– Нет, мы от этого далеки. Ничего такого не смотрим, из друзей только сослуживцы.

Оказалось, увидели меня на каком-то выступлении и запомнили.

«Поздняя беременность», – подумала я, глядя на её милое простое лицо с лучиками преждевременных морщинок.

Точно: пятнадцать лет бесплодия. Как и у многих отчаявшихся и совсем было решившихся на ЭКО – чудом возникшая естественная беременность. Конечно, счастливы.

Она моложе чем выглядит, всего тридцать восемь. Я на её фоне чувствовала себя немного неловко – после работы собиралась в ресторан: яркий макияж, дорогие сапоги, вечернее платье.

Обсудили анамнез (где кроме бесплодия ещё и гипертония), выбрали роддом и доктора, договорились о занятиях. Аккуратно поинтересовалась, почему пришли именно ко мне.

– Вы говорили правильные слова.

– Это какие?

– Все. Мы услышали то, что и нам кажется правильным.

Попросили съездить с ними на заключение контракта и первый визит к доктору. Она боялась, что с таким анамнезом ей с порога откажут в намерении естественно родить, и хотела заручиться моей поддержкой.

Очередь в контрактном отделении роддома, народу много, всё гудит словно улей. Я поглядывала на женщину, явно ощущавшую себя не в своей тарелке – будто попавшую не в своё время, какую-то иную.

А в связи со странной для такого возраста ранней гипертонией вспомнила советского клинициста Ланга, который называл её «болезнью неотреагированных эмоций».

Поделилась этой гипотезой:

– Как думаешь, что именно ты в своей жизни могла «не отреагировать»?

Она молчала, почему-то виновато склонив голову.

– Родители тебя любили?

После долгой паузы, словно она сама впервые задалась таким вопросом:

– Не били.

Что-то во мне дрогнуло:

– А любили?

Снова пауза:

– Кормили.

Если бы не толпа вокруг, набухший в моём горле ком перешёл бы в рыдания. Но рядом сидели другие беременные, сновал персонал, кипела жизнь…

А у нас в этом бурном потоке образовался общий островок, где две маленькие девочки, не нужные родителям, как-то проживают свою жизнь. По-разному, но с тем вечным тихим звоном одиночества, которое никогда не уходит – сколько бы тебе лет или людей вокруг ни было.

Я обняла её, поняв, почему она ко мне пришла, услышав нашу общую струну, общую боль – когда уже ничего не надо объяснять. Один ненужный ребёнок обнимал другого, такого же ненужного.

Она подарила мне прекрасную фразу для моих лекций.

– Я так долго ждала ребёнка, так его уже люблю, что ради него готова вытерпеть всё! Любую боль, хоть ножом режь. Но переживаю, что смогу вытерпеть что-то лишнее, когда уже патология. Скажи, когда надо перестать терпеть?

– Сразу. Роды невозможно вытерпеть.

В одном из отзывов к выложенной в сеть видеозаписи разговора с будущими акушерками поразились моей мягкости и душевности «вживую» – по контрасту с категоричностью и жёсткостью (по мнению автора комментария) моих текстов. Задумалась – а я какая? Именно в профессии, а не в личной жизни, дружбе или материнстве.

Сказал бы кто-то из тех, с кем рожала, что я была жёсткой и категоричной? Не думаю. А профессиональные и честные врачи, с которыми работаю? Вряд ли. Они всегда рады моим адекватным и вменяемым беременным, подготовленным не только к спокойному проживанию родов, но и к возможным вмешательствам, если они необходимы. А те доктора, что имеют обо мне негативное мнение, либо не знают меня реальную, либо нам просто не по пути.

Когда-то я удивилась словам редактора издательства, рассматривавшего возможность напечатать мою первую книгу:

– Мы собирали информацию из разных источников. Говорили с некоторыми врачами, с вашими известными роженицами. Интересно, что отзывы варьируются от восторга и обожания до полного неприятия.

Мне стало страсть как любопытно, какие же доводы звучали против меня как медика: конкретные, а главное – аргументированные точки несогласия. Разве я против разумной и честной медицины? Или отрицаю, что кесарево лучше, чем пострадавший в родах ребёнок?

Спросила редактора, что именно приводят в пример мои критики, какие возмутившие их методы работы или подготовки. Но ни персоналий, ни конкретных претензий он не озвучил, сославшись на «тайну следствия».

А так интересно было бы услышать обоснованные возражения! Не из разряда «Ваша упрямая женщина почему-то отказывается от родовозбуждения в сорок недель». А объективные факты, подкреплённые не только современными акушерскими протоколами, которые то и дело норовят пойти против здравого смысла.

Я жёсткая по отношению к медикам? Если речь идёт о давлении на женщину – да. Если доктор преувеличивает риски – конечно. Если беременную обманывают – безусловно! И я не только категоричной, а ещё и злой буду. И постараюсь найти приличествующие слова – да порезче.

Оправдывает перед собой то, что какой бы жёсткой я ни была, всегда описываю что есть, фиксирую реальность. Слушаю рассказы на приёмах, вижу, что происходит в системе, каким манером порой общается персонал с совершенно беззащитными в родах женщинами. Вот это действительно жёстко. А я всего лишь зеркало из басни.

Может, я жестка и категорична к прошедшим через медикаментозные роды и кесарево? Так кажется только тем, кто закрылся в своей боли, не желая признавать очевидного.

Героиня этой истории ушла на операцию на раскрытии три сантиметра.

Могу ли я её осуждать? Быть к ней жёсткой?

Имеющий уши да услышит.

Расхожая претензия в адрес моих акушерских дневников – упрекают, что не вдохновляю на светлое и позитивное. Но если ты под проливным дождём, сколько можно уверять себя и других, что светит яркое солнце?

Владимир Сорокин на вопрос «Почему в ваших произведениях так много насилия?» ответил «Потому что я его ненавижу».

Не стану дословно цитировать некий заголовок в одном из акушерских аккаунтов – традиционно предпочитаю обсуждать суть без перехода на личности. Общий смысл его таков: патологические роды так же прекрасны, как и физиологические.

Ладно бы прозвучало: той, что пережила патологические роды, нужна поддержка не меньшая, а то и большая. Или: любить трудно рождённого ребёнка нужно не меньше, а то и больше. Но «Патологические роды так же прекрасны» – это как?

Представьте стоматолога, который говорит: «Ваш кариозный зуб столь же хорош, как и здоровый». Или автомеханика: «Неисправный автомобиль тоже достоин восхищения».

Грустно, что не иссякают темы неправды, которая – как, впрочем, и насилие – прорастает во все сферы жизни. В том числе, увы, и в акушерство…

Меня порой обвиняют в оценочных суждениях в адрес тех, у которых не получилось родить так, как они мечтали. И что недопустимо говорить о ком-то конкретном. Но если ты профессионал (а не просто любым путём заманиваешь клиента), как можно называть прекрасным желчный пузырь с камнями?

В багаже каждого акушера есть настолько трогательные, красивые, светлые истории, что ими хочется делиться с посылом – смотрите, как оно здорово бывает! Есть и смешные, и неожиданные, и всякие, которые могут выступать некоей литературой по типу любых записок практикующих медиков. В них особенный кайф доставляет сама жизнь, что преподносит сюжеты похлеще самых замысловатых придуманных.

В отзывах на историю из предыдущей главы повторялся один и тот же вопрос: «Так почему же всё-таки ушли на операцию?» А какая, извините, разница? Разве речь об этом? Ушли по совокупности причин: и неготовая шейка, и дородовое излитие вод, и дискоординация, и давление. Неужели это добавляет что-то к основной мысли?

Когда нужно подробно разбирать роды? Если в них что-то идёт не так, если они интересны именно как медицинский случай. Чтобы далёкие от акушерства начинали что-то понимать. Чтобы их не обезоружили чем-нибудь вроде очередного грозного (и столь же бессмысленного) «Плод страдает!»

Неиссякаемая акушерская агрессия сегодня в основном выражается отнюдь не в прямой грубости или физическом насилии.