Единственной, кто ее привечала, была строгая тетя Наташа, которая через нее подторговывала слитым с молоковоза зятя цельным молоком. Остальные подруги – являлись скорее, собутыльницами, что сильно порицал дядя Саша, из-за того что они  пьют сами, и не угощают, не уважают его!

Мама жила сама по себе, а мы сами по себе, хотя она, вроде бы, как рядом, а на самом деле в другой галактике. Позже всегда задавался вопросом: что она такого совершила, что ее так наказывал Бог? И не находил, что ответить, предполагая, что, скорее всего, она расплачивается за кого-то, а может, и вообще не расплачивается, потому что никогда не видел ее недовольство жизнью. А теперь понимаю, что, скорее, Бог наказал нас с братом, а не ее.

Он хотел подружиться с девушкой творческого направления, чтобы в ней блеснуло что-то узнаваемое, но в тоже время непредсказуемое. «Узнаваемое с кем-то или с чем-то? С колокольчиком? С объятьем мамы?» – задавался и терялся с ответом. Предполагал витиевато, что хотел бы встретится с внутренним представлением о ней, выгравированном невидимым лазером на невидимой поверхности, что-то типа голограммы, или компьютерной графики. А про себя представлял такую озабоченную, спортивную, с хорошей фигурой пофигистку, и  чистюлю.

Рисовал обнаженных женщин, подрисовывал к ним мужчин, получалось порно, но не узнавал их потом. Стирал ластиком, рвал на мелкие кусочки чтоб не нашли и снова рисовал, находили не разговаривали, ругали, но не сильно. Видимо плохо рисовал. И в начале апреля такой случай подвернулся в кафе. Они как то удивительно просто разговорились, и ему стало интересно, он что то представил, но в один из моментов увидел у нее черноту под ногтями, и желание дружить  ослабло. И, хотя она все еще нравилась ему, он все время вспоминал ее ногти, будь они не ладны.

Дяде Пете отрезали ноги. Это произошло неожиданно, когда Гамлет служил в армии. Дядя Петя – фронтовик, инвалид войны и просто хороший человек. На семидесятом году жизни схоронил свою тихую, скромную хозяйку тетю Нюру и женился на полной ее противоположности тете Маше.

После двух лет совместной жизни, убедившись, что она еще ого-го сильна, как женщина, он, наконец, прописал ее и тем запустил в ней механизм пренебрежения к себе.

К тому же у тети Маши имелась куча внуков от непутевых детей.  Теперь ей стало совсем необязательно беречь его, запрещать курить, уговаривать помыться и не выпивать сверх меры. Она ему еще и подливала и все чаще приглашала на ночлег то внука, то внучек, живущих в интернате.

Пока бабушка была жива, она хоть как-то по-соседски сдерживала аппетит дяди Пети к выпивке. Причитая, бабушка вспоминала покойницу Нюру, рыбалку, боевые заслуги. А дядя Петя только нетрезво приговаривал: «У меня все будет! Мне все дадут!» В те времена он еще, бывало, кричал, что он за Родину кровь проливал,  и это имело действие даже на самых отъявленных бюрократов.

 Дядя Петя умел постучать кулаком в кабинетах. Можно сказать, он даже  любил и всегда с настроением, требовал свое заслуженное, но обычно больше дополнительного праздничного, продуктового набора ему не давали, так как на более высокие кабинеты стучание кулаком не действовало.

Сейчас бы жил – нетужил. У него имелась бы приличная пенсия и почет. Но не дожил. Через несколько лет после смерти тети Нюры и сожительства с тетей Машей он уже так напивался, что, будучи пожилым семидесятипятилетним мужчиной, желая выйти на улицу, обессилено падал в прихожей, наглухо преграждая путь в квартиру. Гамлет по просьбе бабушки пролезал сквозь дверную щель, и затем волочил его бесчувственного до дивана.

Дядя Петя тяжело дышал и был вообще никакой. А через какое-то  время  ему  чуть выше колен отхватили обе ноги. Казалось, он и тогда не унывал, только теперь почти не выходил из дома. А выпив, что-то грустно бубнил себе под нос, типа: «Ничего, ничего-о-о, по-о-ожил я, друггг ты мой, жалко мне тебя, но-о-о-о кккварртир-у-у-у не могу тттте-е-е-бббе-е о-о-осссттта-ави-ить, но мы поживем, еще поживем, повоюем, мне все дадут, все, бля..!» –

И сидя в инвалидном кресле, пускал сизые кольца дыма, как когда-то на рыбалке, на которую  несколько раз, брал.

8

Ангел не улетает

В наше время с детским воровством жестко, а в Древней Спарте поощрялось. Своровать у взрослого считалось особо почетным, оттого что, по их мнению, это вырабатывало смелость. Гамлет вспоминал себя, отвинтившего зеркала у дорогой по тем временам «Волги-24-10». Так попросту, с отверточкой, пока она стояла у цирка, дожидаясь хозяина. И, самое главное, не нужны были!

Так и пылились под кроватью, пока дядя Саша не пропил. И когда отвинчивал, ничто внутри не екнуло, оттого что игра! А ведь могли посадить! И после стольких лет  снова замерцали кристаллики катафот, в которые попал пучок рискованного воровского света.

Воспоминания о воровстве взбодрили, и послеобеденная вялость улетучилась. «Воспоминания и то возбуждают, а уж сам процесс и подавно», – согласился он со спартанцами, еще раз вспоминая храброго царя Леонида и его триста непобедимых. Ворье, рэкет, парняги, бакланы! Андреналин раш!

А вспомнил в связи с детскими сражениями с соседней улицей за право считаться лучшими и самыми что ни на есть спартанскими, так как ни они, ни мы не хотели быть какими-то там крестоносцами, которых победил Александр Невский на Чудском озере. «Если мечи обрезали, то все что ли, спартанцы?» – подначивали крестоносцы с Вокзальной. «Мы на деле покажем!» – гордо отвечали мы. «По-о-окажжжиите, только болтать умеете» – дразнили вокзальные, и драка набирала обороты. Уколы заостренными деревянными мечами оставляли синяки и ссадины. Щиты не спасали. Руки немели от ударов.

Позже стали подставлять поролон. Горящие стрелы с пробкой из-под шампанского на острие, пущенные из лука, сделанного из старых лыж, накрывали войско. Когда  выглядывал из щита, случалось чиркали по лбу. Тут уж не зевай: кто что  умеет, все в ход. Крики, визги, построение свиньей, клином, легионом. Куча мала! Маршировали гордо, дрались смело. Проезжающий патруль остужал: «Ну ка рыцари! Быстро расходимся!»

«Милиц…, менты!» – проходил шепоток. Кто смелее, кричал: «Мы же играем».  В ответ: «Ну, смотрите! Через полчаса по домам! Кого найдем, заберем». «Хорошо-о-о-о» – от радости, что с нами считаются, отвечали мы.

Но заканчивалось обычно не дружно, часто слезами и почти всегда из-за вмешательства старших из хулиганской прослойки, привлеченной за одну из сторон. И это было вероломством и нарушением договоров. Бой заканчивался в пользу Ярослава Всеволодовича, приведшего Батыя против брата Юрия. Кажется так было.

Ангел тихо рос, словно никуда не спеша. Тек, как тихая лесная речка, и лишь иногда после процедур задумывался, но быстро забывал уколы, и обычно через месяц как будто не помнил своих больничных страданий и мучений,  как любой ребенок, предаваясь игре. Игра смягчала острые углы его маленькой болезненной жизни. «Мы его дублеры, или он наш?» –  гадал Гамлет.

В один из дней Гамлет остался без дохода. Его не обманули, просто изменились условия, ситуация на рынке, и он разорился, оставшись без оборотных средств. Дефолт. И каждый раз приходилось пускаться в новые предприятия, рассматривая их как жизненный опыт и новые впечатления, и новые испытания. Это надо же снова риск! А собраться с силами все трудней. Мотивация не та, да и груз накопленного опыта.

Багаж, который, казалось, мог пригодиться, на самом деле тянул назад и заключался в страхе перед людьми доморощенного вороватого бизнеса. Опасался коварства, тем более что рядом уже не было Андрея и все приходилось решать самому. Но волков бояться. Особенно после рождения Ангела  мучительно привыкал к тяжести пребывания наедине со своим вроде как поражением, но так и не мог привыкнуть, разбавляя одиночество футболом, купанием, обществом случайных и неслучайных собутыльников, книгами, разной неденежной работой и стараясь не слышать все более крепнущих укоров жены.

«Я же копия!» – шутя  успокаивал он себя, но в итоге  не  сдавался, убеждая, что нужно бороться. Дисциплинировался своеобразно, как когда-то дед, ложился спать после программы «Время» и вставал на рассвете, в четыре утра, когда только-только начинали ходить трамваи. Но все без толку. Не помогало. Не  в этом причина. Нет во мне этого хапужничества. Этой эго настройки в свою пользу. А может я глупец? Может лентяй? Негодяй? Нет вроде, ничего подобного. Просто не интересно. А как семью кормить? Надо выкинуть эту глупость из головы, подальше. Интересно, не интересно, надо и все! Надо!