— Мама. — Я беру ее дрожащие руки в свои. — Что ты рассказала полиции?

— Всё. Я рассказала ему всё, что знала. В том числе и о той партии наркотиков. Но полиция не должна была совершать налет на порт. Мне сказали, что продолжат наблюдение, потому что еще нет достаточных улик против самого Манкузо. Детектив заверил меня, что нас троих увезут до того, как произойдет что-то, что может выдать мою причастность. Он сказал, что должен обезопасить меня как потенциального ключевого свидетеля обвинения.

Мое сердце ухает вниз, меня охватывает ужас. В голове начинают звучать сигналы тревоги. Половина местной полиции состоит на службе у коза ностра. Один из лакеев Манкузо наверняка узнал, что детектив разговаривал с кем-то внутри, и убрал его. Сбрасывать трупы в море — стандартный метод действий семьи.

— Мы все исправим, — говорю я. — Они не узнают, что это была ты. Мы…

Меня прерывает звук подъезжающего к дому автомобиля. Я бросаюсь к окну во двор. К нашему двору подъезжает не одна, а две черные машины. Первая — обычный седан, такой же как тот, на котором ездит Калоджеро. А вот второй автомобиль — элегантный лимузин с тонированными стеклами. Машина дона.

— Они знают, — едва слышно шепчет мать.

Она бросается к кухонному шкафу и в истерике начинает доставать чистящие средства.

— Иди за Гвидо, — говорит она. — Вы можете вылезти из окна. Господь свидетель, ты делал так много раз.

Я хватаю пистолет с верхней полки среди банок со специями.

— Я не стану убегать.

Мама подходит ко мне, в ее глазах непоколебимая решимость. Она сует мне в свободную руку пластиковый пакет.

— Здесь деньги. Там еще записка с контактным номером человека в Мессине, который организует вам двоим переезд в Америку.

Звук приближающихся шагов. Несколько человек. Подходят к нашей входной двери.

— Мама… — Слова застревают у меня в горле.

— Мои действия будут расценены как тяжелейшее предательство, Рафаэль. Они не оставят меня в живых. И они убьют тебя и Гвидо, если останешься. Ты знаешь это так же хорошо, как и я. — Она осторожно разжимает мои пальцы на рукоятке пистолета и забирает оружие. — Если любишь меня, хватай своего брата и бегите.

Мысли крутятся в моей голове, пытаясь найти выход. Но его нет. Нарушение омерты — это смертный приговор для всей семьи. Детей, которые слишком малы и ничего не знают о делах коза ностра, могут пощадить. Но Манкузо — человек не благосклонный. Он захочет сделать из нас пример. Меня ждет смерть — это точно. Гвидо всего четыре года, но я не сомневаюсь, что дон решит убить и моего брата.

Я хватаю мать за руку.

— Ты пойдешь с нами.

— Они станут искать нас. Но если я… останусь… возможно, этого будет достаточно. И может быть, они не станут за вами гнаться.

Нет! Как я могу убежать и оставить маму на верную смерть?

Пронзительный звонок в дверь разносится по всему дому, громыхая в моем черепе, как взорвавшийся блок тротила.

— Я не могу.

— Подумай о своем брате, Рафаэль. — Мама целует меня в лоб. — Пожалуйста. Не разбивай мамино сердце.

Я тяжело сглатываю. В горле словно застрял комок.

Обхватив пальцами полиэтиленовый пакет, я со всей силы его сжимаю.

— Молодец мой мальчик. — Она кивает. — Иди. И никогда сюда не возвращайся.

Отчаяние сталкивается с яростью во мне, разрывая душу на части. Мама выпускает мою руку из своей. Я делаю шаг назад, а затем бегу по коридору. Перед тем как броситься в спальню, останавливаюсь на секунду, чтобы в последний раз взглянуть на маму. Она стоит у входной двери, высоко подняв голову, и тянется к ручке.

— Я вернусь, — шепчу, закрывая за собой дверь спальни. — Я вернусь и убью их всех.

Я повторяю это обещание снова и снова, прижимая к груди спящего брата. Он бормочет что-то о своих игрушечных машинках, пока я открываю окно. С ним на руках проскальзываю через зазор и бегу к деревьям на задней стороне участка.

И повторяю свое обещание, как мантру, стоя за вечнозеленым кустарником и глядя в окно нашей гостиной.

Смотрю, как дон сицилийской коза ностра прижимает ствол пистолета к голове моей матери, а затем нажимает на курок.

Василиса

Наши дни

Когда подъезжаем к особняку, на подъездной дорожке припаркованы четыре черных автомобиля. У входной двери стоит мужчина с полуавтоматическим оружием.

— Жди здесь, — говорит Рафаэль, выключая зажигание и выходя из машины. От того смеющегося мужчины, с которым ужинала менее часа назад, не осталось и следа.

Он обменивается несколькими фразами с новичком, затем возвращается и открывает дверь с моей стороны.

— Я отнесу тебя в твою комнату, — говорит он, и его лицо приобретает жесткие черты. — Будет лучше, если ты останешься там до конца ночи.

— Хорошо.

Рафаэль кивает, затем просовывает руки под мои ноги и поднимает меня с сиденья. Я открываю рот, чтобы возразить, но тут же вижу большое темное пятно на гравии у ног Рафаэля. Похоже на разлив моторного масла на подъездной дорожке. Человек с винтовкой держит входную дверь открытой, чтобы Рафаэль мог занести меня внутрь. Я ожидаю, что он поставит меня на землю в любую секунду, пока не замечаю еще больше пятен на полу в прихожей. Теперь вижу, что они не черные, как думала, а скорее темно-красные.

Кровь.

Я крепче прижимаюсь к шее Рафаэля, глядя через его плечо, пока он поднимается по лестнице. Кровавый след тянется от входа к дверному проему, ведущему в винный погреб, где исчезает из виду. Я не чужда крови. Мужчин моего отца часто приходилось зашивать в нашем доме, обычно на кухне. Но никогда не видела столько крови в одном месте.

— Что произошло? — шепчу, пока Рафаэль несет меня в спальню.

— Пока ничего. Они ждут меня.

Лунный свет проникает в темную комнату через открытую балконную дверь, наполняя пространство мягким голубоватым сиянием. Здесь царит тишина, лишь издалека доносится шум волн о берег и наше ритмичное дыхание. Сияние небес отражается в глазах Рафаэля, и это единственное, что я могу разглядеть, так как его лицо частично скрыто тенями.

Но даже при тусклом свете невозможно не заметить грубые неровные шрамы на его лице. Особенно выделяется одна линия, почти три дюйма в длину, которая тянется от подбородка через губы и немного отклоняется в сторону от носа, образуя бугор в покрытой щетиной нижней части лица. Есть еще одна, почти такая же заметная, начинающаяся прямо над ухом и пересекающая левую щеку до рта. Она тянет уголок губ вниз, придавая ему постоянно хмурый вид.

Рафаэль выглядит так, будто кто-то пытался его подлатать, но сделал это крайне неумело. Вдобавок к основному шраму, на его коже есть небольшие поперечные рубцы, напоминающие железнодорожные рельсы. Как будто вокруг мест, где наложены швы, образовались дополнительные рубцы, и теперь его кожа выглядит как бугристая подушка с пуговицами. Находясь так близко к нему, понимаю, почему люди считают его страшным. Но не разделяю этого мнения. Однако то, что он вызывает во мне, пугает меня до глубины души.

Я провожу кончиком пальца по краю его губ, как раз там, где начинается еще один гребень приподнятой плоти, и прослеживаю неровную линию в направлении его скулы. Рафаэль не двигается, просто молча стоит, позволяя мне изучить остальные шрамы на его лице.

— У тебя шрамы остались после автомобильной аварии? — шепчу я.

— Ты первая, кто осмелился открыто спросить, — говорит он. — Нет. Просто операция пошла не так.

— Когда?

— Около двадцати лет назад.

Я скольжу кончиком пальца к его губам, прослеживая форму нижней. Такой жесткий, зловещий рот.

— Пожалуйста, береги себя, — прошу я, наблюдая за тем, как тени играют на лице Рафаэля.

— Как и всегда. — Его глубокий голос прорывается сквозь темноту, и в следующее мгновение он захватывает мои губы своими.

Этот поцелуй — новое землетрясение. Катастрофическое сейсмическое явление, которое сотрясает меня до глубины души, разрушая всё на своём пути. Логика и разум исчезают, стертые его прикосновением. Беспокойство о том, что я позволила себе сблизиться с человеком, на которого должна обижаться, уходит в небытие. Страх, что я влюбилась в своего похитителя, распадается на мелкие осколки, которые уносятся в море. Я не могу думать ни о чём, кроме того, что хочу ещё больше Рафаэля. Прижимаясь к его шее, отвечаю на каждый поцелуй и каждый укус. Всё остальное теряет смысл. Рафаэль зажимает мою нижнюю губу между зубами, в последний раз покусывая её, а затем медленно опускает меня на пол.