Зачем нужно воевать? Я не догадывался, что именно это «мистер» Дюбуа пытается мне объяснить. Понял гораздо позже, уже когда сам был на войне.

Итак, почему я должен воевать? Разве это не абсурд – подставлять мою нежную кожу под свирепые удары недружественных инопланетян? Тем более что платят сущую мелочь, рабочий день ненормированный, условия труда ужасные. Не лучше ли посидеть дома и подождать, пока с проблемой разберутся толстокожие дуболомы, которым такие игры в радость? Тем более что этих самых инопланетян я в глаза не видел и мне лично они ничего плохого не сделали, пока я не вломился в их дом и не шарахнул ботинком по их чайному столику. Ну бред же!

Или я обязан драться только потому, что служу в мобильной пехоте? Братишка, ты не собака Павлова. Не пускай слюни, работай головой.

Наш преподаватель майор Рейд, даром что слепой, имел пугающую привычку смотреть на тебя в упор и называть по фамилии. Мы вспоминали последствия войны Русско-Англо-Американского Союза с Китайской Гегемонией, то есть события, случившиеся в 1987-м и позднее. Урок шел в тот день, когда до нас добралась весть о вражеском ударе по Сан-Франциско и долине Сан-Хоакин. Я полагал, что майор не упустит возможности произнести зажигательную речь. Ведь теперь даже последний шпак должен сделать выбор: или мы, или жуки. Хочешь выжить – воюй!

Майор Рейд не упомянул Сан-Франциско. Он предложил нам, обезьянам, вспомнить Нью-Делийский переговорный процесс, на котором проблема военнопленных сначала игнорировалась, а потом и вовсе выпала из повестки; когда же переговоры зашли в тупик, одна из сторон отказалась отпустить пленных. Другая освободила своих, и они отправились на родину – кроме тех, кто пожелал остаться. Происходило это в период, получивший название Беспорядки.

Выбранной майором жертве было приказано рассказать о тех, кого не отпустили. Это уцелевшие бойцы двух британских воздушно-десантных дивизий и несколько тысяч гражданских, захваченных главным образом в Японии, на Филиппинах и в России и обвиненных в «политических» преступлениях.

– Там и других военнослужащих было много, – продолжала жертва майора Рейда, – плененных в ходе войны и после нее. По слухам, некоторых захватили еще в прежнюю войну, да так и не освободили. Точная численность неосвобожденных до сих пор неизвестна. Наиболее правдоподобная цифра – шестьдесят пять тысяч.

– Что значит «наиболее правдоподобная»?

– Ну… так в учебнике, сэр.

– Попрошу быть точным в высказываниях. Сколько на самом деле было неосвобожденных? Больше ста тысяч? Меньше?

– Э-э-э… Не знаю, сэр.

– И никто не знает. Больше тысячи?

– Вероятно, сэр… Почти наверняка.

– Не «почти», а «наверняка», потому что никак не меньше тысячи военнопленных совершили побег, сумели добраться до родины и были учтены. Похоже, вы плохо подготовились. Мистер Рико!

Так… теперь я – жертва.

– Да, сэр.

– Тысяча неосвобожденных военнопленных – это достаточная причина для начала или возобновления войны? С учетом того, что миллионы ни в чем не повинных людей могут погибнуть… нет, обязательно погибнут.

Я колебался недолго:

– Да, сэр! Более чем достаточная.

– Прекрасно. А один военнопленный, не получивший свободу, – достаточная ли причина для начала или возобновления войны?

Тут я замялся. Знал, как должен ответить мобильный пехотинец, но догадывался: майор ждет чего-то другого.

– Думайте, мистер, думайте, – резко произнес майор. – У нас верхний предел – тысяча, а нижний – единица. Вы же не согласитесь оплатить вексель, в котором написано «от одного до тысячи фунтов». А войну развязать – это не с пригоршней монет расстаться. Подвергнуть опасности страну, а на самом деле даже две, чтобы спасти одного человека, – разве это не преступление? А что, если он не заслуживает спасения? А что, если он умрет, не дождавшись свободы? Ежедневно люди тысячами гибнут по разным бытовым причинам… Стоит ли рисковать из-за одного? Не слышу ответа! Скажите «да» или «нет», не задерживайте класс.

Он меня наконец допек, и я выдал ответ каппеха:

– Да, сэр!

– Что – «да»?

– Хоть тысяча, хоть один – без разницы, сэр. Надо драться.

– Так-так… Количество удерживаемых в плену не имеет значения. Ну, допустим. А теперь обоснуйте ваш ответ.

Тут я проглотил язык. Знал, что ответ верный, но не знал почему. А майор дожимал меня:

– Аргументируйте, мистер Рико. ИНФ – точная наука. Вы сделали математическое утверждение, вот и извольте предоставить доказательство. В противном случае можно будет сказать по аналогии, что одна картофелина стоит как тысяча картофелин, не больше и не меньше. Я прав?

– Нет, сэр.

– Почему? Обоснуйте.

– Люди – не картошка.

– Хорошо, мистер Рико, хорошо! Ладно, на сегодня хватит, пожалеем ваш изнуренный мозг. Подготовьте к завтрашнему занятию обоснованный ответ на мой первый вопрос, в символической логике. Даю подсказку, она в сегодняшней главе, в седьмой сноске. Мистер Саломон! Расскажите, как из Беспорядков выросла современная политическая организация. И как насчет ее нравственной состоятельности?

Салли кое-как продрался сквозь первую часть. Впрочем, никто из нас не смог бы ясно изложить историю Федерации. Просто однажды появилась сверхдержава, а потом она расширилась. В конце двадцатого века рухнули национальные государства, но вакуум должен был чем-то заполниться, и тут во многих местах очень пригодились ветераны. Войну они проиграли, в большинстве лишились работы; им не нравился Нью-Делийский мирный договор, особенно в части военнопленных; и они умели сражаться. Но это не было революцией. Ближайшая аналогия – переворот 1917-го в России: режим пал и к власти пришла новая сила.

События множились по шаблону, а сложился этот шаблон, насколько известно, в Абердине. Там ветераны создали «комитет бдительности» с целью прекращения грабежей и насилия. Кое-кого пришлось повесить, даже двоих ветеранов, а потом было решено, что «комитет» может состоять только из людей с военным опытом, которые доверяют друг другу и больше никому. Поначалу это имело мало общего с законностью, но лет за двадцать-тридцать то, что начиналось как чрезвычайная мера, переросло в конституционную практику.

Вероятно, эти шотландцы говорили между собой: «Да, мы вынуждены вешать наших товарищей-ветеранов, но какого черта гражданские смеют что-то вякать? Мы кровь проливали, а они уклонялись от призыва, спекулировали на черном рынке, гребли двойную плату за сверхурочную работу. Баста! Теперь эта сволочь, так ее растак, побудет у нас на побегушках, пока мы, обезьяны, не приведем мир в порядок».

На их месте я бы наверняка рассуждал именно так. Историки сошлись во мнении, что антагонизм между гражданскими и вернувшимися с фронта солдатами был очень силен, – нам сейчас и не представить насколько.

Все это Салли рассказывал по-своему, не так, как в учебнике. Наконец майор Рейд остановил его:

– Завтра на занятие принесете конспект, три тысячи слов. Мистер Саломон, вы можете назвать причину – не историческую, не теоретическую, а сугубо практическую, – по которой в наше время полноценное гражданство предоставляется только отслужившим в армии?

– Мм… Потому что это отборные люди, сэр. Самые умные.

– Абракадабра!

– Сэр?

– Что, слишком длинное слово? Есть и покороче: чушь, дичь. Служилые люди ничуть не умнее других. Во многих отношениях штатские интеллектуально превосходят военных. Отдайте власть интеллектуальной элите, и будет вам Утопия. Именно этот довод впоследствии приводился в защиту путча, случившегося незадолго до заключения Нью-Делийского договора, – я имею в виду так называемый Мятеж ученых. Дурацкая авантюра с закономерным позорным концом. Какие бы блага ни дарила человечеству наука, слепая вера в нее не является социальной добродетелью. Фанатичный ученый по своей натуре глубокий эгоист, ответственность перед обществом не входит в число его достоинств. Мистер Саломон, понятен ли вам намек?