– Спасибо, сержант. Могу я теперь встретиться с комендантом?

– Ты уже встретился с комендантом. – Он сделал отметку в командировочном предписании. – Возможно, через месяцок он тебя отсюда вытурит вместе с парой десятков провалившихся. Вот направление в общежитие, вот список требований к внешнему виду и поведению. Первым делом срежь шевроны, но не выбрасывай – могут еще пригодиться. И с этого момента ты мистер, а не сержант.

– Да, сэр.

– Я тебе не сэр. Это ты мне сэр. Но не спеши радоваться.

Не вижу смысла подробно описывать школу кандидатов в офицеры. Там физическая нагрузка как в солдатской учебке, только в квадрате… да нет, пожалуй, в кубе. Плюс науки. С утра мы выполняли привычные по тренировочным лагерям упражнения, и сержанты люто песочили нас за ошибки. После обеда мы становились кадетами и «джентльменами», чтобы слушать лекции и зубрить учебники по предметам, коим несть числа: математика, физика, галактография, ксенология, гипнопедия, логистика, стратегия, тактика, связь, военное право, геодезия, спецоружие, психология лидерства. Чему нас только не учили, от обеспечения солдата всем необходимым до причин поражения Ксеркса I. Особый упор делался на то, как быть грозой для полусотни подчиненных и одновременно заботливым папашей; как их холить и лелеять, оберегать и защищать, но ни в коем случае им не потакать.

У нас были комнаты с душевыми и койками, которыми мы почти не пользовались. Койки застилал гражданский персонал, он же чистил нам обувь, гладил форму и выполнял мелкие поручения; один такой уборщик обслуживал четверых кадетов. Это не считалось привилегией, просто нас освободили от рутины, чтобы мы больше времени отдавали главной – и явно невыполнимой – задаче. А койки заправлять безукоризненно мы научились еще на курсе молодого бойца.

А в армейском фольклоре «еще конюшню отчисти добела». Из каких дремучих времен дошла до нас эта заповедь? Взять бы шпаков, считающих нашего брата трутнями, да отправить на месяцок в ШКО.

И в будни, и по воскресеньям мы учились до рези в глазах и звона в ушах. А когда удавалось вздремнуть, под подушкой нудел гипнопедический динамик.

Строевые песни для нас были подобраны не из воодушевляющих, совсем даже наоборот. «Армия мне не друг, друг мне мой старый плуг», «Я больше не желаю знать войну», «„Не забирайте сына“, – рыдает горько мать». И самая наша любимая, с припевом про заблудшую овечку: «Господи, грешника не покинь! Бе-е! Йе-е! Бе-е!»

Вот только не припомню, чтобы хоть разок меня взяла хандра. Пожалуй, было просто не до нее. Тут не пришлось, как в учебке, преодолевать психологическую «вершину», зато ни на миг не отпускал страх перед отчислением. Особенно подводило слабое знание математики. Сосед по комнате, колонист с Геспера, которому удивительно шло странное имя Ангел, самоотверженно подтягивал меня в ночные часы.

Почти все наши инструкторы были инвалидами, большинство в офицерских званиях. Те же, кто мог похвастаться полным комплектом конечностей и органов зрения и слуха, ходили в сержантах; хватало и сержантов-калек.

Наш тренер по грязной драке носил пластиковый ортопедический воротник и ездил в кресле с мотором – от шеи и до пяток он был парализован. Но язык у него был в порядке, глаз – что твой фотоаппарат, а свирепая манера анализировать и критиковать с лихвой компенсировала мелкие физические недостатки.

Поначалу я недоумевал, что мешает столь явным претендентам на отставку по состоянию здоровья и полное пенсионное обеспечение вернуться домой. Но только поначалу.

Самым ярким событием моего кадетского периода жизни, пожалуй, надо считать визит энсина Ибаньес, черноглазого пилота-стажера с корвет-транспорта «Маннергейм». Миниатюрная, как статуэтка, и сногсшибательная в белой космофлотской парадке, Карменсита появилась, когда мой класс построился на вечернюю поверку, и, пока она дефилировала вдоль шеренг, я слушал хлопки – это глаза моих товарищей выскакивали из орбит. Решительно подойдя к дежурному по части, она ясным, проникновенным голоском произнесла мое имя.

Дежурный, капитан Чандар, слыл букой, который не улыбался даже родной мамаше в младенчестве, но он улыбнулся малютке Кармен, страшно напрягая лицевые мышцы, и признал факт моего присутствия. А она, помахивая длинными черными ресницами, сообщила, что ее корабль в порту не задержится и что ей хотелось бы поужинать в моем обществе.

Вот так мне досталось трехчасовое увольнение, совершенно беспрецедентное и воистину немыслимое. Неужто на флоте изобрели новую технику гипноза, но армию с ней еще не ознакомили? Или секретное оружие Карменситы слишком древнее, чтобы ему нашлось применение в мобильной пехоте? Как бы то ни было, мне повезло вдвойне. Я чудесно провел время, и мой престиж в школе, до этого момента не очень-то высокий, вырос до небес.

Да, это был шикарный вечер, и он вполне стоил неудовлетворительных оценок на двух утренних занятиях. Правда, его малость омрачила весть о гибели Карла – на Плутоне жуки разгромили нашу исследовательскую станцию. Но я, как и Кармен, уже привык держать такие удары.

Ей удалось изрядно меня удивить. За ужином она расслабилась и сняла шляпу, и я не увидел смоляных локонов. Я знал, что на флоте у женщин мода стричься наголо, ведь непрактично носить длинные волосы на боевом корабле, особенно пилоту, – вдруг рассыплются при маневрировании в условиях нулевой гравитации. Да если на то пошло, я собственный череп выскребал бритвой, исходя из соображений удобства и гигиены. Но как расстаться с милым сердцу образом малютки Кармен, обладательницы пышных волнистых кудрей?

Оказалось, стоит чуть привыкнуть, и уже нравится. Если девушка с шевелюрой хороша, то она и без волос останется симпатичной. И такая стрижка помогает отличать флотских цыпочек от гражданских, это своего рода знак принадлежности, вроде золотого черепа, причитающегося каппеху за боевую высадку. Облик Кармен выиграл, ему добавилось элегантности и достоинства, и только теперь я полностью осознал, что она офицер и воин, а не просто красавица.

Возвращаясь в казарму, я видел небо в алмазах. Меня сопровождал слабый аромат духов – от Кармен достался прощальный поцелуй.

Одну из дисциплин, преподаваемых в ШКО, не могу не упомянуть особо. Это история и нравственная философия. Я удивился, обнаружив ее в учебном плане. Казалось бы, что общего у ИНФ с организацией боя и управлением взводом? К войне она имеет лишь то отношение, что ставит вопрос: зачем нужно воевать? Но ведь любой кандидат нашел для себя ответ задолго до того, как прибыл в школу. И вообще, мобильный пехотинец воюет просто потому, что он мобильный пехотинец.

Я предположил, что курс повторяется для тех из нас, кто не слушал его в школе, а таких наберется, пожалуй, треть. В моем классе двадцать процентов кадет были родом не с Земли – колонисты куда охотнее шли в армию, чем мои соотечественники. Да и среди землян хватало выходцев с ассоциированных территорий и других мест, где ИНФ не преподавалась. Так что я надеялся отдохнуть на этих занятиях и сберечь силы для других, трудных, где знаки после запятой.

Напрасная надежда. Оказалось, тут не то что в средней школе – надо шевелить извилинами. Причем не ради хорошей оценки на экзамене. Экзамены будут, как и рефераты, и контрольные, – будет все, кроме оценок. Вместо оценки – личное мнение преподавателя о способностях ученика. Если это мнение сложится не в твою пользу, тобой займется комиссия. Ей решать, стоит ли обучать тебя дальше или лучше крепким пинком спровадить на гражданку. Начальники вполне могут прийти к выводу, что ты не нужен армии ни в офицерском, ни в любом другом звании, сколь бы ловко ни обращался с оружием.

История и нравственная философия – как мина замедленного действия. Среди ночи просыпаешься и ломаешь голову: а что преподаватель имел в виду? Когда я в школе учился, было точно так же: сентенции подполковника Дюбуа снова и снова меня ставили в тупик. Вдобавок я не понимал, почему этот предмет относится к естественно-научным. Ну что за чепуха, в самом деле? Чем он похож на физику или химию? И если бы не жаркие споры на уроках, я бы ничегошеньки не усвоил.