– Почему тайной? – спросила Киззи.

– Для меня важна независимость, – фыркнул в ответ Торлани. – Адриана шесть раз давала мне деньги на пекарню и тайно посылала своих людей, когда Дорлани становились слишком назойливыми. Я должен… Если я еще здесь со своим товаром, это благодаря ей.

Следующий вопрос Киззи был хорошо продуман:

– Может быть, тебе есть что рассказать о смерти Адрианы ее сыну?

Торлани явно боролся с собой. Схватив одну из буханок, он откусил от нее и принялся яростно жевать, бормоча что-то себе под нос. Наконец он проглотил прожеванное и сказал:

– Если кто-нибудь опять спросит меня об этом, я буду все отрицать.

– Я спрашиваю не для судьи, – прямо заявила Киззи. – Ни одна душа не узнает, от кого исходят сведения.

Он еще поколебался, а потом тихо заговорил:

– Ладно. Я стоял как раз здесь, когда ее убили. На площади закричали, я посмотрел туда, – он бросил взгляд в другой конец проулка, – и увидел человека в простой белой маске. Он вбежал в проулок с площади, споткнулся прямо перед моей тележкой, и маска слетела с его лица. Ненадолго. Я притворился, что не вижу его, но он даже не взглянул на меня. Надел свою маску и ушел.

– Ты узнал его?

– Конечно. Он же покупал у меня хлеб.

Киззи почувствовала, как чаще забилось ее сердце.

– И кто это был?

– Чуриан Дорлани.

У Киззи подкосились ноги. Конечно, сам по себе Чуриан Дорлани не был важной особой – ничем не примечательный член семьи-гильдии Дорлани. Но он носил фамилию Дорлани, и Киззи тут же прошиб пот. Дорлани были одной из пяти могущественнейших семей-гильдий в Оссе, их матриарх заседала во Внутреннем собрании.

Считалось, что Адриану убили заговорщики из Грента. Так почему же в этом оказался замешан член оссанской семьи-гильдии?

– Ты говорил Сжигателям об этом? – спросила Киззи.

Торлани покачал головой:

– Нет, конечно. Сдать им одного из Дорлани – значит подписать себе смертный приговор.

– Но мне ты сказал. Даже если ты обязан Адриане…

Киззи осеклась. Неужели она так удивилась, что сомневается в разумности собственного свидетеля? Но Торлани не рассердился – только покачал головой:

– Я часто продавал хлеб Адриане и Демиру. Многие позабыли о нем, но я еще помню те времена, когда он был важным человеком в Оссе. Я помню, как он старался, чтобы люди видели в нем политика, а не гласдансера. Мимо моей тележки каждый день проходит много людей, но мало кто пытается изменить мир к лучшему. Таких людей хорошо помнишь. Если Демир захочет отомстить за свою мать, я сделаю для него все, что смогу.

– Спасибо за наводку.

Киззи вынула из кармана пачку банкнот – Демир может позволить себе быть щедрым, – положила их на прилавок, прихватила еще буханку хлеба и вышла на площадь, размышляя о том, в какое положение она попала. В общем-то, она почти ждала, что одна из семей-гильдий окажется замешанной в этом убийстве. Но чтобы Дорлани…

Задача внезапно стала намного сложнее и опаснее.

В какой-то момент Киззи даже решила пойти к Демиру, вернуть ему деньги и сказать: «Разбирайся сам». Но она подавила это желание. В конце концов, она же не трусиха. Раз взялась за работу, значит доведет ее до конца, стекло ее покорябай.

Просто теперь придется действовать с оглядкой.

Ранним утром Демир вернулся в «Гиацинт». Ночь он провел за проверкой шпионской сети Адрианы в Иностранном легионе – из десятков контактов рабочими оказались только семь. При этом Демир всю ночь таскал с собой раненого, напуганного сокола – не самая легкая работенка. Измотанный и разбитый, он пришел в отель и, никем не замеченный, поднялся по черной лестнице на крышу, где имелась плоская площадка, невидимая с улицы.

Там был устроен птичник, большой, почти как конюшня, – массивная клетка с отделениями для птиц и шкафом для снаряжения. Птичником не пользовались, похоже, с тех пор, когда умер ручной сокол Демира, – мальчику было тогда двенадцать. Теперь он отнес раненую птицу в самую просторную клетку, осторожно посадил ее на насест и снял с ее головы импровизированный колпачок. Птица вздрогнула, повертела головой и громко, пронзительно вскрикнула.

Сокол скакал с жердочки на жердочку, оберегая левое крыло и слегка вздрагивая. Вдруг он шарахнулся в сторону, видимо напуганный звуками с улицы. Демир подумал: неплохо бы соорудить перегородку вдоль края крыши, чтобы немного приглушить шум. Но этим он займется позже – а лучше поручит это кому-нибудь из служащих отеля.

Демир опустился на пол, наблюдая, как сокол осваивается на новом месте, и глубоко вздохнул. По дороге в отель он внимательно просмотрел утренние газеты. Каждая новость представлялась ему теперь в совершенно ином свете – от незначительного повышения цен на зольный песок у него упало сердце, прочитав о закрытии крупного карьера в Пурнии, он стиснул зубы, а узнав о пожаре, уничтожившем склад песка семейства Ставри, почувствовал себя больным.

За день до того эти происшествия показались бы ему не связанными между собой, а потому не стоящими внимания – ничего серьезного, не о чем беспокоиться. Но отныне он видел в них признаки страшной беды. В мире заканчивался зольный песок. Без него повседневное колдовство станет невозможным.

Чтобы успокоиться, под конец пути он принялся читать историю на третьей полосе – о монстрах, замеченных в провинциях. Обычно такие бредни поднимали ему настроение, но теперь от них стало только хуже. Как решать мировые проблемы, когда обычный человек верит в призраков, болотных кикимор и древесных людей? Так они никогда не справятся с грядущими бедствиями.

– Больше я пока ничего не могу тебе предложить, – сказал Демир соколу, оглядывая птичник. – Пришлю сюда кого-нибудь, пусть займутся твоим крылом, ну и пара зайцев на кухне, поди, найдется. А у меня есть свои дела.

Оставив бедную птицу в одиночестве, Демир спустился в сад отеля, старательно избегая встреч со служащими, готовыми взвалить на него новые проблемы. Пусть Бринен заботится о доме – по крайней мере, пока.

Сад занимал обширную территорию размером со средний городской квартал. Со всех четырех сторон его окружали корпуса отеля с галереями первого этажа и номера для постояльцев над ними. Это было тихое место, защищенное от городского шума, с деревьями и клумбами, на которых виднелись зимние растения. В углу сада сохранился старый стекольный заводик – небольшой, оставшийся с тех времен, когда в отеле еще работал стеклодел, задолго до рождения Демира. Надо бы привести мастерскую в порядок, подумал он: вдруг удастся отыскать Тессу.

Но сейчас Демир держал путь совсем не в мастерскую. В саду было еще одно сооружение – изящный мавзолей из белого пурнийского мрамора с широкими фиолетовыми прожилками, очень редкого. С его стен глядели основатели династии Граппо; лица, высеченные в камне, казались суровыми. Мавзолей отнюдь не выглядел крупным: постройка в форме обелиска с тяжелой, истертой от времени деревянной дверью. Гости отеля большей частью проходили мимо, их влекли другие уголки огромного сада.

Тяжелая дверь тихо скользнула внутрь на смазанных петлях, открыв темный провал. Демир осветил его, повернув рычажок газового фонаря у входа. Бело-фиолетовая мраморная лестница, начинавшаяся у самого порога, вела вниз, под землю. Демир спускался медленно, зажигая каждый фонарь, точно, изгоняя темноту из склепа, он изгонял хаос из своих мыслей. Наконец узкая, крутая лестница уперлась в сводчатый каменный зал, расположенный глубоко под садом и превосходивший по размерам любой номер отеля. Он был заставлен мраморными бюстами матриархов и патриархов: тридцать поколений семьи-гильдии Граппо.

Гробница с урной, куда поместили прах Адрианы Граппо, стояла в дальнем углу склепа. Бюст, для которого она по замыслу служила пьедесталом, еще не успели изготовить. Демир хмуро глядел в пустоту, борясь с раздражением: если бы он видел изваяние матери, ему было бы легче. Конечно, это будет не та мать, которую он помнит, – скульптор возьмет портрет двадцатилетней Адрианы. К этому тоже придется привыкнуть.