Уинстон шагал по дорожке в пятнах света и тени, ступая в золотые лужицы там, где расступались ветви. Под деревьями слева дикие гиацинты затянули землю синей дымкой. Теплый воздух нежно ласкал кожу. Из глубины леса доносилось воркование вяхирей. Было второе мая…

Он пришел чуть пораньше, трудностей с дорогой не возникло. Судя по всему, девушка имела большой опыт в таких делах, и Уинстон боялся гораздо меньше, чем следовало бы при подобных обстоятельствах. Пожалуй, в выборе надежного места ей можно доверять, хотя на природе расслабляться стоит не больше, чем в Лондоне. Разумеется, на телеэкран здесь не наткнешься, зато могут быть микрофоны, которые способны записывать и распознавать голоса, к тому же путешествовать в одиночку считается подозрительным. Хотя для перемещений менее ста километров штамп в паспорте не нужен, на железнодорожных станциях иногда дежурят патрули, проверяют документы у всех членов Партии и задают каверзные вопросы. Сегодня патрули Уинстону не попались, от станции он шел, сторожась, оглядываясь, убеждаясь в отсутствии слежки. В электричку набилось полно пролов, радовавшихся по-летнему теплой погоде. В деревянном вагоне, где ехал Уинстон, расположилось многочисленное семейство, начиная от беззубой прабабки и кончая месячным младенцем, которое собралось провести воскресный денек у родни в деревне и, как с готовностью объяснили Уинстону, прикупить на черном рынке немного масла.

Узкая дорожка расширилась, и вскоре Уинстон вышел на петлявшую среди кустов тропу, о которой говорила девушка. Часов у него не было, но по ощущениям до пятнадцати еще оставалось время. Дикие гиацинты росли густым ковром. Он присел и начал собирать цветы, отчасти чтобы скоротать ожидание, отчасти загоревшись странной идеей вручить букет девушке. Он набрал целую охапку и вдохнул тонкий, сладковатый аромат, как вдруг за спиной хрустнул сучок. Уинстон продолжил неторопливо собирать гиацинты. Либо это девушка, либо за ним все-таки следили. Обернуться значило признать вину, а потому он сорвал еще один цветок и еще. И тут на плечо ему опустилась легкая рука.

Уинстон поднял взгляд. Девушка покачала головой, давая понять, что разговаривать нельзя, раздвинула кусты и зашагала по узкой тропинке прямо в лес. Судя по тому, как привычно она обходила болотистые участки, ей доводилось бывать здесь не раз. Уинстон следовал за ней, все еще сжимая в руках букет. Поначалу он испытал облегчение, но теперь, глядя на ее стройное, сильное тело, на затянутый на бедрах алый пояс, особенно остро ощутил свою неполноценность. Ему казалось, что девушка вот-вот обернется, смерит его взглядом и отвергнет. После лондонской копоти упоительно-свежий воздух и зелень леса ошеломили Уинстона. Уже по пути со станции, под лучами майского солнца он почувствовал себя грязным и тщедушным, жалким узником четырех стен. Ему пришло в голову, что девушка впервые видит его при свете дня и на просторе. Они подошли к упавшему дереву, о котором она говорила. Девушка перепрыгнула через ствол и раздвинула кусты, стоявшие плотной стеной. За ними оказалась крошечная полянка, поросшая травой и окруженная высокими молодыми деревцами.

– Вот мы и пришли, – произнесла она.

Он стоял к ней лицом на расстоянии нескольких шагов. И все же не смел приблизиться.

– Болтать по дороге я не рискнула, – продолжила она, – вдруг там микрофон спрятан? Сомневаюсь, но кто знает. Всегда есть шанс, что этот свинтух опознает тебя по голосу. Здесь-то мы в безопасности.

У него все недоставало мужества подойти к ней. Лишь тупо переспросил:

– В безопасности?

– Да. Погляди на эти деревца! – Их окружали молодые ясени, проросшие из пней некогда срубленных деревьев. – Стволы слишком тонкие, микрофон в таких не спрячешь. К тому же я бывала тут раньше.

Девушка стояла перед Уинстоном очень прямо, с чуть ироничной улыбкой, наверное, удивлялась, почему он медлит. Дикие гиацинты посыпались на землю. Он подошел и взял ее за руку.

– Представляешь, я только сейчас разглядел, какого цвета у тебя глаза! – Они были карие, довольно светлого оттенка, обрамленные темными ресницами. – Теперь, при свете, ты все еще можешь на меня смотреть?

– Легко.

– Мне тридцать девять. Есть жена, от которой никак не избавиться. Вдобавок у меня варикоз и пять вставных зубов.

– Плевать, – заявила девушка.

Еще секунда и… даже не скажешь, чей порыв был первым… они оказались в объятиях друг у друга. Поначалу Уинстон не ощущал ничего, кроме полного невероятия. Юное тело жалось к нему, копна темных волос касалась его лица… и да! это она запрокинула голову… и вот уж он целует ее полные красные губы. Она обняла его шею, уже звала его милым, ненаглядным, любимым. Он потянул ее к земле и не встретил ни малейшего сопротивления: мог делать с ней все что угодно. Только, по правде-то, не было в нем никаких чувств, кроме довольства близостью. Его переполняли невероятие и гордость. Происходящее чаровало, но никакого физического влечения не было. В чем истинная причина – слишком ли все скоро, не то молодость и красота девушки напугали, не то чересчур уж он привык к жизни без женщин, – он не знал. Девушка поднялась, вынула из волос гиацинт. Села рядом, обвив рукою его талию.

– Не переживай, милый. Спешить некуда. У нас впереди весь день. Отличное укрытие, правда? Я набрела на него, когда однажды заплутала в турпоходе. Если сюда кто и зайдет, услышим за сотню метров.

– Как тебя зовут?

– Джулия. А как тебя, я знаю – Уинстон, Уинстон Смит.

– Как вызнала?

– Вызнавать, милый, я умею, полагаю, получше тебя. Расскажи, что ты думал про меня до того дня, когда я записку тебе сунула?

У Уинстона никакого позыва не было ей лгать. Признаться в худшем сейчас было сродни признанию в любви.

– Видеть тебя не мог. Хотелось взять тебя силой, а потом убить. Две недели назад я всерьез подумывал размозжить тебе голову булыжником! Если и вправду хочешь знать, воображал, что ты как-то связана с полицией помыслов.

Девушка радостно рассмеялась, приняв его признание за восхищение ее маскировкой.

– Только не полиция помыслов! Ведь правда же ты так не думал?

– Ну, может, и не совсем так. Только взгляни на себя: вся такая юная, свежая, здоровая, вся из себя активистка… Ты ж понимаешь, я и решил, что наверное…

– Я достойный член Партии! Чиста и в помыслах, и в делах. Транспаранты, демонстрации, лозунги, соревнования, турпоходы – вся эта похабень! И ты думал, будь у меня хоть четверть шанса, я разоблачу тебя как помыслокреминал и подведу тебя под казнь?

– Вроде того. Многие девицы, знаешь ли, таковы.

– Это все из-за этой гадости! – воскликнула Джулия, сорвав с себя алый пояс Юношеской антисекс-лиги и забросив его на куст. Потом, словно прикосновение к талии напомнило ей о чем-то, сунула руку в карман и достала маленькую палочку шоколада. Разломив ее, половинку дала Уинстону. Уже по запаху он понял, что это совсем не обычный шоколад. Серебристая упаковка, гладкая и блестящая поверхность… Простой шоколад тусклый, легко крошится и по вкусу напоминает дым от горящего мусора. Впрочем, пару раз Уинстону доводилось пробовать настоящий шоколад. Аромат будил в нем сильное, в дрожь бросающее воспоминание, но вот о чем, вспомнить он не мог.

– Где раздобыла? – спросил он.

– На черном рынке, – равнодушно бросила она. – Вообще-то и я из таких же, если посмотреть. Спортивная. Была командиром отряда Разведчиков. Волонтерствую по три вечера в неделю в Юношеской антисекс-лиге. Часы потратила на расклейку их паршивой гнуси по всему Лондону. На демонстрациях всегда одно древко транспаранта тащу. Всегда бодра-весела, ни от чего не увиливаю. Вопи всегда с толпою вместе – так я это называю. Иначе никак не уцелеть.

Первый кусочек шоколада растаял у Уинстона на языке. Вкус был восхитительный. Только по грани сознания все еще маячило воспоминание, чувства будило тревожные, но никак не желало обретать четкую форму, словно замеченный краем глаза предмет. Он гнал его прочь, понимая лишь, что это память о каком-то поступке из тех, что и рад бы исправить, но не в силах.