— Итак, начнем сначала, — говорю я, строго глядя на Наташу: — Нельзя так вмешиваться в творческий процесс, нельзя сыпать песок мне на спину, нельзя удивляться, что фамилии людей похожи — они их не выбирают, нельзя прерывать только начавшееся следствие, потому что миссис Уайтлоу и без того нелегко: она совершенно ничего не может пока предположить, такое кому угодно не понравится. Ей только не очень понятно, почему Лиззи скрыла визит ее дружка вчера вечером. Стыдливость? Естественное желание уберечь свой интимный мир? Волнение? Расчет?
«Мы лежим на пляже, светит солнце, а вечером подадут вкусный ужин, — размышляю я. — А каково Элеоноре? Она не на пляже. Когда ей станет противно и липко, она не сможет войти в море, и поест она на ходу, быть может, даже не заглушив двигатель».
— Итак, еще раз. — Я стараюсь придать голосу как можно больше строгости.
Наташа подносит палец к губам, образуется крестик: горизонтальная перекладина — сомкнутые губы, вертикальная — тонкий, длинный палец.
Элеонора Уайтлоу. Ей лет тридцать. Она — частный детектив. Для женщины не совсем обычная профессия. У нее яркие синие глаза, именно синие, а не голубые. Элеонора по-настоящему красивая женщина, и, Как это часто случается с красивыми женщинами, у нее возникают настоящие проблемы. Конечно, если быть честным, надо признать, что настоящие проблемы возникают не только у красивых женщин, но все-таки проблемы красивых женщин интереснее. От Элеоноры невозможно оторвать глаз, когда она идет по улице. Тот, кто смотрит на нее, вне зависимости от своего желания сразу же становится на двадцать сантиметров выше, на несколько сотен тысяч богаче и обнаруживает в себе такое море мужс. кого шарма, что застывает в изумлении и так стоит, пока миссис Уайтлоу проплывает мимо.
Что-то чуть настораживающее есть в походке Элеоноры, что-то несовершенное, что-то, чего не должно было бы быть… Вот что: Элеонора прихрамывает. Чуть-чуть. Практически незаметно. Как двадцать четвертый рекламный кадр, который как будто бы не виден, но в подсознании откладывается. Когда ей было тринадцать лет и она уже представляла немалый интерес для мальчиков, произошла неприятная история. По вине одного из вздыхателей она сломала ногу, и очень неудачно, был поврежден мениск. Пришлось перенести двенадцать операций. Представляешь, что значит перенести двенадцать. операций? К тому же одно время от нее скрывали, естественно безуспешно, что, может быть, ногу придется отнять. Но в это она не верила ни секунды. «Совершенные глупости — такие ноги не отнимают»., — так говорил ее муж, когда лет через десять после описываемых событий она рассказывала ему историю с ногой. Однако уверенность мужа в неоспоримых достоинствах ног Элеоноры не помешала ему уйти, оставив ее и их маленькую дочку Нэнси на произвол
судьбы. Это, пожалуй, слишком сильно сказано — «на произвол»: он аккуратно высылает деньги, и они даже видятся с Элеонорой, не часто, но пламенно. По-видимому, еще любят друг друга. Часто люди, расставшись, еще долго любят друг друга. Бывает же, люди и не расстававшиеся, — их связывают деньги, привычка, леность, страх перед непредсказуемыми изменениями, — уже давным-давно утеряли какие-либо намеки на чувства.
Элеонора живет с дочкой. Миссис Уайтлоу закончила хороший университет, специализировалась в юриспруденции и, работая в одной из небольших юридических фирм, обнаружила явную тягу к расследованию преступлений. Но, понятно, одной тяги в любом деле вовсе недостаточно, чтобы время от времени обнаруживать у себя в кармане деньги в количестве, которое обеспечивает более-менее приличное существование. Первое самостоятельное дело миссис Уайтлоу провела, когда ей было двадцать пять, тогда еще они жили с мужем. Даже в газете написали о деле Джанини, о горах наркотиков, о лабораториях на Лазурном берегу, о перемещении со счета на счет таких денег, что далеко не все солидные банки были в состоянии осуществлять в сжатые сроки подобные операции.
Потом она раскопала еще одно, сложное, но гадкое преступление на расовой почве. Через год ей предложили место в частном сыскном агентстве и, наконец, года три назад, когда она поняла, что не может стоять перед шефом и докладывать о проделанной работе или не может сидеть, испепеляемая его недвусмысленными взорами, и докладывать то же самое, она ушла и стала работать самостоятельно, принимая решения на свой страх и риск. Муж сказал, узнав о ее решительном шаге, на который и не каждый мужчина отважится: «Не могу жить с женщиной, для которой нет секретов. Боюсь, что моя жизнь для тебя открытая книга, а мужчина без секретов перестает быть мужчиной».
Элеонора ничего не ответила, хотя подумала, что муж, как всегда, все напутал и без секретов не может быть женщина, а мужские секреты, как правило, — обхохочешься, и любой женщине они видны за милю. Если, конечно, это проницательная женщина, такая, например, как Элеонора Уайтлоу.
Вот, пожалуй, и все о женщине не совсем обычной профессии. Можно было бы еще много говорить, но… времени в обрез — произошло преступление. Вернемся на кухню особняка мистера Лоу.
Миссис Уайтлоу сидит, положив ногу на ногу. В такой позе, если верить иллюстрированным журналам, удобно курить, но Элеонора не курит. Она следит за собой и считает — курить несовременно. К тому же, когда она курила раньше, ей казалось, что голова у нее работала хуже, хотя многие утверждают прямо противоположное.
Странная эта Лиззи, а впрочем, чего странного, просто напугана происшедшими событиями. Почему мать Лоу позвонила ей, Элеоноре, рано утром и, убедительно волнуясь, сказала: «Миссис Уайтлоу, у вас очень хорошая репутация, и я просила бы вас взяться за дело моего сына»? Почему мать Лоу решила, сразу же решила, что это дело, а не обычный инсульт? Откуда такая проницательность? Лечащий врач, с которым говорила Элеонора, выразил некоторые сомнения по поводу столь внезапного инсульта мистера Дэвида. «Видите ли, — обдумывая фразу, он растягивал слова, — видите ли, мистер Лоу не так стар, чтобы стать жертвой тяжелого инсульта ни с того ни с сего. Бывает, конечно, и без причин, по крайней мере видимых, но редко. Должно было существовать нечто, напугавшее его, иначе необъяснимы будут ночной крик и выстрел. Может быть, он кричал инстинктивно, не владея собой, почувствовав, что с ним происходит ужасное, страшась пугающего состояния: в голове что-то расширяется, стремительно пульсирует; в какой-то миг он ощутил, что теряет дар речи, команды мозга не доходят до языка, он пробовал что-то сказать, привлечь к себе внимание и понимал, что никто его не слышит. Он искал способ спасения, и в отчаянии у него вырвался душераздирающий крик умирающего животного. Никто не появился — тогда он выстрелил». Конечно, могло быть и так. Но было ли так? Гарантий никто дать не может. Только свидетели! Но где их искать? И были ли они на месте преступления? Хуже всего, если свидетели и преступники одни и те же лица: против себя никто свидетельствовать не станет.
— Давайте еще раз, по порядку, — обращается миссис Уайтлоу к Лиззи, — с самого начала и подробнее. Не бойтесь сказать лишнее: вам может дороже обойтись именно недоговоренность. Давайте часов с семи вечера. Старайтесь вспомнить все. Телефонные звонки, не проезжал ли кто-нибудь на машине, что делалось вокруг дома, может быть, на соседних участках, может быть, кто-то стоял на улице. Обычно здесь безлюдно, не так ли? (Лиззи кивает.) В общем, еще раз все и подробнее, ничего не пропускайте.
— Еще днем я созвонилась с Марио… с моим знакомым
Марио Лиджо. Мы договорились, что он зайдет часам к семи вечера. Он аккуратный человек — пришел ровно в семь.
— Что он делает?
— Работает. В похоронном бюро. Довольно денежное занятие.
— Невеселое занятие, — Элеонора меняет ногу, сейчас сверху та, которая доставила ей столько неприятностей дав- > ным-давно и даже сейчас иногда ноет, когда резко меняется погода, идет мелкий моросящий дождь или снег валит крупными мокрыми хлопьями, превращаясь в хлюпающую слякоть.
