– Откуда у тебя свой меч? – усмехнувшись, спросил тот же плотник на бревне. – Опять ты сочиняешь, Брутус. С половником ты хорошо управляешься, спору нет, и кулеш твой знатный.
– Что есть, то есть, отец, – подтвердил Флетчер старший. – Твой пшеничный кулеш голод утоляет, силу прибавляет, да тоску разгоняет.
– А где, по-вашему, я научился готовить такой кулеш? – по-прежнему лукаво щурясь, обратился к лесорубам старик.
– И где же? – заинтересовался Николас.
Позвякивая тугими латами, Брутус уселся рядом на бревно и глубоко выдохнул. От него сильно разило луковой похлёбкой. Старый лесоруб уставился своими выцветшими от времени глазами в далёкий, размытый мираж прошлого, будто пытаясь высмотреть там что-то очень важное для себя, почти позабытое, почти стёртое. Все, кто трудился в артели, знали эту верную примету: так обычно дед Брутус начинал очередное повествование о своей долгой и богатой на события жизни.
– Нонче в сон клонит, – проговорил он тихо. – Вот сейчас еле поспел за вами. А бывали времена, когда я в дозоре эти доспехи по целым дням на себе таскал и ничего: ноги держали – руки не дрожали. Было это давно, когда король Сигизмунд Непобедимый, тот, что приходится прадедом нашей Клотильде, решил воевать Короля Карла Великолепного, правителя Висконтии, который тоже имел к нему дальнее родство… Сейчас толком и не вспомню, из-за чего сыр-бор начался. Они всегда чего-то поделить не могли. Объявил, стало быть, наш управитель по всему королевству набор в свою гвардию. Прибыл глашатай, с важным видом зачитал указ, в котором всех юношей старше восемнадцати лет призывали на военную службу. Имелся у меня в ту пору дружок закадычный, звали его Малкольм Маклауд, и были мы с ним неразлучны, как два пальчика на одной руке. Потому и записались вместе в гвардию его величества. Собрали меня в дальнюю дорогу родители: матушка поплакала, отец подпоясал – и на рассвете я, мой товарищ и ещё несколько таких же парней выдвинулись в путь, к месту сбора. Шли мы весело, с шутками да песнями. Спали, где придётся: когда кто на постой пустит, когда в стог сена зароемся, а случалось и под открытым небом у костра ночь коротали. Как сейчас помню, время было осеннее и по вечерам уже становилось прохладно. Так и добрались мы до столицы, куда уже со всех окраин стекались такие же молодые олухи в надежде поскорее нацепить на себя красивую форму и получить в руки смертоносное оружие: мечи, луки, копья да боевые топоры. Зачислили нас с приятелем в один гвардейский полк. Роста мы были высокого, телосложения крепкого, потому и место наше было в первых рядах, чем мы особенно гордились. Никто толком не задавался вопросом, куда и зачем нас гонят. Всем отчаянно хотелось сражаться, побеждать неведомого врага, получать боевые награды. Каждый в душе мечтал прослыть отважным героем в глазах своих земляков, заслужить почёт и уважение. И не было никого, кто бы усомнился в разумности происходящего. Наивным глупцам тогда казалось, что они несокрушимы, и я сдуру тешился этой хвастливой придумкой. Но в первом же бою от моего самохвальства не осталось и следа. Враг потеснил наши ряды и рассеял на мелкие группы, а затем, окружив, стал добивать по отдельности. Противник оказался хитёр и умён. Лицом к лицу на поле битвы столкнулись коварная стратегия и дурная храбрость. Наш отряд числом около дюжины отрезали и пытались захватить в кольцо, чтобы пленить. Но, по счастью, рядом рос густой лиственный лес, где конница не могла свободно передвигаться. Помощи ждать было неоткуда, поэтому винтенар принял решение отступить вглубь той непролазной чащи. Пока лучники прикрывали наш отход, мне свезло укрыться от врага в зарослях орешника. Когда всё стихло, я решил, что настало время разыскать уцелевших, и сразу же поплатился за свою опрометчивость. Мне бы затихариться и дожаться темноты, но кто ж наперёд ведает, что кому назначено. Едва я высунулся из кустов, чтобы осмотреться, как тут же мою правую ногу пронзила стрела. Подкосила меня вражья заноза, будто колосок на ветру, и пополз я змейкой сквозь заросли. Помню только, как от дикой боли глаза мои заливали слёзы. Мне пришлось сломать стрелу, потому что она цеплялась за ветки и мешала ползти дальше. Я понимал, что всадники, скорее всего, спешились и выдвинулись нас преследовать. Отовсюду раздавались вражеские голоса. Они перекликались между собой, когда кого-то настигали. Почти лишившись сил, я дополз до крутого оврага и скатился по его откосу вниз. Там, в устье, почти у самого дна, имелась вымоина, в которой я надеялся спрятаться, но не успел. В ту же минуту на меня сверху посыпалась комьями земля. Решив, что это враг, я ухватился покрепче за рукоять меча, чтобы принять последний бой, хотя сил поднять его у меня уже не оставалось. Какой-то воин спрыгнул с вершины и съехал на спине по обрывистому склону. На моё личное счастье, им оказался Малкольм Маклауд. Глаза у бедняги были полны страха, а ноздри раздувались, как у загнанного коня. С каждой секундой голоса сверху становились всё ближе – враги искали нас. Я показал своему приятелю раненную ногу, но он молча перешагнул через меня, пытаясь сбежать. Тогда я ухватился за голенище его сапога и стал умолять, чтобы он не бросал меня на погибель. Даже если бы враг не настиг меня, выбраться из такого леса одному, да ещё с повреждённой ногой, не было никакой возможности. Малкольм старался высвободиться, но я по-прежнему не разжимал кулаки и тогда, обезумев от ярости, он несколько раз ударил меня по лицу… Что мне оставалось делать? – я отпустил его. Товарищ мой тут же нырнул в кусты и исчез. Ударив меня по лицу, он всего лишь рассёк мою нижнюю губу, но удар в сердце был такой силы, что, признаюсь вам, в тот момент я не смог сдержать слёз. Помню только, как в отчаянии уткнулся лицом в сырую листву, понимая, что вот-вот враг нагонит меня. Но не это саднило в душе. Лучший друг, с которым мы обещались прикрывать друг друга и сражаться спиной к спине, так подло и трусливо меня предал… – на минуту старик умолк, как будто заново переживая былое. Его заросший моховой бородой, дряблый подбородок задёргался, а в потускневших глазах появился влажный блеск. – Вскорости надо мной послышалась какая-то возня, – продолжил дед Брутус своё печальное повествование. – Казалось, смерть моя уже близка, ещё немного и конец. Но в тот день, похоже, судьба благоволила мне. Подняв голову, я увидел над собой нашего винтенара. Он приложил палец к губам, давая понять, что враг близко. Мы оба, затаив дыхание, прислушивались к стихающим голосам. Спустя какое-то время они умолкли совсем – видимо, враг оставил погоню. Тогда винтенар скатал свою кожаную перчатку и протянул мне, чтобы я крепко прикусил её зубами. Затем резким движением выдернул обломок стрелы из моей ноги и перевязал кровоточащую рану. Опираясь на плечо своего спасителя и хромая на раненную ногу, я проковылял с ним бок о бок до самой границы леса. А на утро нам посчастливилось выбрести к лагерю, где остатки наших разбитых наголову отрядов соединились вместе. Там я и встретил своего приятеля… Здесь для меня наступает тяжёлый момент, друзья… Скажу только, что никогда не прощу себе гордую обиду, которая завладела моей душой в ту минуту. Малкольм плакал и просил у меня прощения. Уверял, что ему затмило разум, и то была чистая правда. Позже я не раз встречал в бою похожие лица у новобранцев, которые впервые столкнулись со смертью. И это вовсе не трусость. Иногда люди, вырванные из привычной жизни, попадая в адское пекло войны, не могут перенести её боль и кровь. Вот и мой товарищ не устоял. Теперь-то я знаю, что это не трусость. Но тогда я гневно осудил его поступок и сказал, что больше не желаю с ним видеться. Кое-кто слышал наш разговор и доложил обо всём старшему чину. Моему другу грозила смертная казнь за то, что он бросил боевого товарища на поле сражения. Но поскольку положение наше и без того было незавидным – слишком велики оказались потери – его оставили в строю, приказав тащить на себе вещи раненых. Вскоре наши ряды пополнили новыми силами и Малкольма перевели в санитарный батальон, подальше от обидных упрёков сослуживцев. Больше я никогда его не видел… Позже мне рассказали, как он погиб. Приятель мой с группой гвардейцев его величества прикрывал отход обоза с тяжело раненными. Многие видели, как он отчаянно сражался. В него воткнулись сразу несколько стрел. Малкольм стоял на коленях, опираясь на свой острый клинок, когда к нему приблизился всадник в рыцарских доспехах. На его шлеме развивался красно-чёрный флажок. Как выяснилось позже, это был наёмник, воевавший на стороне врага за денежную награду. Этот мерзавец не щадил никого. Одним ударом он отсёк моему товарищу голову…