То, что появляется на чьем-то холсте, принадлежит ему, если только не дано разрешение принадлежать другим.

Потребовалось некоторое время, но мне удалось создать, как мне кажется, безопасное пространство. Даже со слабым запахом скипидара хорошо справляются лавандовые свечи, которые я постоянно зажигаю.

Я спускаюсь с металлической лестницы, стараясь не расплескать кувшин с водой, который держу в руке. Удивительно, что все эти различные планеты, свисающие с потолка в комнате, продержались так долго. Искусственный плющ вдоль стен нуждается в замене, а полы — в швабре.

Изначально я приобрела это место из эгоистических соображений. Мне нужно было пространство, куда я могла бы убежать, устроить там беспорядок, творить и дышать вдали от посторонних глаз. Где мои стены могли бы рухнуть, а я бы просто существовала.

Это очень утомляет — боязнь быть кем-то еще, кроме защитника и холодного человека.

Мои родители любят рассказывать своим друзьям, что в один прекрасный день это помещение превратится в мою собственную галерею, что я только начинаю осваиваться в мире искусства. Как будто я буду делиться с этими людьми всем, что создаю.

Им бы это понравилось. Позволить толпе любопытных людей топтаться вокруг моего единственного утешения только ради того, чтобы получить немного больше признания. Я вырвалась из организации по торговле людьми, которую мой отец неосознанно поддерживал, — разве этого недостаточно?

Искусство — это интимная вещь. Им не стоит делиться, пока художник не будет готов к тому, что на него посмотрят, не будет полностью уверен в своей любви к работе, прежде чем открыть ее для критики.

Когда я убираю веник в шкаф, у меня звонит телефон. Сердце замирает на секунду, всего лишь на мгновение, но когда я достаю его из кармана комбинезона и вижу имя Лилак, мелькающее на экране, я выдыхаю.

В тот момент, когда я нажимаю «Ответить» и прижимаю телефон к уху, из динамика раздается ее голос.

— Я не знала, что кто-то может носить так много черного, — говорит она. — Ты знала, что это был день фотографии, или специально оделась как пятый участник группы Kiss?

Я усмехаюсь, засовывая телефон между ухом и плечом.

— И тебе привет, милая сестренка.

— Привет, привет, отвечай на вопрос.

Лилак Уиттакер вытянула из своих родителей каждую унцию добра, когда родилась, и с возрастом только прибавила. Я искренне верю, что именно ее улыбка помогает мне жить, и я отдала бы весь мир за ее счастье.

В большинстве случаев я живу ради нее, а не ради себя. Обеспечение ее счастья и поиск ее радости помогают мне выжить. Каждый раз, когда наступает темнота и сны становятся слишком реальными, я думаю о ней.

Милой маленькой Лилак пришлось бы узнать, что я покончила с собой, потому что слишком устала жить дальше. Я никогда не хотела бы, чтобы она винила себя или чтобы ее преследовала моя боль. Я бы не заставила ее проходить через это.

Я буду страдать столько, сколько потребуется, если это означает, что она сможет сохранить свою радость.

— Какого хрена ты копаешься в моем школьном альбоме?

— Нашла его в коробке в шкафу. Это чертово золото, — она тихонько смеется, и я слышу, как переворачиваются страницы: — Ты, похоже, была по-настоящему увлечена эмо.

На моих губах появляется улыбка, когда я прохожу через студию, прихватив баллончик с чистящим средством и полотенце, чтобы вытереть табуреты.

— Черный — самый ненавистный цвет твоей матери. Я пыталась тихонько бунтовать.

Подросток может сделать многое, чтобы восстать против своей семьи, если растет с такими родителями, как у меня. С тех пор как я стала достаточно взрослой, чтобы говорить, я испытывала пределы их терпения.

Я давала себе достаточно воли, чтобы раздражать их, но при этом сохраняла отличные оценки и художественные призы на полке, так что я все еще была хорошей маленькой призовой лошадкой в конюшне. Достаточно необузданной, чтобы пугать светских львиц.

Когда мне исполнилось восемнадцать, мне больше не нужны были черная подводка для глаз и металлические шипы. Я могла делать все, что захочу, когда поступила в колледж, и именно из-за такого мышления меня похитили и заперли в подвале.

Вежливость по отношению к ним сейчас — это вежливость по отношению к моей сестре.

— Вы с Эмметом были милыми. Даже его подводка для глаз выглядит сексуально.

Я вздыхаю с потрясением. Я так давно не слышала его имени. Сколько времени прошло с тех пор, как я в последний раз вспоминала о нем?

Список парней, которых я погубила из-за своего проклятого сердца, невелик, но их достаточно, чтобы проследить закономерность. Эммет пострадал больше всех, я думаю. Мы любили друг друга так, как только могут любить шестнадцатилетние подростки.

И хотя официальная версия, что депрессия заставила его прыгнуть с моста, все всегда знали, что в этом моя вина. Даже его родители, которые не разрешили мне прийти на его похороны, знали.

То, что мы расстались за день до этого, не было совпадением. Я взяла на себя ответственность за прекращение отношений. Это была моя вина.

Моя мачеха может называть меня ведьмой, но в одном она права.

Я проклята.

Внутри меня живет проклятие, которое сокрушает мужские сердца. Мои кости сложены из колдовства и темной магии, которая сводит парней с ума. Проклятие, с которым я живу, превращает любовь в смертельное оружие.

Влюбиться в меня — это не страшно. Страшно то, что происходит, когда я влюбляюсь в них.

Все парни, которых я когда-либо любила, либо исчезли, либо умерли, либо сошли с ума. Магия — это не то, во что многие верят. Для кого-то проклятия могут казаться нереальными, но такое может происходить очень часто, прежде чем вы поймете, что связующей нитью в трагедиях всегда являетесь вы сами.

— Он приносил тебе мармеладных червячков, когда забирал меня на свидания. Он тебе нравился.

Говорить об Эммете, думать о том, какой я была в старших классах, — все это похоже на воспоминания о старом однокласснике. О ком-то, за кем я наблюдала, о ком слышала, но кого никогда по-настоящему не знала.

Невозможно измерить расстояние между тем, кем я была, и тем, кем я являюсь сейчас.

Расстояние между тем, кем я была, и тем, кем я являюсь сейчас? Световые годы.

— Ну конечно нравился. Я была ребенком, и он приносил конфеты. Мне до сих пор не с кем его сравнить, — даже то, что я не с ней, я вижу, как она вскидывает руки вверх. — Ты отказываешься встречаться, а значит, я не могу никого прожарить, как положено хорошей младшей сестре.

Надеюсь, она не затаила дыхание. Никакой другой человек больше никогда не войдет в мою жизнь с романтическими намерениями. Я имею в виду не то, как люди обычно говорят в шутку или в качестве прикрытия, потому что им еще не представилась подходящая возможность.

Я имею в виду, что даже если бы моя вторая половинка спустилась прямо с небес и судьба написала большими печатными буквами в зеркале, что этот человек — тот самый. Я бы все равно развернулась и ушла, словно не замечаю его.

— Мне нравится быть одной, Ли. Меня это не беспокоит.

Я отставляю табурет, убираю вещи для уборки в шкаф и прислоняюсь к одному из деревянных столов, на котором стоит массив небольших глиняных скульптур.

— Да, беспокоит.

Мои брови взлетают в удивлении.

— Прости?

— Никому не нравится быть одному, особенно тебе, Кора. Я понимаю, тебе нравится демонстрировать миру свою холодную, отстраненную версию, которая огрызается на людей, если они приближаются. Я не виню тебя. Но не лги и не говори, что тебе это нравится. Я тебя знаю.

Она младше меня, но не глупа. Я не могу оградить ее от всего, и, хотя она не все понимает, Лилак не нужны подробности. Она просто знает, что ее старшая сестра уже не та, которая исчезла той осенней ночью.

— Мне перечислить тебе деньги на Cash App или Venmo¹³ за терапию?

— Давай я приду к тебе вечером и приготовлю ньокки с коричневым маслом. Будем считать, что мы квиты.