богатой женщины… — К концу
запальчивой тирады силы, очевидно, оставили ее и, почти неслышно сказав: — А я, а я очень люблю его, — опа села на табуретку из неоструганного дерева и расплакалась.
«Параличи, выстрелы, крики, стареющие львицы, обидчивый Марио, слезы его возлюбленной! Пожалуй, нужна передышка», — с раздражением подумала Элеонора, а вслух сказала:
— Я пойду поброжу по городу, а вы успокойтесь. Вернусь — поговорим. Только прошу, ничего не скрывайте, ничего. Это прежде всего в ваших интересах: я имею в виду и вас, и вашего обидчпвого Марио. Я тоже обидчива, но… Главное в жизни — не лгать, а заврешься, пиши — пропало.
Лиззи подняла полные слез глаза и, доверчиво глядя на миссис Уайтлоу, прошептала:
— Так же всегда говорил и-мистер Дэвид. Он еще говорил: «Самыми страшными злодеями всегда выглядят честные люди, потому что они никогда не лгут. Для среднего же человека, — говорил он, — не погрязший во лжи ближний — зрелище анормальное, непонятное. А все непонятное — страшно». Так говорил мистер Лоу. И смеялся…
Элеонора посмотрела на свои туфли — предмет ее гордости уже более года, на чулки — чуть более темные, чем следовало бы, и, пеудовлетворенная результатами осмотра, направилась к дверям.
— Надеюсь, собачки не спущены?
— Если бы собачки были спущены, от мистера Харта не осталось бы даже платка.
— Почему только от Харта, а от Джоунса? — поинтересовалась Элеонора.
— На Джоунса даже собаки не польстились бы, — Лиззи уже пришла в себя, хотя слезы еще текли из озорных глаз.
Говоря «поброжу по городу», миссис Уайтлоу подразумевала неспешную поездку на своей «хонде» — несколько кургузой, по выносливой машинке, к которой она, что, в общем, типично для жителя большого современного города, относилась как к живому существу. Она, будто на собственном теле, болезненно переносила каждую царапину, появлявшуюся на блестящем серебристом покрытии автомобиля. А уж если, не дай бог, обнаруживала вмятинку, которой, при ее-то водительской осторожности, неоткуда было и взяться, страданий хватало не на один день.
Солнце пекло нещадно. Улицы Роктауна были пустынны, жалюзи на окнах многочисленных контор в центре городка
спущены, и лишь из глубины полутемных баров иногда доносилась тихая музыка или легкий перезвон бокалов. От ярко-желтой, с зеленой вывеской, чистенькой бензоколонки пахло бензином. Элеонора с детства полюбила этот запах, ни на что не похожий, волновавший возможностями поездки в далекие, неизведанные места, в которых живут незнакомые и наверняка счастливые люди. Потом, когда Элеонора стала старше, она поняла, что бензин, залитый в бак автомобиля, действительно может перенести в неизвестный город или даже в соседнюю страну, но найти там счастливых людей не проще, чем на соседней улице или даже в соседнем доме твоего родного города.
Все маленькие сонные городки похожи друг на друга, особенно в такую жару. Люди еще вносят некоторое разнообразие, когда, лениво передвигая ватные ноги, появляются на улице, а если их нет, то, кажется, одной рукой по единому проекту построены бесчисленные, похожие как близнецы городские центры с устремленными от них прямыми улицами. Они лежат в тысячах миль один от другого, но ни расстояния, ни изменения климата, ни бесплодные усилия энергичных индивидуумов не вносят в их облик ни малейшего разнообразия. Аккуратные садики, со вкусом выкрашенные дома, обилие цветов и сплошные седые головы — в окнах, в автомобилях, в барах — головы, которые неподвижны, и никогда точно нельзя сказать, увидишь ли ты этого человека завтра. Если бы сейчас чья-то огромная рука сняла крыши уютных коттеджей или архитектурно совершенных бунгало, то в них, как личинки в муравейнике, забившиеся по прохладным углам, стали бы видны темные фигурки, спасающиеся от дневной жары. Они все сделали в своей жизни, заработали все деньги, которые только могли заработать, и сейчас, сидя в своих маленьких крепостях, думают о том, что жизнь скоротечна, дети неблагодарны, а любовь преходяща и вообще нет ничего, стоящего бесконечных мук бцтвы за успех. С возрастом им не открылась какая-либо особая мудрость. Нет. С возрастом они смогли лишь увериться, что отмеренный им срок стал меньше, а утешало только то, что неизвестно точно, сколько именно от этого срока осталось.
Элеонора припарковала машину близ небольшого кафе. На противоположной стороне улицы она увидела вывеску местной полиции — вотчины Харта. Это было деревянное строение в стиле фахверк, казалось бы, перенесенное сюда из глубин бюргерской Германии. Положенные крест-накрест перекладины выкрашены в красный цвет, а сам дом обшит
гладко выструганными досками. В таком доме, скорее всего, можно было рассчитывать найти постоялый двор времен шиллеровских разбойников, а никак не полицию маленького богатого городка в Новом Свете.
Миссис Уайтлоу прошла в кафе. Обслужили быстро, и, когда она выходила из уютного тихого зала, в котором кроме нее сидело только двое седоголовых мужчин (из тех, что никогда не разговаривают между собой, а с другой стороны, считают не совсем приличным выпить стаканчик в одиночку), на улице как будто ничего не, изменилось, словно на экране застыл кадр фильма, состоящего из единственной сцены: улица, дом, серебристый автомобиль, покрытые пылью кроны деревьев, витрины провинциальных магазинчиков, что ломятся от никому не нужной чепухи, блестящей и завернутой в бумагу с самыми невероятными рисунками.
Однако изменения произошли. В дверях полиции невозмутимо стоял Джоунс и смотрел на миссис Уайтлоу так же, как он смотрел на Лиззи, — наверное, по-другому Джоунс просто не умел смотреть на женщин. Почему-то в этот момент Элеонора поняла, что он никакой не бабник, а несчастный, никому не нужный мужик, из тех, что умирают, так и не узнав настоящей привязанности. Он не имел ничего и никого, и единственная роскошь, которую он мог себе позволить, как раз и заключалась в этом откровенно изучающем, а вовсе не порочном взгляде, скорее призванном ответить на вечно мучивший Джоунса вопрос: могла бы быть счастлива со мной такая женщина?
На стекле автомобиля Элеоноры была приклеена какая-то бумажка. Миссис Уайтлоу подошла ближе, положила левую руку на капот, правой отодрала вырезанную из газеты заметку, внизу которой красовалось выведенное размашистым почерком: «С приветом! Харт». В заметке было написано: «Французский центр документации и информации по страхованию, использовав данные страховых компаний, министерства юстиции, жандармерии, травматологического госпиталя Гарше и специальной группы психологов, составил портрет-робот идеального водителя. Им оказалась женщина тридцати лет, замужняя, любящая домашнее хозяйство, имеющая стаж вождения машины не менее десяти лет, предпочитающая малолитражные автомобили».
