Скитания с одного квартала в другой, по грязным мотелям и трущобам, постоянные преследования и смертельная опасность, следующая по пятам – ничего не пугало и не останавливало Франка, даже если он и понимал, что так не может быть вечно. Но дурман любви не давал ему отрезвляющих передышек, и он начинал делать одну ошибку вслед за другой… В первые спокойные, сладостные годы в Макао Франк начал получать письма от Пьера, в которых узнал, что его друг ошеломительно вышел из тени. Оказалось, что все три года он безвылазно оттачивал мастерство живописца, чтобы обелить своё имя и репутацию. И у него получилось затмить Великих, представив на суд свои первые работы, посвятив их памяти утонувшему гению Маню, останки которого даже не смогли достойно предать земле – его тело пропало в водах Сены.

«Где угодно будет лучше, только бы вырваться из этой тюрьмы, куда угодно, только бы снова ощутить свободу» – всё чаще она шептала ему об этом.

В тот вечер они должны были быть на корабле «Дон Сантос», который сделал остановку в порту Макао и направлялся в Южную Америку, с остановкой на Филиппинах. И в тот вечер в истории длинною в пять нескончаемых лет была закончена последняя глава – он не смог её защитить. А она, умирая на его руках от пули, улыбалась, что наконец обрела долгожданную свободу…

Франк поклялся, что отомстит, но и этого он не успел – сам авторитет пал в том же месяце от пули своего приспешника, который и стал новым главарём. Следом за всеми переменами канула в Лету и редакция «Революционной Франции». А потому Франк не видел смысла возвращаться домой – его ничто не тянуло назад. Во Франции у Пьера был прорыв: его простили и признали, о нём несмолкаемо говорили и без устали писали, приглашали на радио и телевидение. Последнее письмо от Пьера Франк получил в декабре 1957-го, перед своим отплытием в Австралию, и уже сам не стал направлять ответ. Он хотел забыть обо всём, избавившись от любых напоминаний своей прошлой жизни. А в 1961-м мир облетела новость о гибели Великого из Великих…

«Может то, что сказал доктор Боке действительно правда? Может Пьер и впрямь лишился рассудка? У него слишком хорошо шли дела, чтобы покончить с собой» – Сомнения безжалостно терзали Франка, заставляя чувствовать свою вину. «Я должен был ответить на его письмо. Мог и должен был позвонить. Но чёрт подери, почему я этого не сделал? Горечь утраты, зависть, что ещё? Злость на его успехи? А я ведь даже не рассказал ему о случившемся. Ни разу. Прикидывался, врал, что всё хорошо, что устроился в портовую коммерческую компанию. В самый тяжёлый период для Пьера я просто взял и уехал. Нет, я не имею права называть себя его другом…».

Франк вспоминал, что последнее письмо было странного содержания – поздравления с Пасхой в разгар декабря. Но чёрт подери, оно было так в стиле Пьера!

Покинув кабинет доктора, осенний ветер ударил холодным бризом в лицо: Франк остановился на ступеньках и окинул глазами улочку. По мощёному тротуару волочил ногами шарманщик под звон колоколов базилики Сакре-Кёр, а на афишной тумбе улыбался портрет Далиды вместо Глории Лассо. Как долго он не был дома…

Проведя взглядом уходящий день за горизонт, медленным, неспешным шагом Франк Арден направился на кладбище Монмартр. Мимо него по мокрой мостовой катила тележку цветочница – ей удалось отыскать последний, слегка увядший букетик лилий. Буквально за поворотом, тротуар выводит вниз, на авеню Рошель, где на некогда бывших каменоломнях теперь находят свой покой Великие из Великих. Последний приют Пьера Фонтанеля утопал в цветах, посланиях и памятных лентах, потому отыскать его было совершенно не сложно. Скромный, потасканный букетик Франка выделялся среди всего помпезного убранства скорби.

Замерший у могилы друга в угнетающем молчании, Франк чувствовал себя не в своей тарелке, он не мог собраться с мыслями, будто находился среди галдевшей толпы. Так и не подобрав ни слов, ни мыслей, он также безмолвно направился в ближайшую забегаловку. Раскуривая сигарету на ходу, Арден надеялся, что бистро «У Стефана» всё ещё работает и осталась на прежнем месте.

Бистро «У Стефана» представляло собой самое точное воплощение картины Дега: на тёмные и облезлые стены шагреневых тонов местами были наклеены пожелтевшие марки или старые банкноты, уже давно неактуальные плакаты. На маленьких, квадратных, хаотично расставленных по всему заведению столиках редко можно было увидеть тарелки с едой: все приходили сюда исключительно за «аперитивом» по любому поводу. В вечернее время здесь яблоку было негде упасть: соответствующий контингент выпивал и гудел, а извивавшиеся клубы сигаретного дыма заполнили всё пространство, будто горный туман. За одним из столиков уже слышен аккордеон – рабочие отводят душу после смены, подвывая под бунтарские мотивы.

У барной стойки народу было пореже, но эти приятели стоили целого зала: один из таких плотно присел на уши шустрому бармену, только и успевающему подливать в стакан. Франк, не глядя по сторонам, направился прямиком к барной стойке. С полувзгляда бармен узнал постоянного клиента даже спустя одиннадцать лет – достаточно одного немого жеста и терпкое белое уже было подано. Это место некогда он часто посещал с Пьером и шумной компанией знакомых с Монмартра. Более того, практически единственная фотография, которая сохранилась у Франка вместе с лучшим другом как раз была сделана в этом бистро: за таким же маленьким, квадратным столиком с рюмками абсента сидели двое молодых, весёлых людей – голубоглазый симпатичный брюнет и кучерявый, худощавый шатен в аккуратных очках.

Не успев прикоснуться к стакану, как в плечо Франка что-то или кто-то резко вцепилось…

– Пос-с-слушай, друг! Т-тебе нал-лить? Эй, друг…

Тот самый человек, который прилип к бармену со своими россказнями кажется нашёл новый объект. Но этот новый объект явно не был настроен на пьяные бредни случайного встречного, поэтому, даже не оглядываясь на реплики, Франк оттолкнул назойливого прочь, словно смахнул моль со старого пальто. Едва стоявший на ногах разговорчивый посетитель вовсе не хотел отставать, и снова, и снова цеплялся и теребил хмурого Франка.

– Эй, эй, друг… Д-давай стакан! Я угощаю…

Морально обессиленный, Франк игнорировал пьяного, оставив попытки избавиться от него. Устремивши взгляд на самое дно стакана, он уже ничего не видел и не слышал вокруг…

– Ч-чего такой хмур-р-рый? Хмур-рый чего? Ра-а-дуйся, раз ты з-здесь, т-тебе повезло. А вон ему – нет! Б-бед-до-лага…

Назойливый незнакомец кинул выпуск сегодняшней «Вечерней Франции» прямо под нос Франку. Бросив взгляд на газету, он подскочил с места, будто получил разряд тока: с клочка помятой бумаги на него смотрели знакомые глаза, глаза Пьера. От такой резкой реакции Франка вся закалённая выходками публика бистро на мгновение застыла и замолчала, уставившись в сторону бара. Незнакомец ухватился за край барной стойки и даже на вид протрезвел и насторожился, глянув на Франка, как на опасного психопата. Схватив дрожащими руками газету со стойки, Франк сфокусировал своё внимание на главной странице, где был размещён знакомый портрет крупным планом, а сразу возле него – кричащий заголовок: «Большая потеря для культурной среды Франции». Этой новости была отведена главная колонка газеты…

«Сегодня утром, в базилике Сакр-Кёр, простились с Великим художником, некогда жёстким критиком современной живописи, звездой, едва успевшей взойти над союзом искусств Франции, Пьером Фонтанелем. Гению было неполных тридцать восемь лет.

В последний путь молодого Маэстро провожала многотысячная толпа, словно муравьиным роем устремившаяся на самую вершину Монмартра. Среди присутствовавших были не только преданные поклонники его творчества, но и мастистые представители различных сфер искусств, художники, организаторы выставок и галерей, поэты, издатели, критики, публицисты, скульпторы и прочие знаковые лица.