^{© Eando Binder — «Vision of the Hydra», 1937}

«В одном черепе заключены десять разумов, творящих невообразимые чудеса! Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир и потеряет свою душу?»

Эти слова приходят мне на ум, когда я готовлюсь написать эту историю. В некотором смысле доктор Алансон Вилленборг действительно добился первого и пострадал от второго. Вы, должно быть, слышали о нём; его имя часто связывают с именем Фрейда. Его интеллектуальные таланты проявились уже на первом курсе колледжа, когда он написал тематическую работу, повергшую в смятение его преподавателей. На последнем курсе он был признан будущим Эйнштейном в области психологии.

Его дипломная работа широко распахнула двери в то, что он называл «космической психологией», и его сразу же пригласили — или упросили занять — кафедру профессора психологии в Университете Среднего Запада.

В течение шести лет его гениальность была на высоте, результатом чего стал десятитомный труд о психических явлениях, на котором он заработал небольшое состояние. Затем, вопреки всем соблазнам, он оставил научную деятельность. В то время ему было тридцать лет.

Психиатрический мир, затаив дыхание, ждал, что он подробно изложит свои теории «космической психологии», но он оставил их в подвешенном состоянии. Произведённый фурор постепенно угас.

Горничная вышла доложить обо мне, и я с удовлетворением оглядел элегантную обстановку гостиной в доме доктора Вилленборга в Оук-Парке. Я уловил женскую руку в мягких драпировках и пастельных тонах и понял, что Йондра, его жена, была декоратором.

Йондра! Я чуть не выбежал из комнаты в лёгкой панике, когда услышал её тихие шаги.

— Почему… Чарльз!

Один взгляд на её нежные голубые глаза, золотисто-каштановые волосы — и я понял, что так и не перестал любить её, хотя и не видел пять лет. Не знаю, какие глупости я наговорил в знак приветствия и что она ответила, но я почувствовал старую боль от утраченного счастья. Мы с Алансоном, соседи по комнате в течение двух лет, оба ухаживали за Йондрой, и он победил. И всё же было время, когда Йондра, казалось, благоволила ко мне. Горько-сладкие воспоминания!

Я напрягся, осознавая, что эти ужасные воспоминания отражаются на моём лице и смущают её, и заставил себя казаться беззаботным.

— Йондра, как поживает Алансон, старый чемпион по уничтожению содовой?

Минуту спустя, словно радуясь окончанию короткого разговора тет-а-тет, Йондра направилась в свой кабинет, оставив меня в дверях со странной, затравленной улыбкой, которой позже суждено было иметь большое значение.

Алансон Вилленборг был таким же, каким я помнил его по колледжу — высоким и атлетически сложенным, холодным и обходительным. У него было то же неулыбчивое, серьёзное лицо учёного и мыслителя. Оно ничуть не изменилось, когда он пожал мне руку, и в его глазах отразился тот скрытый огонь, который навсегда заклеймил его, как гения.

В его присутствии я не чувствовал той неловкости, которая была у меня с его женой. Так или иначе, человеческие качества не имели для него значения. Я просто чувствовал, что его рассуждения на эту тему будут такими:

— Я хотел Йондру. Ты хотел Йондру. Я получил её. Вот и всё.

Поприветствовав меня и указав жестом на стул, он уселся за стол в форме подковы и начал стучать на стенографической машинке. А теперь, как мне рассказать остальное, чтобы это не прозвучало бессвязно? Затем он протянул левую руку к другой стенографической машинке и начал манипулировать с ней! И если бы я не был настолько потрясён, что не заметил этого в тот момент, я бы услышал тихое жужжание граммофона, доносившееся из приёмника, подвешенного к низкому потолку прямо у его левого уха.

— Не думай, что я пренебрегаю тобой, — сказал Вилленборг, и в этот момент моё лицо залил густой румянец. — Напротив, моё правое ухо и значительная часть моего разума к твоим услугам!

Я вскочил на ноги, разозлённый его намёком — откуда он мог знать, что всё так и есть?

— Если вы так заняты, доктор Вилленборг, — возмущённо пробормотал я, — я бы не хотел мешать. Я…

— Присаживайся, старина Чарли. А меня зовут Лэнни!

Он одарил меня одной из своих редких обезоруживающих улыбок, которая на мгновение сняла маску интеллигента с его лица.

— Ты думаешь, — продолжал он, когда я откинулся на спинку стула, — что я уделяю тебе оскорбительно малую часть своего внимания. На самом деле — если ты можешь мне поверить — я внимательнее, чем кто-либо другой в мире!

Я знал, что выгляжу глупо.

— В самом деле, доктор Ви… Лэнни, я… я…

— Послушай, — объяснил человек, которого я знал много лет и в то же время никогда не знал, — левой и правой руками я стенографирую два отдельных трактата: один о симптомах паранойи, другой о специфическом контузионном шоке. Двойной динамик рядом с моим левым ухом читает две отдельные лекции о гипнозе и галлюцинациях. И всё же, — его губы чуть заметно улыбнулись, — я мог бы с лёгкостью обсудить с тобой внутренние травматические последствия истерии или любую другую техническую тему!

Что ж, вот и всё. Да, это невозможно, но он это делал; что было доказано позже. В тот момент я всё же ему не поверил; предположил, что он разыгрывает меня каким-то изощрённым образом.

— Послушай, Лэнни, — пробормотал я. — Я слышал, что одарённые люди одновременно пишут письма и разговаривают по телефону, но…

— Детская забава! — перебил меня Вилленборг. — Психологи давно подозревали, что в каждом мозге заложено огромное количество скрытых способностей, и что среднестатистический человек использует лишь одну десятую их часть. Учёные, эрудиты, мыслители того или иного толка используют, возможно, вдвое или втрое больше, но это всё равно малая часть общего потенциала ума. Обратившись к этой проблеме психогенеза, я преуспел в том, что научился полностью использовать половину возможностей своего мозга!

Полуумный! Эта странная, неуместная игра слов промелькнула у меня в голове, и мне пришлось подавить невольный смешок. На мгновение это показалось странным — его руки уверенно порхали над сложными клавиатурами стенографических машин, голоса, которые доносились до меня как тихое шипение, лились в его левое ухо. И всё же…

— Видишь ли, Чарли, — снова заговорил он так непринуждённо, словно занимался исключительно этим, — человеческий мозг вовсе не является единым органом. На самом деле он состоит из ментальных сегментов, каждый из которых сам по себе может быть использован человеком от рождения до смерти. Люди, которые поднимаются выше среднего — это те, кто научился, пусть и неосознанно, использовать два сегмента. Выдающиеся личности используют, возможно, три. Гении используют четыре.

— Эйнштейн, — рискнул спросить я, — использовал пять?

Вилленборг заметно усмехнулся.

— Только один человек в мире когда-либо использовал пять из десяти возможных частей своего мозга. И это…

— Это ты! — вежливо перебил я и встал с нарочитым безразличием. — У меня назначена встреча…

Я вышел. Почему? Вы бы сделали то же самое, движимые непреодолимым чувством неполноценности в присутствии доктора Алансона Вилленборга. Когда я шёл по коридору, охваченный остатками своей гордости, я сказал себе, что никогда больше его не увижу.

Однако я надеялся ещё раз увидеть Йондру — я даже с надеждой огляделся в поисках неё в роскошной гостиной, но горничная, несомненно, посланная доктором, вежливо проводила меня до входной двери.

Прохладный ночной ветер обдувал моё раскрасневшееся лицо. Я попыталась выбросить Йондру из головы.

Я неизбежно должен был вернуться в тот дом из коричневого камня, стоящий среди небольшой дубовой рощи. Это произошло неделю спустя, и за это время я успел посетить Конференцию врачей Среднего Запада и несколько других, менее официальных собраний медиков в Чикаго. В то же время я по случаю навёл справки о докторе Вилленборге у психиатров.