На следующий день темноволосая появилась. Руку больше не держала перевязь, лишь запястье укрывал пластырь. Уинстон испытал такое облегчение, что несколько секунд не мог отвести от нее глаз. На другой день ему почти удалось с ней заговорить. Когда он вошел в столовую, девушка сидела за столом довольно далеко от стены и совсем одна. Обед только начался, свободных мест хватало. Очередь продвигалась вперед, пока Уинстон не дошел почти до кассы, и вдруг застопорилась: кто-то принялся громко возмущаться, что не получил свою таблетку сахарина. Девушка все еще сидела одна, когда Уинстон взял свой поднос и двинулся к ней. Он медленно шел, отыскивая свободное место за соседними столами. До цели оставалось метра три. Еще пара секунд и… «Смит!» – окликнули его сзади. Уинстон сделал вид, что не слышит. «Смит!» – опять оклик, уже громче. Увы, пришлось обернуться. Блондин с глуповатым лицом по имени Вилшер, которого он едва знал, с улыбкой указывал на свободное место возле себя. Отказать было бы небезопасно. После того как его узнали, нельзя было подсесть к одиноко сидящей девушке. Слишком заметно. Он опустился рядом с глупо улыбающимся сослуживцем, растянув губы в дружелюбной улыбке. А мысленно рисовал себе, как всаживает кирку прямо в лыбящуюся морду. Через несколько минут все места за столом девушки уже заняли.

Вероятно, она заметила его маневры и намек поняла. На следующий день Уинстон пришел в столовую пораньше. Конечно же, она сидела примерно на том же месте и снова одна! В очереди перед ним стоял юркий, похожий на жучка коротышка с плоским лицом и маленькими пронырливыми глазками. Отойдя от кассы с подносом, Уинстон увидел, как коротышка ринулся прямиком к столу девушки. Надежды вновь рухнули. Дальше по ряду пустовало еще одно место, но что-то в облике настырного недомерка говорило о том, что он предпочтет устроиться с максимальным комфортом за более пустым столом. Сердце Уинстона сковало льдом: пока не застанет ее одну, поговорить им не удастся. Вдруг раздался ужасный грохот. Коротышка упал на четвереньки, поднос отлетел в сторону, по полу растекались суп и кофе. Бросив на Уинстона злобный взгляд, словно это он подставил ему подножку, растяпа поднялся. Впрочем, на том все и кончилось. Уже через пять секунд Уинстон с бухающим в груди сердцем сидел за вожделенным столом.

Даже не взглянув на девушку, Уинстон снял тарелки с подноса и приступил к еде. Заговорить следовало немедленно, пока к ним никто не подсел, но Уинстона сковал страх. С тех пор как они столкнулись в коридоре, прошла неделя. Она могла передумать – да что там, наверняка передумала! Подобная авантюра обречена на провал: в реальной жизни так всегда и бывает. Пожалуй, Уинстон уклонился бы от разговора, однако внезапно завидел вдали Эмплфорта, поэта с волосатыми ушами, который брел по залу в поисках свободного места. Эмплфорт по-своему симпатизировал Уинстону и непременно сел бы рядом, если бы заметил. На все про все оставалась минута, не больше. И Уинстон, и девушка мерно пережевывали пищу – жидкую фасолевую похлебку, смахивающую на суп. Уинстон заговорил тихим шепотом. Они черпали ложками водянистую жижу, не поднимая глаз, и обменивались короткими фразами, произнося их без всякого выражения.

– Когда освободишься?

– В восемнадцать тридцать.

– Где встретимся?

– Площадь Победы, памятник.

– Слишком на виду.

– Сольемся с толпой.

– Условный знак будет?

– Нет. Не подходи, если рядом никого. На меня не смотри, держись поближе, и все.

– Во сколько?

– В девятнадцать ноль-ноль.

– Ладно.

Эмплфорт не заметил Уинстона и сел где-то еще. Больше они не разговаривали и даже не смотрели друг на друга, насколько это вообще возможно для людей за одним столом. Девушка быстро доела свой обед и ушла, а Уинстон остался покурить.

На площади Победы Уинстон появился раньше назначенного времени и бродил кругами у подножия огромной рифленой колонны, которую венчала статуя Большого Брата. Вождь смотрел на юг – туда, где сокрушил евразийские самолеты (несколько лет назад это были востазийские самолеты) в Битве за Авиабазу-1. На улице перед ним стояла конная статуя, изображавшая Оливера Кромвеля. Девушка опаздывала уже на пять минут. Уинстона вновь охватил страх: не придет, наверное, передумала! Он медленно прогулялся по северной части площади и с мрачным удовлетворением опознал бывшую церковь Святого Мартина, чьи колокола некогда пели: «За тобой три фартинга». Потом он заметил у памятника девушку – она читала или делала вид, что читает надпись на плакате вокруг колонны. Пока людей мало, подходить к ней слишком опасно: со всех сторон площадь окружают телеэкраны. Внезапно слева раздался рев голосов и грохот тяжелой техники, набежали толпы людей. Девушка проворно обогнула каменных львов у основания монумента и побежала со всеми. Уинстон последовал за ней. Судя по крикам, мимо везли под конвоем евразийских военнопленных.

Южную сторону площади уже блокировала плотная толпа. Обычно Уинстон избегал мест скопления людей, но сейчас пихался, толкался, лез в самую гущу. Вскоре он очутился на расстоянии вытянутой руки от девушки перед здоровенным пролом и его не менее необъятной женщиной, вероятно, женой, которая встала намертво. Уинстон подергался из стороны в сторону и мощным рывком умудрился вклиниться между парочкой. Он словно попал в жернова из плоти, грозившие размолоть его в труху, и все же прорвался, лишь слегка вспотев. Он таки пробился к девушке! Они стояли плечом к плечу, глядя прямо перед собой.

По улице медленно двигалась длинная вереница грузовиков, в кузовах которых по углам застыли вооруженные солдаты с каменными лицами. Меж ними сгрудились низенькие желтокожие пленные в потрепанной зеленой униформе. Грустные монголоидные лица безучастно взирали на толпу. При тряске на ухабах раздавался лязг металла: все пленные были скованы кандалами. Глядя мельком на проезжающие мимо грузовики, Уинстон касался плеча и локтя девушки. Ее щека была так близко, что он чувствовал тепло. Она тут же взяла ситуацию в свои руки, как тогда в столовой, и заговорила тем же бесцветным голосом, едва шевеля губами. Тихое бормотание почти заглушало шум толпы и грохот грузовиков.

– Слышишь меня?

– Да.

– Сможешь выбраться в воскресенье?

– Да.

– Тогда запоминай! Поедешь с вокзала Паддингтон…

Девушка расписала ему маршрут с поразительной военной точностью: полчаса на электричке, выйти со станции налево, пройти два километра по дороге до ворот без верхней перекладины, потом по грунтовке через поле, затем по заросшей травой тропинке между кустов, до сухого дерева, покрытого мхом. Такое чувство, что в голове у нее была карта.

– Запомнил? – наконец шепнула она.

– Да.

– Сверни влево, потом вправо и снова влево. Ворота без верхней перекладины.

– Когда?

– Около пятнадцати. Может, придется ждать. Я приду другим путем. Все запомнил?

– Да.

– Теперь скорее уходи!

Этого она могла бы и не говорить, только пока выбраться из толпы им вряд ли удалось бы. Мимо все ехали грузовики, люди продолжали глазеть на пленных. Поначалу раздавались крики и свист (то бушевали члены Партии), потом стихли и они. Преобладало в основном любопытство. На иностранцев, хоть из Евразии, хоть из Востазии, глазели как на невиданных зверей. Жителям Океании доводилось их видеть лишь в качестве военнопленных, да и то мельком. Никто не знал, что случалось с ними дальше. Некоторых за военные преступления вешали на площадях, остальные просто исчезали – скорее всего в трудовых лагерях. Круглолицых монголоидов сменили более привычные европеоиды – грязные, бородатые, изможденные. Уинстон чувствовал их взгляды, иногда неожиданно пристальные. Колонна подходила к концу. В последнем грузовике стоял заросший по самые брови старик, привычно скрестив запястья перед собой. Уинстон понял, что пора расходиться, и вдруг почувствовал, как девушка нащупала его руку и слегка сжала.

Вряд ли это длилось долее десяти секунд, и все же он успел запомнить ее кисть в мельчайших подробностях. Уинстон ощупал длинные пальцы, ровные ногти, натруженные ладони, гладкую кожу запястья. И тут он спохватился, что не обратил внимания, какого цвета у девушки глаза. Скорее всего карие, хотя у темноволосых людей встречаются и синие. Но повернуть голову и удостовериться было бы немыслимой глупостью. Так они и стояли, тайком держась за руки посреди массы людских тел, глядя прямо перед собой, а вместо глаз девушки на Уинстона из косматых глазниц скорбно взирали глаза старика-военнопленного.