— Да, простите. Вы правы, я виновата, — ее щеки заливает румянец, и она заправляет за ухо прядь распущенных розовых волос. — Я хотела спросить… то есть, все в порядке, если нет… я не хочу быть проблемой или что-то в этом роде. Я просто подумала, если бы я могла…

— Что тебе нужно? — я обрываю ее на полуслове, зная, что она не любит болтать.

Я знаю, что это связано с ее юностью и тем, через что она прошла, но этот мир не будет для нее легким, хотя и должен быть. Если Фэй не научится требовать от жизни того, чего хочет, она будет отнимать все, пока у нее ничего не останется.

Даже если она погибает внутри, ее голос должен оставаться живым, иначе у нее не будет шансов выжить.

Быстро кивнув, она выпрямляется.

— Могу я взять с собой домой несколько красок? Только основные цвета. Мама сказала, что собирается накопить денег, чтобы вскоре купить мне собственные, но я просто хотела узнать, можно ли мне одолжить несколько штук до тех пор?

Мое холодное, затаенное сердце размораживается настолько, что я чувствую, как оно болит за нее. Ее мать-одиночка уже тратит деньги на то, чтобы возить ее из Уэст-Тринити-Фоллс, а с учетом цен на краску и того факта, что дома еще четверо детей, пройдет немало времени, прежде чем она их получит.

Я поворачиваюсь на своем табурете, прежде чем встать и подойти к стене с полками, которые тянутся по всей длине студии. Шкафы, полки и корзины заполнены различными средствами и материалами.

Достав один из своих запасных рюкзаков, я открываю его и начинаю наполнять. Фэй все еще учится, но у нее потрясающе получается рисовать акварелью. Так что вместе с акрилом я добавляю нераспечатанную упаковку акварельных красок Winsor & Newton, которыми я никогда не буду пользоваться, потому что ненавижу их. Я достаю кисти, плоские и круглые. Бумагу, пару небольших контейнеров, три палитры, рулон клейкой ленты, несколько карандашей и циркуль для рисования.

Это будет лучше, чем любая поездка за художественными принадлежностями. Краска дорогая, и, если она умна, она сохранит эти материалы надолго. Когда сумка почти полностью заполнена, я быстро закрываю ее и протягиваю к ней.

— Вот.

Этот мир отнял у нее так много. В свои пятнадцать лет она едва ли может что-то дать. Несправедливо, что еще до того, как эта девочка стала личностью, она получила необратимую травму.

Ее круглое лицо озаряется, глаза блестят тонкой пеленой слез.

Клянусь, если она заплачет, я ее выгоню.

Слезы — это не то, с чем я могу справиться. Ни для себя, ни для кого-то другого. Я ненавижу это делать, и я никогда не знаю, как помочь кому-то, кто плачет. Я предпочитаю по возможности избегать этого.

Это пустая трата воды и ничего не дает, кроме того, что в конце концов тебе становится хуже.

— Нет, нет, я не могу это взять, — она поднимает ладони вверх, сначала отказываясь. — Они ваши.

— А значит, я могу делать с ними все, что захочу. Возьми их, Фэй. Все, что внутри, можно заменить. Ты хороша, но тебе нужна практика. Считай, что это больше для меня, чем для тебя. Я буду выглядеть плохо, если у тебя ничего не получится.

Это заставляет ее рассмеяться, когда она шмыгает носом, сдерживая слезы, чтобы они не скатились. Я сделаю все, что в моих силах, если это означает, что она возьмет сумку. Я буду выглядеть как высокомерные Уиттакеры, из которых я родом, если это означает, что у нее будет хоть что-то хорошее.

Мягко и с благодарностью она берет у меня сумку, просовывая голову под ремень и позволяя ей повиснуть на плече.

— Спасибо, — она слегка качает головой. — Я даже не знаю, как отблагодарить вас за это.

— Выключи свет, когда будешь уходить, и мы квиты. Увидимся на следующей неделе, — я поднимаю бровь, снимаю холст с мольберта и кладу его на один из деревянных столов у стены.

Пока я привожу себя в порядок, перекинув тряпку через плечо, через динамики играет тихая музыка. Boston by Augustana открывает мой плейлист начала 2000-х.

— Что-то еще? — спрашиваю я, все еще чувствуя ее присутствие позади себя.

Я собираю все использованные сегодня кисти и палитры и быстро бросаю их в мыльную раковину, когда она говорит:

— Вы всегда советуете нам быть прямолинейными в нашем искусстве, и я думаю, что таким образом вы призываете нас быть прямолинейными в жизни. Поэтому, наверное, мне интересно, почему вы никогда не ходите на групповые собрания? Я думаю, вы могли бы помочь некоторым людям. Позволить им увидеть, какая вы нормальная, как хорошо вы адаптировались.

Я вздрагиваю, позвоночник становится стальным, а плечи напрягаются.

Нормальная.

Никто не может быть нормальным. Это общественный термин, навязанный людям, но, независимо от жизненного опыта, никто не является нормальным. Особенно я, но это тот образ, который я создаю для людей. Я даже не могу злиться на то, что она так считает.

— Я адаптировалась, потому что у моей семьи есть деньги. Я заплатила, чтобы быть в порядке. Если я приду на эти встречи с женщинами, у которых есть реальные проблемы, для них это будет просто пощечина.

— Это не…

— Иди, — я киваю головой в сторону двери, глядя на нее через плечо. — Передай маме привет, и увидимся в пять тридцать на следующей неделе.

Приняв это за окончание разговора, я наконец слышу звуки ее шагов, удаляющихся к открытой двери, похожей на гаражную. Вся передняя стена студии поднимается к потолку, полностью обнажая внутреннее пространство, когда дверь поднята.

Она пропускает внутрь порывы свежего воздуха, позволяя краскам и химическим запахам улетучиваться в другое место, поэтому я стараюсь держать ее открытой как можно чаще, хотя это случается редко, потому что погода в Орегоне та еще сука.

Когда я оборачиваюсь, она стоит на тротуаре, и смотрит в обе стороны, я произношу ее имя со своего места. Она поворачивается, ветер развевает ее короткие розовые волосы перед лицом.

— Кто-то сказал мне, что я выжила не просто так. Например, чтобы научить тебя. Дай себе возможность найти то, что тебе по душе. Исцеляйся на своих условиях, а не на моих.

Я знаю, что она спросила это только потому, что все мы ищем ответ на вопрос, как исцелиться и жить дальше, но правда в том, что жить дальше — это не универсальная формула. Именно это делает все намного сложнее — пытаться найти то, что заставляет тебя хотеть просыпаться по утрам.

Она улыбается, слегка помахивая мне рукой.

— Спасибо, Коралина.

Затем она переходит улицу и направляется к фургону своей матери, оставляя меня одну в студии. Фэй всегда уходит последней, в основном потому, что я позволяю ей побыть тут, пока ее мама не закончит работу, хотя и знаю, что не должна этого делать.

Привязанность не пойдет на пользу никому из нас. Я привязываюсь к ней, хотя знаю, что уйду. Чем больше она рядом, тем больше смотрит на меня как на образец для подражания, а я этого не хочу. На самом деле, я не та, на кого можно равняться или восхищаться.

Что произошло в том подвале? Что сделал мой разум, чтобы выжить?

Это чертовски унизительно и жалко. Я едва ли представляю, через что прошла Фэй или любая другая из этих девушек.

Для Фэй? Я собралась. Я исцелилась.

Но если бы она увидела меня прошлой ночью, рухнувшую в объятиях едва знакомого мужчины, сбежавшую в тот момент, когда я смогла перевести дух, отказавшуюся даже поблагодарить его за то, что он сделал?

Она бы увидела меня совсем в другом свете.

Она увидела бы то, что я делаю, когда смотрю в зеркало.

Я передергиваю плечами, приказывая себе забыть об этом воспоминании. За два года я ни разу не встретилась с Сайласом Хоторном. Это была разовая сделка. Я могу избегать его в дальнейшем. Мне никогда не придется видеть его вновь.

Я не спеша убираю большую студию с приемлемой арендной платой, которая была складом, а я переоборудовала его. Внутренние стены отделаны кирпичом. Бетонный пол украшают брызги краски. Несколько свободных мольбертов, расположенных по кругу, дает каждому художнику достаточно места, чтобы творить в уединении.