Просыпаешься только в реанимации. Пить,  не дают. Жажда страшная, как после пятидесятикилометрового марша по пескам в жару. Гамлет пытался представить. Ребра болят. Они, знаешь, – и он, показал согнув указательный палец острым  крючком за ребро  подвешивают.

«Потом ребра болят». Игорь  жизнерадостный, а у жены глаза  грустные, словно это она, а не он, тяжело больна. Заметно, что смущена его словоохотливостью, сидит напряженно, чуть утопленная в диван. А что ему еще остается? Только говорить, разговаривать и чтоб  запомнили вот таким  веселым и разговорчивым. Я и запоминаю. Вот ведь даже жена не понимает, а кажется такой близкий человек, ан нет. Смотрит куда –то, как чумная. Что то  видит? Похороны? Устала?

Позвал Игоря курить. Он в замешательстве отпирается. Понимаю, что спалил. Оправдываюсь: «Ах да, кажется, не с вами курил. Точно! Я же с врачом курил! » – и для достоверности несильно бью себя кулаком по лбу.

Игорь поддакнул, оглядываясь на жену: «Да-а-а, я уж давно бросил! Сейчас бы зеленого чая!» По глазам жены вижу –  не поверит сценке. Ухожу, оставляя их в фойе на бежевом диване. Лена сказала, что у Игоря дела плохи и что он только догадывается, а его жена точно знает, поэтому и вид такой. Да уж какие там дела, раз даже Ленка знает!

Ленка старается вести себя, как своя. Но видно медсестры не принимают. А мимо нас проходят люди, уже побывавшие в двадцатичасовом перелете. Некоторые приветливо здороваются, некоторые нет. Здесь находятся и доноры, и те, кому пересадили, кто-то из них спасатель, а кто-то спасенный.

Медсестры, как пчелки. Врачи задумчивы и быстры. Занавес то открывается то закрывается. Их лица не успевают перестроиться после общения с больными и носят следы  боли.

На языке крутятся бесполезные вопросы: как все то, что они делают, работает и где в этом их, а где Божье? Выращивают органы! Все божье! А дьявольское!? Обман наверно. Нет ничего невозможного! Светила с французской фамилией,   напоминающий академика Амосова, здесь главный и это все что  хочется знать. Вспоминаю, как он пристально смотрел. И в общем, исходя из ощущений, его взгляд показался не очень. Он как будто говорил: «И что, Ленка, в нем нашла?» В его взгляде настороженность. Ну и что, что полноват? Похудею! Сказал же! Пацан сказал, пацан сделал! – вспомнил он  выражение брата.

Светила обещал бесплатную операцию и бесплатные анализы. Но вот за анализы уже денег просят. В халяву не верю, но ему почему-то поверил. Светила! Карма! Честь! А Ленка, судя по  устало зомбированному виду, уже крепко села. Готова, на все. А я? Ради нее тоже на все, даже квартиру продать, если понадобятся деньги, но, надеюсь, до этого не дойдет. На съемной, жить не сахар. Да и не на что.

Мне по прежнему не страшно. После рождения Ангела, я все слабее привязан к жизни. Срашное чувство, никому ненужности. Меня держит здесь только природа, распахнутые окна,  проветренные помещения. А более  всего запах деревни, земли и любовь к Лене. В городе  воспринимаешь эту пастораль как роскошь, молодую зеленую траву и березовую рощу, Катькин тракт, Горе-море, деревню Бральгино, рыбаков, кур, сплетни, крепкий сон, азартную бухню под уху и купание.

Надеюсь на лучшее. По другому, никак.  Светила знает свое, светила спасет. У него есть опыт, у него есть имя, у него есть престиж, тем более, что все говорят,  печень никуда не денется – отрастет, как миленькая. Да нужна она мне без любви!?

Не умру-то, не умру, а жизнь инвалида страшнее. Геройство на час, а муки на годы. И как бы наперекор тревоге,  в самый неподходящий момент  хочется ее поцеловать.

И вот уже в кулуарах осторожно говорят, что почку тоже надо. Для меня это, как удар в поддых после гонга, но если честно, что то подобного я и ожидал. Яркий день погружается в полумрак. Реальность побеждает вымысел! Небеса опускаются, а на лице как не старался все же явилась растерянность.  Только отмахнулся и взял себя в руки, хотя,  чувствую, дело пахнет  разводкой.

Нахмурился сильнее, словно это поможет. Громовержца из меня не вышло. Разочарование не заставило долго ждать. Вот тебе и аура гения. Потрошитель. Сожгу нафиг, все, до копчика! Почку захотел!

Прошло время. А что? Пожалуйста, готов. На режь! Кромсай! Худеть надо? Нет другого выхода. И они знают. Черные капатели! Пусть! Раз так распорядилась судьба, не будет вам заднего. Не дождетесь. Если надо,  все отдам, но только  тогда, чтоб  не проснуться. Слышали! Чтоб не проснуться!

Вы уж  поймите. Лучше быть мертвым героем, чем жить жалким калекой. Статистика! Престиж! К черту! Трусость – это не мое. Хватит уже, натрусился. Уже не хочу. И дальше. Залитый светом рапид, герой! В возрасте Христа! Иерусалим в снегу! Саркози еврей? Медведев!? Не все ли равно! Были б людьми!

Для меня теперь не лучше три минуты трусом. Хотя, кто знает? Боль и не таких  ломала! Вот не хватит духа, испугаешься острых  лезвий, и будешь сидеть и прятаться, чтоб не нашли, когда поблизости твоих кромсают. Боль и страх! Триллер! Рваная плоть! Не для слабых! И еще один вечер прошел. Сплю плохо, словно на ночь пирожков наелся и они гниют внутри.

Сейчас не боюсь операции, а что будет через полгода или год – не знаю. Может, и дрожать буду, и мерзко потеть. Но надеюсь, что все также буду готов ради Ленки.

 Еще  вдохновлен. Страх до сих пор не появился. Ленке доверяю, хотя вижу ее неадекватность, и эйфорию. Ее стройность и  бешенство  жгут сердце. Но она все таки здесь как чужая. От ее  оптимизма, и переоценки  веет могильным холодом! Терпеть уже само по себе трудно, а терпеть боль и жалостливые взгляды, оставшуюся жизнь. Это вилы, но постараюсь. А самое страшное скажут, что тебя же никто не заставлял, сам выбрал, вот и терпи!

Заранее можно представить и прочувствовать на мелочах. Вот месяц назад Ленка впервые в жизни обозвала алкашом. Это  ерунда, но не приятно. Частично согреваюсь мыслью, что мой поступок из той же серии, что и Иисуса, и  идет от него.  Опирается на потребность человека жертвовать, хотя бы ради близкого. У животных, такое,  у матерей. А у нас уже и у отцов, пробивается. Потребность!? Сказал же! Идеалист. И в такие моменты, вспоминая Его, забываешься и плохого  не слышишь и не видишь, хотя и слышишь и видишь аж до слепоты, но делаешь вид и терпишь, как Он, когда то.

Гамлет все больше понимал первых христиан. Их терзали, но они  шли ради  человечества. Верно, им хуже смерти надоело окружающее имперское свинство! Разврат и похотливая пустота Рима. Обрыдло! Львы рвали, а они терпели! Львы кромсали, а они молились.

Боль ничто! Боль все! Иду ради ребенка и это красиво. Это благородно! Пурпурная армия вперед! Хотя не знаю, что это за армия. Может  добра и света! А может окончательного и безповоротного мрака!? Да не все ли равно, рано или поздно!

Берусь спорить с эволюцией. Светила должен исправить ошибку природы! Да хватит уже ! Ничего он  никому не должен.

А Гамлет, чтоб не сглазить, боялся показать, что  не страшно. Думал, о разном и, в том числе, о Спартанском подходе, упрощающем все.  Оглядывался по сторонам, догадываясь, что незаметно для себя медленно дрейфует в неизвестность.

7

Хроники

В доме мама почти со всеми дружила и со многими все больше на почве выпивки. Люди позажиточней,  считали ее недалекой простушкой, но то, что она путала падежи, не мешало им использовать ее в своих целях: что-то подать, помочь, услужить, принести, перенести. Долго такие отношения не продолжались, потому что по наущению дяди Саши мама, хорошенько выпив, устраивала хитрецам разнос.

На лавке во дворе она предавалась второй после пьянства страсти – посплетничать. Причем сплетничала чаще и больше про своих, чем про чужих. Как можно крепче прикладывая, пока та была жива, свекруху, которую не без основания подозревала в непростой связи с сыном, т.е. дядей Сашей.

Потом переключалась на пожилую соседку. Среди старушек она выглядела невестой на выданье, но именно за это никто ее по-настоящему не уважал. Хотя все  признавали ее доброту и простоту. Но, эта доброта для нас была как раз та, что хуже воровства. И обидно, за это было, нам, а не  ей.