Я успела лишь коротко попрощаться с подружками, когда Светана утянула меня за собой, к терему. На траве уже выступила роса, и мои босые ноги слегка скользили. Я звонко захохотала, когда все же потеряла равновесие и едва не упала. Светана еле успела меня словить. Всю дорогу до крыльца она охала да укоризненно вздыхала.

– Чего удумала! В баню пробралась после заката! – причитала она. – Ты бы еще на реку купаться побежала.

Я весело хихикнула в ответ:

– Пожалуй, последую твоему совету в следующий раз.

– Давай. Утащит тебя княжна-русалка на дно, тогда некому будет изводить меня всякими глупостями!

Когда мы зашли внутрь, где лунный свет проникал лишь через маленькие прорези в ставнях, глаза перестали видеть детали, цепляясь лишь за смутные очертания. Светана стояла в тени, и я не увидела, как она поднесла палец к губам, призывая к тишине, но услышала ее тихое шипение. Ковры согревали мои озябшие ноги, а по телу постепенно расползалось сонное, ленивое тепло. Я уже не скрывала зевоты, когда мы подошли к моей двери, и нянюшка заворчала себе под нос. Сегодня она не сразу ушла к себе, а ждала, пока я взберусь на полати, и сама села рядом. Верно, она боялась, что снова сбегу к подружкам. Напрасно, ведь ночь настолько вымотала меня, что я не спустилась бы со ступенек, даже при виде обугленной руки рядом. Усталость легла на меня тяжелым одеялом, а страшное видение все больше становилось похожим на сон, привидевшийся когда-то давно. Но от Светаны не утаилось, как я с криком выбегала из бани.

– Расскажи, голубушка, что видела, – вдруг попросила она, поправляя мое одеяло.

От прежней строгости не осталось и следа. И хоть не хотелось мне вновь вспоминать темноту бани и посланный судьбой облик, но ласковый голос нанюшки окутал меня словно теплый, надежный кокон, ограждая от липкого страха. К тому я знала, что Светана ни за что не отстанет от меня, пока не поведаю обо всем в подробностях. Ее нельзя провести глупым враньем про шорохи за печкой. Я глубоко вздохнула и села, подобрав под себя ноги. Пришлось рассказать о том, как долго я вглядывалась в воду, как появилась страшная рука, и как я выбежала прочь из бани. Светана выслушала меня внимательно, то задумчиво кивая головой, то хмурясь. Когда я закончила, она молчала еще какое-то время, и вдруг ее лицо осветила догадка.

– Не иначе как банник потешился над тобой! – уверенно изрекла она. – Ты испугалась, убрала руки с таза раньше времени – вот негодный тебя и подловил.

Слова Светаны звучали здраво, ведь я и вправду, крепко испугалась, собиралась бежать еще до появления образа. А всем известно, что ни в коем случае нельзя убирать руки с чана, пока духи судьбу не покажут. Иначе жди беды. Я подскочила на коленки и порывисто сжала в объятьях Светану, раскачиваясь с ней из стороны в сторону.

– Ну полно, полно тебе! – промурчала она с деланной строгостью.

Я отстранилась с широкой улыбкой и снова опустила голову на подушку. Все-таки оказаться жертвой проделок банника гораздо приятнее, чем нести вдовью судьбу. Нянюшка заботливо пригладила мои волосы и затянула красивую, но грустную песню про птичку, улетевшую из гнезда в далекие земли. Я закрыла глаза и стала слушать, представляя, как высоко в небе летит голубка, как она пьет воду из глубокого озера и как клюет с куста сочные ягоды малины. Нянюшка тихонько поднялась с широкой ступеньки, думая, что я уже сплю.

– Постой. – Я осторожно схватила ее за теплую, сморщенную руку. – А ты сама когда-нибудь гадала на суженого?

Лицо Светаны помрачнело. Она отвела взгляд, но медленно села обратно. Поначалу она молчала, лишь глядела вдаль невидящим взором. Я терпеливо ждала, не смея ее торопить. У нянюшки не было ни мужа, ни детей. Я никогда не спрашивала ее об этом, боялась обидеть. Но теперь мне вдруг стало важно знать, ведь в свое время она могла видеть в отражении темной воды нечто подобное. Что, ежели вовсе не банник шутил со мной, а моя злая судьба?

– Я видела залитую солнцем полянку с незабудками, – выдавила из себя нянюшка неожиданно печальным, охрипшим голосом. – Думала, это добрый знак. И правда, вскоре я встретила своего суженого – Есеню. Служба у него была опасная, нелегкая, но шибко нужная. Есенюшка руду на болотах добывал на непроходимых землях. По весне, когда на топи уж не суются, мы свадьбу сыграли. А осенью он опять на болота уехал вместе с добытчиками из Мрежи, да Брезгорода, – встретив мой озадаченный взгляд, она добавила, – тогда еще князья едины были. Там он чуть в болоте не утоп, еле вытащили его, горемычного. Да беда не ушла далеко, захворал он после того сильно. Привезли его в родную избу, и я уж выхаживала его, ночами не спала. Все делала, только бы Есенюшка жив остался. Но напрасно. Через седмицу хуже ему стало, просыпался в поту, все мать покойную, да отца звал. А еще через седмицу и сам к ним отправился. Часто приходила я на могилку, да все слезы лила. А как травень3 наступил, гляжу: вся полянка голубыми цветами усеяна. Незабудки расцвели.

Светлые глаза нянюшки заволокло мокрой пеленой. Я придвинулась ближе, обняла ее за плечи, тихонько всхлипывая. Платком нянюшка утерла мои слезы, а потом провела и по своим соленым щекам.

– Не всегда то, что страшит тебя – беду принесет, а что светлым кажется – счастьем одарит, – промолвила Светана с грустной улыбкой. – Не случится с тобой беды, сердцем чувствую.

Предрассветную тишину вдруг прорезал петушиный крик. Негодный Буян всегда прогонял своим пронзительным, истошным воплем самый сладкий сон.

– Когда-нибудь я пущу его на суп.

– Ты не умеешь стряпать, – напомнила нянюшка с доброй насмешкой, поднимаясь с полатей.

Гомон зычных боярских голосов разносился по всему терему. На каждом Совете они спорили и перебивали друг друга, не стесняясь в выражениях. А князь терпеливо выслушивал доводы каждого, а после оглашал свою волю, которая часто шла вразрез с желаниями большинства собравшихся. Раз в седмицу Совет посещали девять бояр, а остальные пятнадцать, что жили в других городах – присылали князю письма с гонцом, в которых рассказывали, много ли собрали урожая, сколько умерло людей, да от чего, а сколько детей народилось. Но когда назревало слишком много помех в делах или случалась беда, все они собирались в нашем тереме. Как и сегодня. Я бежала вниз по лестнице и уже немного опаздывала.

Князь Воронецкий никогда не запрещал своей единственной дочери интересоваться правлением. Мне разрешалось посещать боярский Совет, но с одним важным наказом: слушать молча. Иной раз батюшка сам обращался ко мне, и тогда я могла высказаться. Одни бояре в такие моменты неодобрительно поджимали губы, косились на меня с осуждением, и лишь немногие с любопытством слушали, не тая своего удивления.

Сегодня я заранее знала, что будет обсуждаться на Совете. Мне предстояло впервые держать речь перед князем наравне с остальными боярами. Всю предыдущую седмицу сердце заходилось от волнительного предвкушение при одной мысли об этом. Каждый вечер, когда чернавки расходились по своим избам, я приходила в палаты Совета и читала свиток со своими замыслами. Тот, что я теперь держала в руках, был шестым или седьмым по счету. Его предшественники безжалостно отправились в топку с моей легкой руки.

Когда я вошла палаты, все взгляды устремились в сторону дверей. Бояре ждали князя с казначеем, а увидев меня, они мгновенно потеряли интерес. Они привыкли, что всякий раз я прохожу к лавке у стены и кротко сижу, пока князь не даст мне слово. Но в этот раз я не пошла в уголок, а остановилась у дальнего конца стола. Место напротив князя всегда пустовало. Сегодня же его заняла я. Звуки бестолковой, праздной беседы вновь стихли. Бояре искоса поглядывали на меня, перешептываясь, но никто не решался упрекнуть суровым словом до тех пор, пока краснощекий Толмач, похожий на бочку кваса с жиденькими усами, не прокашлялся, выразительно выкатив свои маленькие темные глазки. Я приподняла тонкие брови, вопрошающе глянула на него.