Отец Ашиль поплотнее закутался в свое облачение и с недовольством посмотрел на небо. Я знала, что в дождь у него болели колени.

– А ты этого хочешь? Быть шассером?

– Разумеется! Я… я хочу служить королевству, защищать его, помогать ему процветать. Я же дала клятву…

– Всегда можно свернуть с выбранного пути.

– О чем вы? – Я растерянно сделала шаг назад. – Хотите сказать, что меня здесь быть не должно? Что мне тут не место?

Отец Ашиль вздохнул и подошел к дверям.

– Я хочу сказать: если ты чувствуешь, что здесь твое место, значит, так и есть, – проворчал он. – А если нет… не позволяй нам украсть у тебя будущее. – Он бросил на меня взгляд через плечо и, прихрамывая, вернулся в вестибюль, чтобы не стоять на холодном ветру. – Ты не глупая. Знаешь же, что твое собственное счастье важно так же, как и счастье Жан-Люка.

Я тяжело вздохнула.

– Ах да. – Он небрежно взмахнул узловатой рукой. – Если ты идешь на кладбище, зайди к цветочнице. Элен собрала свежие цветы для усопших. Возьми букет и для Филиппы.

Когда я остановила телегу позади собора Сан-Сесиль, из нее выпало несколько алых роз. Кладбище окружала высокая ограда из кованого железа. Черные шпили пронзали хмурое небо. Ворота сегодня были открыты и выглядели весьма неприветливо – будто зубастая пасть распахнулась, готовая тебя поглотить.

По спине у меня пробежал знакомый холодок, когда я направила своего коня к мощеной тропе.

Когда в прошлом году адское пламя Козетты Монвуазен уничтожило и старое кладбище, и катакомбы, где были похоронены члены богатых семей, аристократам пришлось возвести новые надгробия. И для могилы Филиппы тоже. Мой отец был против подобного, ведь тогда его любимой дочери придется вечно покоиться рядом с простолюдинами, но ничего нельзя было поделать – наша семейная усыпальница сгорела.

– Но ведь ее тут нет, – сказала я матушке, которая проплакала несколько дней. – Ее душа не здесь.

«А теперь и ее тело тоже».

И все же казалось, что эта новая земля – хоть ее и освятил сам Флорин, Кардинал Клемент, – какая-то разгневанная.

Голодная.

– Тихо, тихо.

Я успокаивающе погладила Кабо, который взволнованно фыркал и мотал головой. Ему не нравилось это место. А мне не нравилось приводить его сюда. Если бы не Филиппа, ноги бы моей тут не было.

– Почти приехали.

Чуть дальше высились ряды жутких надгробий, словно пальцы, выпроставшиеся из-под земли. Казалось, что они хватали моего коня за ноги, дергали за колеса телеги. Я спрыгнула с коня и пошла вдоль рядов, возлагая цветы. По букету роз на каждую могилу – всем, кто отдал свою жизнь в битве за Цезарин. По велению отца Ашиля каждую неделю мы приносили сюда свежие цветы. «Чтобы почтить память погибших», – так он сказал, но мне все же казалось, что мы клали цветы, чтобы успокоить их.

Глупость, конечно. Ведь ни Филиппы, ни других погибших здесь не было, и все же…

По спине у меня снова пробежал холодок.

Словно кто-то наблюдал за мной.

– Mariée…

Голос звучал так тихо, что я решила, будто мне показалось, но ветер тут же подхватил его. Я резко остановилась, быстро осмотрелась по сторонам. Меня захлестнуло чувство дежавю.

«Господи, пожалуйста, нет. Только не снова».

Я уже слышала это слово.

Вздрогнув, я зашагала быстрее, не обращая внимания на внезапную тяжесть в висках. Мне просто показалось. Вот поэтому я не люблю ходить на кладбища. Голоса в голове не были настоящими. Нет. Просто мой разум снова сыграл со мной злую шутку, как тогда в гробу Филиппы. В моей голове тоже звучали голоса, но они были ненастоящими.

«Они ненастоящие!»

Я повторяла эти слова до тех пор, пока не поверила в них. Я шла, считая могилы, чтобы позабыть обо всем.

Я присела рядом с могилой Пиппы и прижалась щекой к искусно вырезанному камню. Он был холодным и влажным, как и другие надгробия. Мох уже начал расползаться по изогнутым краям камня, скрывая простую надпись: «Филиппа Алюэтт Трамбле, любимая дочь и сестра». Смахнув мох, я провела пальцами по буквам. Как же мы ее любили, но ее больше не было. Теперь я видела ее лишь в своих кошмарах.

– Скучаю по тебе, сестренка, – прошептала я, прикрыв глаза. Дрожь пробежала по телу. Я хотела, чтобы это было правдой. Хотела всей душой.

Я желала спросить, что мне делать… о Жан-Люке, Фредерике, о любви, замужестве и о горьком разочаровании. Узнать, о чем она мечтала. Любила ли она того юношу, на встречи с которым убегала по ночам? Любил ли он ее? Мечтали ли они жить вместе или сбежать ото всех до того, как Моргана отняла у нее жизнь?

Или, может, она передумала?

Филиппа так и не рассказала ни о чем, а потом она погибла, оставив после лишь часть себя. Нерассказанные тайны и половину своей улыбки. Половину своего лица.

Возложив розы на ее могилу, я нарочито спокойно поднялась. Я не побегу. Не закричу. Филиппа всегда будет моей сестрой, пускай Моргана и осквернила ее и меня. Глубоко вздохнув, я погладила Кабо и кивнула себе – сейчас я вернусь в Башню и продолжу расставлять по алфавиту книги в библиотеке. Потом, сидя за одним столом с Жан-Люком и своими братьями, отужинаю пресной едой и возрадуюсь мясному пирогу с отварным картофелем, шерстяному синему мундиру и тяжелой балисарде.

– Я смогу вынести это бремя, – сказала я Кабо и поцеловала его в нос. – У меня все получится.

«Я не стану играть в игры и примерять чужой костюм».

Неожиданно Кабо встал на дыбы и резко мотнул головой, едва не разбив мне нос.

– Кабо! – ошеломленно воскликнула я и отскочила.

Не успела я успокоить несчастного коня, как он убежал, а я прижалась к надгробию Филиппы.

– Что… Вернись! Кабо! Кабо! Вернись же!

Не слушая мои оклики, конь в ужасе мчался прочь, волоча по мощеной тропе тяжелую телегу. Алые розы летели во все стороны. Они разлетались по кладбищу, словно пятна крови, только вот…

Только вот…

В ужасе я еще сильнее прижалась к надгробию сестры.

Упав на землю, розы тут же чернели.

Сердце у меня гулко застучало, и его биение болезненно отдавалось в ушах. С трудом сглотнув, я посмотрела под ноги. Розы на могиле Филиппы, кровоточа, завяли; яркие лепестки превратились в пепел. В нос ударил гнилостный смрад.

«Мне только кажется», – отчаянно повторяла я.

Пошатываясь, я пошла прочь. В глазах все плыло, в горле сдавило.

«Мне только кажется. Мне все снится. Это просто кошмар. Просто…»

И едва не пропустила.

Тело лежало на могиле посреди кладбища. Кожа была бледная, серовато-белая. Труп.

– Боже.

Колени у меня подогнулись, когда я всмотрелась. Это была женщина. В ее золотистых волосах запутались листья и веточки, пухлые губы были накрашены алой помадой, покрытые шрамами руки аккуратно лежали на груди, словно кто-то специально положил ее в такой позе. Сглотнув желчь, я заставила себя подойти ближе. Когда я приехала на кладбище, трупа не было. Получается, что…

«О господи, господи!»

Возможно, убийца был где-то рядом.

Я окинула взглядом каждое надгробие, каждое дерево, каждый листочек. Утром бушевала буря, но сейчас стояла тишина. Даже ветер стих, словно знал, что здесь притаилось зло. Кровь стучала в висках, когда я медленно двинулась к трупу. Ближе и ближе. Когда никто не выпрыгнул из тени, я присела на корточки рядом с погибшей. Внутри у меня все сжалось еще сильнее. Я узнала женщину. Бабетта! Куртизанка из борделя мадам Элен Лабелль. Вместе с Коко и Алыми дамами она сражалась с Морганой в битве за Цезарин. Она помогла мне укрыть невинных детей от ведьм и спасла мадам Лабелль.

У горла виднелись две аккуратные ранки, словно уколы от булавочной иглы.

– Ох, Бабетта. – Дрожащими руками я убрала прядь волос с ее лица и закрыла ей глаза. – Кто это с тобой сделал?

На ее платье не было никаких пятен от крови, на теле не было увечий, кроме этих двух маленьких дырочек на горле. Разжав ей руки, я осмотрела ее запястья и ногти. Крест, который Бабетта прижимала к сердцу, выпал у нее из ладони. Я удивленно подняла амулет. Искусно украшенное серебро сияло даже в такую пасмурную погоду. На кресте не было ни капли крови.