– Ты хочешь знать истину, Зор? Ладно… Вот тебе твоя истина. Меня задолбал этот уклад жизни, эта унылая пустыня, невыносимая жара, эти напуганные всем деревенские, которые доносят друг на друга лишь из зависти и ненависти, и рутинные дни, переходящие в годы, и все они чертовски похожи друг на друга! – мои щеки пылают, когда я начинаю выплескивать на него все то, что сводило меня с ума все эти годы.

– … Я понял, – тихо говорит он после паузы, все еще не поднимая глаз от пола. – Спасибо за честность… Я пойду. – он встает со своего места, коротко бросая на меня взгляд. – Тебе следует хорошо отдохнуть… И, Дар?

– …Хм?

Он замешкался со словами, разглядывая пол.

– Думаю, ты можешь отнести меня к этим "боящимся всего деревенским", – саркастически ухмыляется он. – Потому что никогда в жизни я не боялся так сильно, как за последние четыре дня.

После случая в пустыне я не сомкнула глаз несколько дней, закрывшись в своей комнате и не обращая внимания на внешний мир с его непрекращающимися требованиями.

Сползая по стене рядом с дверью, я прятала лицо в дрожащих руках. Я не хотела усугублять мамину боль, не хотела, чтобы мои проблемы навалились на ее и без того тяжелое бремя. Я соврала ей, сказав, будто у меня болит голова и мне просто нужно отдохнуть несколько дней. Но, несмотря на все мои усилия оградить ее, изолировать себя в тишине, ущерб был нанесен. Она знала, что со мной далеко не все в порядке. И это причиняло ей боль.

А вот с Зораном все было иначе. Он все еще надеялся, что я вернусь к нормальной жизни. Все эти дни он приходил к моей запертой двери и сидел под ней, беседуя о всякой всячине с тишиной.

Его голос служил напоминанием, выговором и отголоском моей нечистой совести.

– Пожалуйста, Дара… – шептал он, прижимаясь к шершавой поверхности двери. – Не замыкайся в себе. Не запирайся от меня снова на целый день.

– Я устала, Зор, – сдавленно повторяла я. – Просто оставь меня в покое, прошу тебя…

– Дар, ты…

– Оставь меня одну!

Наступившая тишина была гнетущей, мучительной. Я напрягла слух, надеясь уловить звук его уходящих шагов. На краткий миг мне показалось, что он действительно ушел. Но последовал тихий вздох, заполнивший пустоту.

– …Хорошо. Как скажешь.

Звук его удаляющихся шагов по лестнице ознаменовал конец нашего разговора на сегодня. С тихим щелчком закрылась входная дверь внизу.

Я была трусихой, слишком напуганной, чтобы смотреть в лицо реальности, и вместо этого охотно упивалась жалостью к себе в своей постели.

– Дара пропустила две недели занятий, госпожа Елена. Я всё понимаю, она же больна. Но она вполне могла хотя бы попытаться поспрашивать школьные материалы, чтобы позаниматься дома. Так поступают все нормальные ученики, – слышу я повышенный голос Харитона, разносящийся по жутко тихому дому, в то время как моя мама, погруженная в свой мир, почти не проявляла интереса к его так называемому отчету как школьного учителя.

Я лежал в постели, рассеянно прислушиваясь к их разговору в гостиной. Его противный голос был первым, что я услышала этим утром, и, конечно же, он меня пробудил окончательно.

– Давайте проясним ситуацию. Дара – не самая смышленая ученица, и мы оба это знаем. Но у нее могли бы быть хоть какие-то друзья, которые помогали бы ей совершенствоваться хоть как-то. Но все, что я наблюдаю, честно говоря, госпожа Елена, – это глубоко напуганного, неуверенного в себе антисоциального ребенка, который прячется ото всех! – преувеличенно громко заявил Харитон, его голос неприятно резанул по ушам.

Урод. Как будто он что-то обо мне знает. Как будто ему есть дело до кого-то, кроме своего уязвленного самолюбия. Но он был посредником между школой и родителями. Поэтому, что бы он ни сказал, родители должны были это принимать. Больше всего меня раздражало то, что он имел наглость поднимать эту тему, прекрасно зная о состоянии моей матери.

Мягкий вздох Зора привлек мое внимание, оторвав от размышлений. Его голос был напряженным и усталым, что резко контрастировало с ворчливо-восторженным докладом Харитона.

Опираясь на спинку моей кровати, он сидел на полу на протяжении всей тирады Харитона, выслушивая ее с чуждым мне терпением. Я все-таки впустила его после столь долгого перерыва моего уединения. Мы не разговаривали. Оба молчали, погрузившись в собственные мысли. Он выглядел мрачнее, чем когда-либо.

Я чувствовала укол вины. Зор был последним человеком, которому я хотел причинить боль.

– Я не могу больше так продолжать, Дарян. Мне не с кем больше общаться, кроме тебя, – в словах Зора чувствовалась тоска, слишком взрослая для его двадцати трех лет. Последовавшее за этим молчание прозвучало громче любых слов. – Неужели ты не понимаешь?… Ты единственная, кто имеет здесь смысл. Мне нужна моя Дара.

Меня захлестнула дрожь теплой радости. Его принятие и понимание – все, что мне было нужно в этот момент, чтобы почувствовать себя ожившей.

Голоса мамы и Харитона отошли на задний план, поскольку мой мир вращался вокруг слов Зорана. Может, я и не имела смысла для Зеты, или Харитона, или даже для всего мира, но, по крайней мере, для моего дорогого Зорана я имела большое значение. Я так виновата, что допустила тогда мысль о том, что эта жизнь ужасна. У же есть он!!!… Жизнь может быть прекрасной.

Я лежала в тени под тентом во дворе нашего дома. Рядом со мной валялась книга в твердом переплете. Мои, наверное, миллионные попытки запомнить буквы и прочесть их – вновь тщетны. Я даже не могу полностью прочитать содержание обложки. Мама сказала, что это Достоевский. Папа любил читать его книги по вечерам с трубкой и крепким каркаде…

Я не отказываюсь от процесса обучения до того момента, пока не начинаю чувствовать легкую боль в затылке.

Гая с любопытством смотрит на меня своими темно-синими глазками, упираясь мордочкой в мой бок.

Несмотря на охватившее меня отчаяние, я улыбаюсь своему питомцу. Я знаю, что когда-нибудь смогу научиться читать. Я не собираюсь сдаваться. Обаяние Гайи неотразимо. Я глажу ее по спине, почесывая за ушками.