Она понимала, что ничто бы его не остановило. И она не имела права требовать от него дальнейшей службы в этом храме после сотни лет. Она восприняла его уход, как нечто разумеющееся. Особенно после того, как она негласно стала приемником и выслушала последние слова стража.
София осталась одна. Теперь она не могла покинуть храм, как ей хотелось. По крайней мере, пока не закончатся стрелы. Впервые в жизни у неё появилась работа. Долг. Её уголок, что положено охранять. И некому помочь в этом деле, никто не укажет на ошибки и не сможет её заменить.
София ответственно подошла к первой работе в её жизни. Она старалась спасти, как можно больше людей и не жалела стрел.
Глава тридцать первая
Первыми запели птицы, затем позеленела трава. Солнце появилось из-за туч, которые уходили далеко за горизонт. Эти тучи — почти что запуганные, давно не видевшие таких изменений, спешили прочь.
София задремала на лавочке. Солнечное тепло согревало её бледные щеки и исхудавшие руки.
Во вспышке света, как в рождении, она вспоминала, как чувствовать. Любовь, обида, тоска и ненависть. Счастье хорошего дня. Последствия чужих решений. София вспомнила своего отца. Заскучала по нему. Долго вспоминала черты его лица, теперь наверняка с прорезающими седыми волосами.
Понимание времени вернулось к Софии. Наступило утро. Из состояния дрема её вытащили так же внезапно, как и поместили, словно она начала падать. Всё тело вздрогнуло. София открыла глаза. Насыщенность цвета сбивала с толку. Как давно она не видела зелень травы или желтизну древесины, опаляемой солнцем. Как давно она не дышала полной грудью, со слезами на щеках. Как давно не улыбалась, не чувствовала прилив сил.
Всё это счастья, радость обретённого, выплескивалось в движениях. София подпрыгнула с лавочки у храма, бегала вокруг, по мягкой траве. Она хотела вновь попробовать всё — смеяться и плакать, спать, есть, пить, любить любого суженного, что приведет ей отец. Хотела увидеть отца и хмурых горничных. Хотела увидеть свой дом, свой родной город. Детишек, бегающих вокруг, крики торговцев на площади. Вечернюю тишину засыпающего города. Сияющие звезды. Синее небо над головой. Теплый чай со сладостями. Игривые споры с отцом. Чистое бельё на кровати. Медленно поднимающееся солнце на рассвете.
Ей хотелось снова жить.
Именно тогда, посреди поля, к ней незаметно подобралась Мария. В отличие от Софии, ей не хотелось жить. Она бы с легкостью обменялась местами с Галахадом. Но никто не дал ей право выбирать. Мария злилась и тосковала. У неё снова всё забрали, пока она стояла и смотрела как это делают.
— У вас получилось! — провозгласила София с чувством огромного облегчения на плечах, — как⁈
— Галахад убил дракона, — Мария поняла, что если она захочет и дальше произносить имя рыцаря, ей придется привыкнуть к боли в сердце, — он убил «Неведомого» и отправился по ту сторону вместе с ним. Всё кончено.
#
Медленно, но верно, солдаты подбирались к столу, за которым сидел Жанпольд. Пока один из солдат не стал подбираться настолько медленно, что второй солдат вышел в лидирующую позицию и, казалось, стал единственным и главным инициатором затеи разбудить пьяного мэра. Оба солдата полностью остановились. Поскольку говорить, даже шепотом, было бы слишком громко для пьяных ушей мэра, ничего лучше, чем злобно пялится друг на друга они не придумали. Тут старая горничная не выдержала и громко, отчетливо вздохнула от недовольства и трусости солдат. Все замерли. Внимание обращено на мэра. Казалось, что всё обошлось. Хотелось выдохнуть, хотя бы тихонько, но досадная мысль, что на самом деле они и пришли сюда, чтобы он проснулся, дошла до них и тоже огорчила.
Только богу могло быть известно, сколько ещё в этой комнате стояли бы в тишине и недвижно, не случись следующего. Каким-то чудом, словно почувствовав рядом родную кровь, Жанпольд проснулся сам. Сначала задвигал руками, затем поёрзал ногами и наконец, раскрыл глаза, поднимая голову с тарелки с курицей. От неожиданности, что вокруг столько людей, он икнул и дернулся назад, растопырил руки в сторону, будто к чему-то готовясь. Солдаты приняли стойку смирно и пытались смотреть куда-то вдаль, надеясь, что спросят не их, а кого-то другого.
Жанпольд перевел взгляд на горничных. Они стояли, опустив головы. Добиться от них чего-либо было трудно, если это не касается уборки посуды и расстилки белья. Все они трепетали и боялись мэра. Боялись потерять работу. Тогда Жанпольд, наконец, увидел Марию. И сначала не совсем её узнал или скорее не поверил, что узнал. Подумал, что какая-то шарлатанка пришла выдавать себя за путешественницу в Воларис. Он злостно на неё посмотрел. Прямиком Марии в глаза. На что так ответила таким же стальным взглядом, хоть чуть и уставшим. Взглядом непоколебимым, коих не увидишь часто и только у великих людей. Не зная, что и думать о таком, Жанпольд перешел на последнего человека, находящегося в комнате. То была женщина, бледная и худощавая. В знакомых одеждах, но в старых и кажущихся, даже для такой худой особы, маленькими. В волосах её грязь, как и на щеках. Волосы взбились в комок, да так, что и не сказать сразу, что это девушка. Только знакомость лица, его теплота, помогали понять, что перед ним женщина, а не худощавый высокий подросток. Жанпольд не мог свести глаз с неё. С этой женщины. Он хотел что-то ей сказать, но с удивлением обнаружил отсутствие слов, мыслей в голове и даже способности открыть рот. Он сидел неподвижно, смотрел на Софию, а она смотрела на него, находясь точно в таком же оцепенении. А солдатам и горничным не оставалось ничего другого, кроме как притвориться, что ими тоже овладело это чувство.
Мария осмотрела обездвиженные лица, на чьём фоне, казалось, она двигается даже слишком вызывающе. Под её ногами громко, в сравнении с тишиной, заскрипел пол. До этого в комнате можно было услышать, как плавиться воск горящих свечей на столе, теперь же Мария перебивала все звуки своими действиями. Она прошла к столу и села на свободный стул справа от него, неподалеку от мэра. Посередине стола, в большой тарелке лежало пол туши жареной курицы. Мария подвинула её к себе за неимением собственной тарелке и вырвала из бедной птицы аппетитный кусок ноги. Бледными губами она впилась в жирное мясо, цепляясь зубами за корочку, и потянула на себя. После первого укуса аппетит усилился, Мария жадно набрасывалась на кусок мяса снова и снова пока не осталась одна кость, которую она бросила на стол. Затем, завидев из питья ничего кроме кувшина с вином, она одной рукой схватилась за него, а другой нашла стакан. Налила себе пол стакана и выпила с трех глотком, не обращая внимания на алкогольную горечь, что она чувствует впервые в жизни. Поставив стакан, Мария успокоилась. Сделала несколько удовлетворенных вдохов и выдохов. Остальные смотрели на неё в ужасающем шоке, будто она сотворила что-то непростительное даже перед богами. Кроме Жанпольда, он посмотрел на неё понимающе и вскоре проговорил:
— Прошу простить моё гостеприимство, — голос его дрожал, даже при том, что он старался говорить тихо, пряча чувства. — Прошу, садитесь, — Жанпольд резко встал со стула, впиваясь руками в стол для должного баланса и продолжил, обращаясь глазами то к Софии, то к Марии, — курица свежая, вино хорошее, сейчас вам будет и хлеб. Клара, сходи, пожалуйста. Остальные свободны.
Солдаты выбежали быстрее старой горничной, хоть та и была ближе к выходу.
София была осторожной в каждом своём шаге. Подходя к столу, она до сих пор не верила, что смогла вернуться домой. Что это всё не сон, который закончиться тем, как она проснется в храме Волариса. Совершенно одна и в полнейшей темноте. И эта осторожность в каждом действии, в каждом шаге — было страхом сделать что-то неверно и развалить, как собранную мозаику, весь этот день и нынешний вечер.
Жанпольд, её отец, словно почувствовал её скованность и испуганность, обогнул стол и остановился в метре от неё. Его неожиданно сковало тоже чувство. Что дочь не реальна и здесь не находиться. Он развернулся к своему месту, сделал несколько шагов к нему, достаточно чтобы протянуть руку и схватиться за свою тарелку с изрезанной курицей, взял её, снова развернулся и поставил напротив стула, на который должна сесть София.
