Элинор Коуэн Стоун

Сегодня я впервые увидел Рут Талберт с момента развязки той причудливой драмы невиданных происшествий и варварской колоритности, невольным свидетелем которой я стал два года назад.

Она как раз пересекла облицованный каменной плиткой пол от парадной лестницы отеля "Уэлтон", когда я находился в вестибюле, и остановилась практически рядом со мной у стойки. Она меня не заметила, и я был ей за это глубоко благодарен, потому что не смог бы поприветствовать ее с чем-то похожим на самообладание.

В тот миг, когда она перебирала почту и шептала любезные слова внимательному клерку, яркие ониксовые и золотые колонны и арки отеля внезапно исчезли, и мне показалось, что я снова стою, затаив дыхание от ужаса, под пальмами заросшего тропическими деревьями леса, а где-то в бархатной черноте за окном раздается страшный крик – трепетный, пронзительный и затихающий одновременно. То был настоящий хаос.

В июне позапрошлого года я вместе с Рут Талберт добрался до Гонолулу. Благодаря тайному корабельному братству все знали о ее романе.

Она собиралась замуж. Мужчина, молодой ученый, проводил какие-то загадочные исследования для правительства, которые забросили его в самый отдаленный уголок Земли. Она не видела его, как я узнал, уже два года. Он смог выбраться только для того, чтобы встретиться с ней, а сразу же после свадьбы они должны были вернуться в Австралию.

Я не был хорошо знаком с девушкой, но то, что она вызвала у меня особый интерес, оказалось неизбежным: не каждый день встретишь девушку с таким ясным, прямым взглядом, такой галантной походкой, галантной осанкой и изысканной щепетильностью души и тела, которые были присущи ей.

Эта щепетильность не имела ничего общего с ханжеством, ибо она могла смотреть в лицо уродливой правде так же прямо, как и мужчина. Именно поэтому Джорно в ее присутствии рассказал тогда удивительную историю о татуированном человеке.

Мы сидели – она, Джорно, Дентон (нью-йоркский адвокат) и я – в салоне рядом с курительной комнатой. Прямо перед нами молодой матрос что-то делал со спасательным кругом.

Дентон обратил наше внимание на искусную татуировку, украшавшую руки и мускулистые голые ноги парня. На самом деле, за исключением лица, на его мускулистом молодом теле не было видно ни одного квадратного дюйма кожи в первозданном виде.

На его горле виднелась змеиная голова, очевидно, торчащая из змеиных спиралей, вытатуированных на его теле, – мерзкая штука.

– Здесь представлены огромные затраты времени и труда, – заметил Джорно, – да… и много страданий.

– И все ради такого безобразия, – пожал плечами Дентон.

– Во время войны, будучи проверяющим в военно-морском флоте, я видел много подобных вещей, и мне известно, что это исключительно прекрасный образец искусства татуировки, а для владельца это является украшением, по сравнению с которым картина да Винчи покажется пустяком.

Мисс Талберт смотрела на парня с каким-то особым отвращением.

– Но если предположить, – задумчиво произнесла она, – что он когда-нибудь выйдет из состояния наивного самодовольства. Некоторые из этих парней так и делают. Какие муки унижения и тщетных угрызений совести он испытает!

– Насколько мне известно, это напрасные сожаления, – сказал я. – Раз сделал – значит, сделал навсегда.

Но Джорно улыбнулся; причудливое выражение его глаз, рассеянно следивших за волнами, уходящими за борт корабля, сулило одну из его причудливых легенд.

– Я в этом не уверен, – негромко заметил он.

Боюсь, я вздрогнул, потому что в те далекие дни Джорно мне не особенно нравился. Мне не пришлись по душе ни его голубые глаза с тяжелыми ресницами, ни его по-женски нежные руки. Вся его очаровательная, вальяжная натура была слишком грациозна для мужчины.

Кроме того, я слышал о нем как о "джентльмене-бродяге", хорошо известном на трех континентах, без какого-либо существенного источника дохода, его единственной полезной деятельностью были случайные статьи в местных газетах или выступления перед многочисленными группами женщин, гоняющихся за модой, чья благотворительность делала его жизнь удивительно простой.

И все же я вынужден был признать, что под этой мягкой, вкрадчивой внешностью скрывается богатство проницательных суждений, увлекательная широта сочувствия и кладезь сверхъестественной информации.

Не раз он поражал меня своим нестандартным пониманием современной медицины. Впоследствии, к своему огорчению, я проверял обрывки разнообразной информации столь поразительного характера, из-за того, что я был склонен их опровергнуть. Поэтому я с интересом ждал, что он расскажет на этот раз.

Он бросил неуверенный взгляд на лицо Рут Талберт, такое утонченно-патрицианское, с глубоко посаженными глазами, высоким тонким носом и твердо очерченными, но чувствительными губами. Затем, словно заручившись согласием, он встретил мой скептический взгляд и, ловко вертя незажженную сигару в изящных белых пальцах, приступил к рассказу.

* * *

Он путешествовал с друзьями-англичанами к югу от экватора, среди полинезийских атоллов, беззаботно, без цели. Один сонный день сменялся другим, пока все практически утратили счет времени, и однажды вечером, в четверти мили от берега, они бросили якорь на фоне восхитительной живописного пейзажа.

Зачарованные острова из детства, ожившие в лучах закатного солнца, – безмятежные золотые пляжи, лежащие у подножия роскошных пальм, опоясывающих остров, – все это плыло, как мираж в опаловом море.

Они не пытались высадиться на берег, зная об опасностях внешних рифов и не имея представления о проходе, который мог бы привести их в безопасную лагуну с россыпью кораллов. Пока они наблюдали, тропическая ночь погасила день, как старомодный газовый фонарь.

Деревни из соломенных хижин, сгрудившиеся среди пальм, выглядели до странности нереальными, словно искусственный сад в театральной декорации, освещенный множеством ярких фонариков. Сквозь шум прибоя доносился слабый, приятный звук струнных инструментов.

То, что произошло потом, было еще более невероятным, чем красота этого зрелища.

Совершенно неожиданно из сумеречного прибоя вынырнул человек, плывущий мощными взмахами рук, и взобрался на борт, совершенно голый, если не считать набедренной повязки. Сначала они решили, что это туземец. Но потом увидели, что, хотя его кожа была ровного золотисто-коричневого цвета, волосы выгорели до льняного оттенка, а глаза были потрясающе голубыми. На его лице была ужасная татуировка; рисунок – рыба-дьявол – был сосредоточен в области бровей, как раз между глазами.

На прекрасном английском языке образованного человека он попросил их взять его с собой, куда угодно, лишь бы обратно в цивилизацию. Довольно сбивчивого он поведал свою историю.

Много месяцев назад – он не помнил, сколько именно, – он отплыл от ближайшего из часто посещаемых островов с двумя жителями Маркизских островов в открытой лодке. Шквал занес их далеко от курса и перевернул крепкое туземное каноэ.

Американец, поскольку он был именно американцем, так и не узнал, что в конце концов стало с его спутниками. Совершенно обессиленный, но все еще машинально цепляясь за каноэ, он через несколько часов был выброшен на этот атолл и подобран туземцами. С момента его прибытия ни одно иностранное судно не касалось этих берегов. Об этом он рассказал своим спасителям в ту первую ночь.

Они дали ему одежду и табак и всячески старались отвлечь и помочь забыть это вызывающее жалость гротескное чудовище на его челе. Постепенно он расслабился, наслаждаясь легкостью и изяществом окружающей обстановки, и с жадностью воспринимал новости о мире, к которому он когда-то безусловно принадлежал.