— Ты будешь вино или воды принести? — сказал он вежливо, почти ласково и без единого намека на бутылку выпитого ранее рома.

София приподняла руку, в сторону отца, и не поднимая на него взгляда, тихо ответила.

— Воды будет достаточно.

На столе воды не было, только вино. Тогда Жанпольд, не дожидаясь Клары, и сам вышел из комнаты, одновременно с этим давая себе передышку.

София почувствовала свободу. Ей стало легче управлять своим телом. Она смогла сесть на стул и даже подвинуть к себе тарелку поближе. Она посмотрела на Марию. Та посмотрела на неё в ответ. Уставшая, засыпающая на ходу, девочка больше была похожа на призрак. А вино и большая куриная ножка, еще сильнее повлияли на её желание спать.

— Мы можем поделить тарелку, подвинься ближе, — сказала София.

Мария не успела ответить. В комнату зашла Клара с хлебом и с еще двумя тарелками.

— Я вижу господин мэр отдал тебе свою, — обратилась она к Софии, — значит, будет запасная, — она поставила одну тарелку на против Марии, а другую посредине стола.

Вернулся Жанпольд с графином воды и двумя стаканами.

— Мария, тебе налить?

Он поставил два стакана и, не дожидаясь ответа, заполнил их водой почти доверху. Мария схватила свой стакан и стала пить. Пока не кончилась вода. Оторвала стакан от губ и посмотрела на Жанпольда.

— Спасибо.

— Нет. Тебе спасибо. Ты спасла мою дочь.

Жанпольд подвинул стакан с водой к Софии. Она подняла голову и посмотрела на отца. На его лицо полное благодарности и счастья. Он не улыбался, но она понимала. Помнила этот взгляд, полный любви.

— Прости, что я убежала.

— Ты здесь сейчас. Вот, что действительно важно.

София кивнула и поднесла к губам стакан. Жанпольд смотрел как, она пьёт воду.

— Я искал везде. Но я не мог отправить людей в Воларис, — сказал он когда София допила, — боялся отправиться туда сам.

София опустила голову к тарелке. Взяла вилку и ткнула в кусок курицы.

— И правильно. На мне уже достаточно смертей.

Жанпольд положил руку на плечо Софии. Она вздрогнула. Продолжила есть. Пока слезы не закапали на тарелку и жевать стало тяжелее.

— Всё в порядке, ты дома, — Жанпольд встал на колени перед её стулом и стал гладить дочь по голове, повторяя одно — «Всё в порядке, ты дома, ты вернулась».

София бросила вилку и обхватила лицо ладонями. Затряслась от раздирающей печали и выходящих слёз. Отец попытался унять её дрожь, обхватил крепко руками и прижал к себе.

Глава тридцать вторая

В первую ночь Мария была настолько уставшей, что это мешало ей спать. Столько накопленной тревоги, столько сменяющих друг друга мыслей душили её, лежащую под одеялом и пытающуюся уйти из этого мира хотя бы на ночь. Она вертелась вокруг себя, крутила головой и никак не могла заставить сердце не давить на неё так сильно. Туда словно воткнули гвоздь. Она могла почувствовать его очертания, как он не позволяет расслабить мысли. Бесконечная тупая боль, усиливающаяся при мысли о Галахаде. О человеке, что пожертвовал собой ради неё.

Когда-то этой ночью, ей всё же удалось уснуть. Ей ничего не снилось. Она пропала в тьме, пропали её мысли и от того, когда она проснулась по утру, ей стало еще хуже. Боль тут же, почувствовав пробуждение, вцепилась с новой силой, представляя перед глазами лицо Галахада и забивая голову мыслями о нём и о его самопожертвовании. Мария даже не чувствовала себя отдохнувшей и не могла противостоять боли. Она снова вся ей отдалась, беспомощно вздыхая.

Хоть она не была отдохнувшей, спать ей тоже не хотелось, или она не могла. Пришлось встать. Её уложили на диван, в той же комнате, когда она впервые попала в этот город с Галахадом. За дверью топот горничных, проходящий туда-сюда. Они к чему-то готовились. Или бегали передавали сплетни. О том, что вернулась дочь мэра, о том, что она вернулась из Волариса. О Марии же все быстро позабыли. По крайней мере, ей так казалось. В прошлый раз её разбудила Клара. И тогда солнце было ниже. Сейчас же, время близится к обеду, а к ней так никто и не зашёл.

Мария взяла свою грязную одежду со стула: штаны, рубаху и темную курточку. Пояс с двумя клинками. Оделась.

Она не боялась ходить по особняку без разрешения, впрочем, как и в предыдущий раз. Она вышла из комнаты, прошлась по длинному коридору до лестницы, спустилась на первый этаж. Здесь она не могла не заметить горничных, бегающий в разные стороны по разным делам. Кто-то ходил с посудой, кто-то пробегал с маленькими баночками в руках. Это могли быть приправы или особые травы для трапезы. Другие таскали стулья. Некоторые бегали с тряпками и протирали всё вокруг. Мария прошла в комнату, куда постоянно заходили и откуда постоянно выходили горничные. Это был обеденный зал, с длинным столом посередине, рассчитанный, если учесть стулья и тарелки, примерно на десять человек. Впрочем, самой еды на столе не было, поэтому Мария не стала болтаться под ногами горничных и вышла во двор. Затем, пройдя через ворота у особняка, она оказалась на оживленной улице города. Поскольку особняк мэра, стоял довольно близко к главной площади, Мария туда и направилась.

Она не могла точно определить зачем ей туда понадобилось, но ей хотелось пойти куда-нибудь, делать что-нибудь. И хоть на какое-то время отвлечься от мыслей.

Но на главной площади, в самый разгар торговли, шума и вони от весящей на прилавках рыбы и разделанного мяса, Марии стало душно и не по себе. Ей хотелось пройтись по городу, посмотреть на людей, увлеченных рутиной, но вместо этого она нашла себя на задворках, в одном из переулков, по которым бегают крысы, что прячутся так же, как она. А люди, с их дневными обычаями с их вежливыми улыбками и заботами были ей чужеродны. Она не могла понять, как они могут так жить. С такими ужасами вокруг. С той болью, что может чувствовать человек. Значит, они наверняка не знают. Должны не знать. Как бездонно бывает боль от потери любимого человека. Или знают, но врут себе. Живут в обмане, будто в пузыре. А может и вовсе — никого так не любили и не полюбят. Ведь из всей толпы на главной площади, в проигрыше только она. Дура — только она. С болью, что некуда деть. От неё не избавиться и не забыть. Нельзя вернуться обратно, стать той, какой она была до встречи с Галахадом, до путешествия в Воларис. До того, как единственный человек, который понимал её, уважал и по-отцовски любил, не пожертвовал собой, доказывая ту самую любовь.

Мария так и не вернулась на площадь. Даже не осмелилась подумать о возвращении. От одной мысли о тех людях и запахах, ей становилось тошно. Она вернулась переулками к особняку.

#

София переступала с ноги на ногу. Также, она смотрела на этот процесс. Её обувь запылилась, пока она шла несколько кварталов от особняка отца. Это были самые быстрые несколько кварталов в её жизни. Она почти не заметила, как они промелькнули перед её глаза, удалились прочь, оставив наедине с одной только дверью, что перед глазами. Казалось, она постучала в эту дверь вечность назад, но когда её открыли, София хотела иметь в запасе еще несколько вечностей. Стареющий мужчина, но ещё не старый, не узнал её. А София, даже спустя столько лет, смогла разглядеть в нём сходство с одним из мальчишек, что отправился с ней в Воларис и как большинство, там и остался.

— Вам чем-то помочь? — сказал мужчина, с интонацией слишком доброй и располагающей.

— Я знала вашего сына, Генриха. И я знаю, что с ним случилось.

Ничего доброго и располагающего не осталось на лице мужчины.

— Что вам нужно? — твердо спросил он, — если вы хотите что-то мне продать, используя моего сына…

— Нет, нет, что вы, — замахала руками София, будто сметая его слова и мысли, — я дочь мэра. Та самая, что увела вашего сына!

Оба затихли. Отец Генриха от шока, София от стыда и признания.