Россия 1 марта 1881 года и Россия 20 октября 1894 года: сколь близки они одна к другой во времени, но какая неизмеримая между ими разница!
В момент перехода скипетра из рук Императора Александра II в руки почившего ныне Императора Александра III никто, ни вне, ни внутри, не считал положение России твердым и прочным в каком бы то ни было отношении: она являлась как бы больным, расслабленным колоссом. И она действительно болела тяжкой болезнью, парализовавшею весь ее организм, все ее силы. Она жила, но жила жизнью как бы обезматоченного улья, в котором все идет врознь, в котором все – добыча всяческой тли, всяческих паразитов, всяких воров, и внешних, и внутренних.
Это не было виной убитого 1 марта 1881 года Царя-Освободителя, родителя покойного Государя, – это было прямым результатом рокового хода истории и заключительным актом того преклонения перед всем идущим с европейского запада, которое непременно требовало перенесения оттуда и водворения на русской почве всего признаваемого там обязательным. В силу этого преклонения, длившегося в течение не одного, а целого ряда царствований, с каждым шагом все более слабла у нас долженствующая быть неразрывною связь между правительственною мыслью и историческими заветами святой Руси, заменяясь благожелательным стремлением заменить всяческое «русское варварство» всяческою «европейскою культурою». Все перечащее этим стремлениям считалось вредным преуспеянию страны, и в силу этого воззрения даже наше Православие представлялось силой, тормозящею прогресс, выдавалось за обскурантное ультрамонтанство и клерикализм, требующий обуздания, всяческого ограничения церковных влияний на народную жизнь. При таких все подчиняющих веяниях не могла не поникнуть русская государственная мысль, не могли не стать на ее место воззрения в большей или меньшей степени космополитические, со всеми присущими таковым воззрениям доктринами. Вся Русь заплатила тяжкую дань этим доктринам, заплатил им тягчайшую дань и Царь-Освободитель, павший, в научение всем, великою искупительною жертвой за общий грех увлечения мнимо-научными, мнимо-спасительными западными учениями.
Ничего так не желал Он, как блага своему государству, своему народу. В своей любвеобильности бывший даже более «человеком», в высшем смысле этого слова, чем «монархом», по своему мягкосердечию, человеколюбию и долготерпению, скорее принижавшим, чем превозносившим величие своих прав, он все свое более чем четвертьвековое царствование самозабвенно посвятил казавшимся благодетельными преобразованиям, даже превышавшим ожидания всяческих европейских либералов. И что же? К каким результатам привело все это?
Александр II.
Фотограф С. Л. Левицкий. 1866
Рухнул весь старый, завещанный историею, органический, сословный строй русской жизни – и взамен его явились нестроение и распадение, неизбежные при замене прочных устоев государственного управления зыблющеюся, рассыпающеюся, как песок, бессословностью, при которой всякое самоуправление естественно вырождалось в самоуправство, со дня на день добивавшееся большего и большего себе простора, во имя тех самых идей, которыми оно было создано. И во имя этих идей государственная власть все более и более стушевывалась, все более и более поступалась своими правами в пользу разных самоуправлений, сформировавшихся как бы в виде особых государств в государстве, из которых каждое стремилось к своим, чуждым общей государственной власти, целям, всего требуя от нее, но отнюдь не допуская ее вмешательства в свое, хотя и государственное, но отмежеванное от государственной власти дело. В результате вместо единовластия оказалось в стране многовластие: земство само по себе, суды сами по себе, железные дороги или банки сами по себе и т. д. – и все считали себя вправе распоряжаться по своим частям по-своему, не допуская в свой обиход никакого вмешательства государственной власти, которая таким образом являлась связанною по рукам и ногам в своих стремлениях оградить народ от обид и тяжких ущербов, какими ложилось на него все это разношерстное многовластие.
Стушевавшаяся, в силу усвоенных ею западных доктрин, пред разными внутренними управлениями, наша государственная власть, оставаясь верною этим доктринам, не могла давать надлежащего отпора и внешним на страну посягательствам, опиравшимся на те же доктрины. Поклонение западной идее фритредерства требовало подчинения русских финансовых и экономических интересов интересам европейской промышленности и европейских бирж. Преклонение пред западною культурой требовало поклонения представителям ее на русской почве – всем иностранцам и всем своим инородцам, в просвещенное, не русское, видение коих и предоставлялось благоустроение захваченных ими русских областей и окраин. В результате при внутренних настроениях и всеобщей разладице Россия и в экономическом, и в финансовом, и в иных отношениях оказалась предоставленною эксплуатации и своих проходимцев, и всяческих иностранцев и иноплеменников. Вся она пошла врознь и в порядках управления, и даже в территориальном отношении: чуть не каждая область в ней стала стремиться к обособлению от государственного целого. Обнаруженное всем этим бессилие государственной власти бороться с ею же самой созданными затруднениями сознавалось более и более. Этим бессилием поощрялись всевозможные проекты окончательного разрушения русского государственного тела – от оглашенного в газетах проекта обратить Россию в федерацию автономных областей, которым государственная власть передала бы все свои функции, с которыми-де неспособна совладать, до проекта полной передачи всех этих функций представителям земских самоуправлений и, наконец, до нигилистических проектов, авторы коих ради их осуществления не остановились пред целым рядом покушений на цареубийство, завершившихся катастрофой 1 марта.
Десятилетиями господства таких веяний все на Руси было потрясено и расшатано. Извратились понятия и о гражданском долге, и о семейной и житейской нравственности; в этих извращенных понятиях росло и воспитывалось и наше юношество, от которого, во имя западных идей, всеми мерами устранялось спасительное влияние Церкви, всяческое умаление значения коей в народной жизни представлялось необходимым в целях прогресса. При повсеместной в стране неурядице ее экономическая жизнь, в силу отсутствия всех забот о ней, которые возможны лишь при господстве во всем управлении единой твердой национально-государственной мысли, не могла надлежащим образом развиваться, несмотря на все обилие естественных богатств, и, так сказать, только прозябала. При заторможенном развитии экономических сил не могли процветать и государственные финансы, могущие опираться только на эти силы. Бюджетные дефициты явились хронической болезнью государства, а при хронических дефицитах не мог не пасть и государственный кредит: Россия была вынуждена заключать займы за займами на самых тяжких условиях, за нигде в Европе не обычные проценты. Финансовое расстройство было таково, что Россия объявлялась стоящею на краю банкротства. Понятно, что при таких финансах являлось невозможным удовлетворение многих настоятельнейших государственных нужд, являлись невозможными даже траты, необходимые для возведения военных сил России до уровня, соответственного ее международному значению. Могла ли при этом всем Россия занимать в ряду других стран подобающее ей положение? Удивительно ли, что она на Берлинском конгрессе должна была смириться пред европейским ареопагом, отказавшись от плодов своих побед, купленных дорогою ценою русской крови, а затем играть второстепенные, подчиненные роли при обсуждениях и решениях разных так или иначе затрагивающих ее политических вопросов? Удивительно ли, что она оказалась не только в финансово-экономической, но и в политической зависимости от Берлина?
Потерявшую обаяние внешней силы и расшатанную внутри, принял Почивший Царь дорогую Ему Россию. А такую ли Он ее оставил?
