Вскоре после своего наделавшего столько шуму выступления президент Бутефлика, в связи с обострением хронического заболевания, оказался во французском госпитале. И вот респектабельная печать, так склонная потоптаться на теме “русского империализма и национализма”, дала себе волю. Так, например, “Le Figaro” (21 апреля 2006 г.), напомнив, что уже после прошлогоднего выступления Бутефлики затормозилось подписание франко-алжирского договора о дружбе, а теперь оно и вовсе будет отложено в долгий ящик, закончила статью весьма оригинально: процитировав почитающегося в иное время одиозным Ле Пена. Ле Пен же, не мудрствуя лукаво, резал правду-матку: “Я нахожу поистине скандальным, что господин Бутефлика позволяет себе публично заявлять такие вещи, а на следующий день — просить медицинской помощи у омерзительных колонизаторов, каковыми он нас считает”.
Обычно завершающая цитата приводится для подкрепления собственной позиции, это нечто вроде последнего мазка на полотне. В противном случае требуется комментарий. Но комментария не последовало.
А ведь, положа руку на сердце, следует признать, что всё, сказанное алжирским президентом, — комариные укусы по сравнению с тем, что пришлось и до сих пор приходится выслушивать России. Несмотря на её бесконечно повторяемые покаянные поклоны. Взять, например, извинения за события 1956 года в Венгрии. Россия уже приносила их при Ельцине, но Путин в ходе своего недавнего визита в Будапешт счёл нужным покаяться снова. Причём ни тот, ни другой не вспомнили о венгерских частях, воевавших в составе гитлеровской армии и отличавшихся беспримерной жестокостью. За их действия Венгрия не приносила нам извинений, зато в Воронежской области, где они особо отличались, родилась идея установить памятник “павшим героям”. Ну и, разумеется, никто не вспомнил ни о весьма мрачных подвалах самого восстания, ни о двусмысленной фигуре Имре Надя — впрочем, это уже другая тема, к которой, возможно, имеет смысл когда-нибудь вернуться.
Главное в другом: ответной общественной реакции на всю эту оргию неприглядных покаяний (а список можно продолжать и продолжать) не последовало. Так уместно ли с таким-то вот, неразличимым даже в самый сильный микроскоп потенциалом собственного национального достоинства рваться на помощь угнетённой Марианне? Она, как видим, не вовсе беспомощна и хлыстом своего красноречия, даром которого не обделил её Бог, хлещет обидчика — ну да, фигурально выражаясь, до крови. То есть отшвырнув в сторону не только модную политкорректность, но и традиционные этические нормы: всё-таки попрекать человека оказанной ему медицинской помощью… от этого становится как-то не по себе. К тому же ведь не всё, сказанное президентом Бутефликой, неправда. Это признают и сами французы — многие, если не большинство. Признают — но не любят, чтобы об этом им говорили другие. Признают — но считают недопустимой хотя бы тень оскорбления Франции и французов, пусть они и были колонизаторами.
Мне в этом почудился отзвук старинного, восходящего ещё к эпохе священного права королей представления о “lиse majestй” — “оскорблении величества”. Возможно ли, чтобы Республика, отсекшая на гильотине венценосную голову Людовика XVI, перенесла эту идею неприкосновенности на саму Францию и её суверенный народ? А почему бы и нет? Ведь и французских королей (об этом пишут братья Гонкуры) было принято именовать “La France” (“Франция”), а само слово “суверенный” восходит к “souverain” — “монарх, государь”.
Как бы то ни было, отнеслась я к такой национальной щепетильности с должным уважением, с грустью думая, что вот этого терпкого вещества, обострённого чувства чести сегодня недостаёт в русской крови. Вот только ответного понимания и сочувствия нам ожидать не приходится. Говорю это без обиды, что было бы просто глупо. Но знаю, что у медали есть оборотная сторона, и помнить нужно о них обеих.
* * *
Вот передо мной католическая газета “La Croix” (“Крест”), накануне выступления Бутефлики поместившая на своих страницах яркую и поэтическую серию очерков Бруно Фраппа “Камни Алжира”. И с первых же строк — главное сказано: “Сердцем мы все алжирцы. Всем своим нутром, памятью, ностальгией, чувством истории, пусть и запятнанной кровью и заблуждениями, преступлениями, вызванными любовью и её симметричной противоположностью, ненавистью. Франция — Алжир, немыслимая и в то же время навеки нераздельная чета, которую разъединяет и соединяет море… Алжир священного мифа дремлет в душах миллионов французов”.
Среди этих миллионов не забыты и ветераны алжирской войны — ведь они тоже сражались, а иные и погибли “за Францию”.
Буквально — “умерли за Францию”, как гласит ритуальная формула воинских мемориалов, надгробий и даже индивидуальных табличек, установленных на местах расстрела партизан, например. “Умерли за Францию” — это священно. Не потому ли и выделяет Фраппа ветеранов Алжира отдельной строкой, чтобы Франция помнила и о них тоже. Да и не он один. На привокзальной площади в Тарасконе я сразу же увидела общий памятник: “Французам, умершим за Францию: 1914-1918, 1939-1945, война в Алжире.
Французам из заморских департаментов, умершим за Францию”.
Это вам не победители фашизма, лишённые права носить свои заслуженные награды. Что, как видим, даже и предстоятель Русской Православной Церкви не считает помехой “духовному возрождению”.
А что же до “камней Алжира”, навеки вросших не только в землю Магриба, но и в память французов, — это так нам внятно. Ведь миллионы русских ещё в школе учили “Чуден Днепр…”, повторяли “На холмах Грузии…”. Наверное, иные до сих пор помнят строки Тютчева о “нам завещанном море” — Чёрном море и о Севастополе. Тоже орошали те земли своим трудовым потом и погибали за них.
Словом, мы, наверное, в чём-то могли бы понять друг друга — “колонизаторы” и “империалисты”. Но не тут-то было! За неделю до того, как были так проникновенно воспеты “камни Алжира”, та же “La Croix” поместила статью о Приднестровье. По понятным причинам она привлекла моё особое внимание. И просто поразила — не только враждебной предвзятостью, но и пренебрежением к общеизвестным историческим фактам, а порою элементарным незнанием их. К слову сказать, такое невежество вообще отличает публикации на “русские” темы даже в самой солидной французской прессе. В этом, по-моему, есть даже какая-то нарочитость: рядом ведь помещаются материалы по Ближнему Востоку, например, — и они основательны, насыщены фактами, многосторонни. Но применительно к России и её истории — минувшей и текущей — всё это считается совершенно излишним. И потому из статьи в “La Croix” можно было узнать, например, что Приднестровье (упорно именуемое Транснистрией, словно автору неизвестно, что так оно именовалось только в период румынско-фашистской оккупации) — это “заповедное поле охоты” нынешней, по-прежнему снедаемой “имперскими амбициями” России. Что депутаты, поддерживающие его — это, разумеется, “русские ультранационалисты”. Что войну 1992 года развязала “транснистрийская гвардия”, атаковавшая беззащитную молдавскую полицию, и что война эта обернулась тысячами жертв. Ни слова — о бомбёжке Бендер, где убитых хоронили во дворах, ни, главное, о том, как же распределились жертвы среди гражданского населения. А ведь достоверно известно (данные опубликованы неоднократно, и никто даже не пытался опровергнуть их), что именно эти жертвы почти исключительно приходятся на Приднестровье. Но зачем об этом говорить, когда таким образом будет сломана удобная и универсальная схема! Она для французской печати, похоже, нечто вроде отмычки, мгновенно открывающей тайны российской истории всех эпох — царской, советской, нынешней.
Вот, например, солидное издательство выпускает сборник очерков и воспоминаний французов, в то или иное время посетивших Россию. Среди них встречаются и вовсе не враждебные по отношению к ней, наоборот. Скажем, Теофиль Готье кое-что описывает с неподдельным восхищением — как ни странно покажется многим русским, железные дороги, например. Но предваряется сборник картой Восточной и Центральной Европы конца XVIII века; и на этой карте, притом с кучей хронологических ошибок, все вошедшие в состав России территории скопом именуются аннексированными. Похоже на камертон, задающий правильную ноту.
