– Сейчас ты пойдёшь за этим человеком – он проводит тебя к отцу. Только ты никому не должна рассказывать, иначе нам обеим несдобровать. Поняла?
У Беаты от волнения перехватило дыхание.
– Ну, иди же скорее, – слегка подтолкнула её миссис Синклер. – Корзину оставь здесь. Тюремщик вошёл в здание, где вершилось правосудие. Беату будто обдало кипятком и она, не чувствуя под собой ног, бросилась за ним вдогонку. Миновав охранный пост, она вбежала в просторный зал, где увидела деревянную лестницу на второй этаж и поднимающегося по ней господина. Стараясь не отставать, Беатрис поспешила следом, перепрыгивая через одну обшарпанные ступени. Преодолев два лестничных пролёта, проводник нырнул в узкую дверь и исчез. Добежав за ним до двери, Беата в нерешительности потопталась на месте и, отринув сомнения, шагнула вперёд. Она очутилась на широкой смотровой площадке, что выходила на тюремный двор, посреди которого из земли вырастал низкий барак с узкими прорезями зарешеченных окон. Провожатый загадочно растворился. Пустующий двор был тщательно выметен. На смотровой площадке было свежо, дул слабый ветерок, и Беата ощущала своей нежной кожей его тёплые прикосновения. Солнце слепило глаза, но она всё же уловила едва заметное движение в тёмном пятне мизерного барачного оконца. Чья-то ладонь маячила за прутьями решётки, пытаясь привлечь её внимание. Беата не разглядела, а скорее, почувствовала, что по ту сторону ржавого переплёта находился отец. Какой-то незримой нитью протянулась ощутимая связь между его ладонью и её трепещущим сердечком. Ей захотелось позвать отца, но Ларс Эклунд, угадав желание дочери, приложил палец к губам, подавая сигнал хранить молчание. Беата не могла с такого расстояния, да ещё за кривыми железными прутьями чётко разглядеть отцовского лица, но почему-то ей показалось, что он улыбается, как улыбался всегда, когда хотел подбодрить свою маленькую дочурку. Как бы ей хотелось сейчас распахнуть дверь затхлого тюремного барака, ворваться в полутёмную камеру и запрыгнуть к нему на руки, крепко обняв за шею. Она бы рассказала, как сильно скучает по нему, как мама в ожидании и тоске не выходит из дому и украдкой плачет. А лучше совсем ничего не говорить. Ведь порой молчание яснее всяких признаний…
В очередной раз калейдоскоп нахлынувших воспоминаний рассыпался в памяти повзрослевшей Беаты, беспорядочно перемешав мозаичные осколки минувшего. Что же случилось потом…? Потом было судилище, на которое маленькую девочку не допустили. Позже, со слов Николаса, который каким-то непостижимым образом умудрился пробраться в здание городского суда, Беата узнала, что её отца, мастера Ларса Эклунда, и лекаря Бернарда Тёрнера обвинили в чудовищном преступлении, в том, что именно они стали причиной гибели герцогини Глории Ллойд. Управляющий Каймангрота Вильгельм Готлиб, проходивший главным свидетелем по этому надуманному делу, словно злобный цербер, набрасывался с обвинениями то на мастера, то на лекаря, одного обличая в непростительной халатности и неумелой работе, другого – в невежестве и шарлатанстве. В тот день никто из присутствующих в суде не посмел прекословить лживым наветам коварного интригана и клеветника. Даже те, кто не раз обращался за помощью к лекарю Тёрнеру или восторгался тонкой работой мастера Эклунда, малодушно помалкивали, опасаясь навлечь на себя гнев всесильного графа. Этот слизняк много говорил о благородстве семьи Ллойдов: о том, как они приютили бездомных погорельцев, о щедрости хозяина замка, ставшего попечителем городской лечебницы, о великодушной герцогине, исполненной здоровья и жизненных сил, которой ещё бы жить да жить, об её искреннем участии в судьбах простых людей и стремлении помогать им… Закончил своё красноречивое выступление лукавый фразёр тем, что ещё раз упомянул о благородстве герцога Кристофера Ллойда, который не требовал от судей сурового воздаяния виновным в смерти его безвременно почившей супруги, однако, ввиду сложившихся обстоятельств долг честного человека предписывает ему, графу Вильгельму Готлибу, как выразителю интересов господина Ллойда, приложить максимум усилий к тому, чтобы более никто из жителей Валенсбурга не пострадал от преступного пренебрежения обязанностями и непростительного невежества обвиняемых, кои не заслуживают такой высочайшей привилегии, как человеческое доверие. Разумеется, Николас не мог дословно воспроизвести всё то, что нагородил этот болтун Готлиб на долгом и утомительном судебном заседании. Автор кратко пересказывает эту историю лишь для того, чтобы у читателя сложилось более-менее ясное представление о том, как всё происходило на самом деле. Вечером того же дня суд вынес свой окончательный приговор. Лекарю Бернарду Тёрнеру навсегда запретили заниматься врачеванием в пределах города Валенсбург и всех его окрестных поселений. В дополнение к оглашённому приговору было объявлено, что всякий, кто посмеет обратиться за помощью к господину Тёрнеру, будет обвинен в умышленном соучастии в запрещённых законом деяниях. Лечебницу высочайшим указом бургомистра приказано было временно закрыть, все сосуды с колдовским зельем опорожнить, а порошки, мази и травы придать огню. Судебным постановлением мастеру Ларсу Эклунду возбранялось заниматься своим ремеслом, а страже надлежало произвести обыск и конфискацию всего инструмента по месту его проживания, само же здание мастерской закрыть, двери опечатать. В тот вечер Беата сидела на кровати в своей комнатке на втором этаже и задумчиво смотрела в окно. Рядом лежала её любимая кукла, подаренная миссис Ллойд – прекрасный принц, которого она выбрала во время последней прогулки и так и не смогла вернуть. Беата хорошо помнила, как неслышно отворилась дверь и за спиной раздался родной отцовский голос:
– Ну, здравствуй, доченька…
Потом приходили какие-то люди, что-то искали, выносили, но это уже было неважно. В семье Эклундов, несмотря на беду, непрошено ворвавшуюся в их дом, как это ни странно, случился самый счастливый день. Они стояли втроём, крепко прижавшись друг к другу. Отец держал на руках свою дочь, а та, прильнув к нему головой, тихонько мурлыкала любимую песенку, которую они так часто напевали вдвоём, прогуливаясь по лесным тропам и цветущим лужайкам, распластавшись на горячем пляжном песке или во время отдыха в мастерской, валяясь в ворохе кудрявой стружки. Сзади, прислонившись к широкой спине Ларса Эклунда, едва слышно, нараспев, словно колыбельную, подпевала дрожащим голоском София. После бессонных ночей, тревог и ожиданий лицо её выглядело осунувшимся, усталым, но глаза… глаза светились тихим счастьем…
В зеленоватом окне, прикрытом прозрачным тюлем, мерцал тусклый огонёк восковой свечи. Этот неяркий свет отбрасывал на стену одинокую, неподвижную тень, похожую на пиковую даму из карточной колоды. В парадную дверь дома, где проживала вдова Элеонора Синклер, постучали. Одинокая женщина уже давно привыкла к хулиганским выходкам уличных мальчишек и потому перестала обращать внимание на их проделки. Но на этот раз стук показался ей каким-то иным, ненавязчиво-тихим. Она нехотя поднялась со своего кресла-качалки, взяла в руки горевшую свечу и направилась по узкому коридору к выходу. Снаружи никого не оказалось. «Снова эти несносные оборванцы, – выругалась про себя вдова. – Мелкие пакостники! Такие же бестолочи, как и их родители». Она уже собиралась захлопнуть дверь, но случайно краем глаза уловила в темноте, у самого порога какой-то предмет. Опустив пониже свечу, Элеонора Синклер разглядела под ногами глиняный горшочек, в котором росла красная роза. Она осторожно взяла его в руку и поднесла свернувшийся бутон к лицу.
– Терпеть не могу розы, – ворчливо проговорила она и, вдохнув аромат нежных лепестков, тихо добавила. – Но эта… эта определенно… прекрасна. – Губы дамы дрогнули, глаза налились серебристым блеском и на тонкие ресницы выкатилась одинокая слеза…
Судебные приставы на совесть исполнили постановление городского судьи и вынесли из мастерской столяра Ларса Эклунда всё, что червь не стачал. Уволокли даже кожаные кузнечные меха. Остались лишь вымазанная глиной, закопчённая печь да неподъёмная железная наковальня. Подмастерье Дэйв Фрост после обыска перестал появляться в доме своего наставника, а при встрече на улице с кем-то из семьи Эклундов стыдливо отводил глаза и поспешно переходил на другую сторону, избегая даже приветствия. Это был ещё один болезненный укол в самое сердце Беаты. Вот, что она отказывалась понять: как близкий человек, обретший в лице её отца учителя и друга, освоивший в его мастерской ремесло, деливший трапезу за их семейным столом, часто остававшийся на ночлег в их доме и получавший в долг средства на покупку инструмента и одежды, хотя им самим жилось непросто, теперь стыдился людей, проявивших о нём заботу и давших ему приют. Делал вид, будто они вовсе незнакомы и, сверх того, презрительно игнорировал всякие напоминания о том, что, ещё совсем недавно безродный и бездомный босяк, он был принят в гостеприимном доме Эклундов на правах члена их дружной семьи.
