– Вы, док, я так понимаю, тоже «за»?

– Да.

– Это ваш долг, – добавил Родж.

Чапек тихо проговорил:

– Я бы не стал так говорить… Но надеюсь, вы сами к этому придете. И, черт меня побери, я не буду притворяться голосом совести. Я верю в свободу воли. Понимаю, странно, конечно, слышать из уст медика столь легковесный довод… – Он обратился к Клифтону: – Лучше нам уйти пока, Родж. Он все понимает, так пусть решает сам.

Однако побыть в одиночестве мне не удалось – стоило им уйти, явился Дэк. Спасибо, хоть он не стал называть меня шефом.

– Привет, Дэк.

– Привет-привет…

Некоторое время он молча курил и глазел на звезды. Затем повернулся ко мне:

– Старичок, мы много пережили вместе. Теперь я тебя знаю и так скажу: если тебе когда-нибудь понадобятся деньги, лишняя пара кулаков или ствол – только свистни! Помогу всем, чем только можно, и без всяких вопросов! Захочешь уйти сейчас – ни слова в упрек не скажу и хуже думать о тебе не стану. Ты очень много сделал.

– Спасибо, Дэк.

– Еще словечко – и я испаряюсь. Пойми только: если ты решишь сейчас, что не в силах работать дальше, те скоты, что промыли ему мозги, победят! Победят, несмотря ни на что!

Он ушел.

Голова разрывалась под напором противоречивых мыслей. Мне вдруг стало ужасно себя жаль: это нечестно, в конце концов! У меня – своя жизнь! Я еще в самом расцвете сил, сколько театральных успехов меня ждет! Ну, справедливо ли требовать, чтобы я похоронил самого себя, долгие годы играя в жизнь другого? Меня забудет публика, забудут агенты и продюсеры – решат, скорее всего, что я умер.

Это непорядочно. Они просят слишком многого.

Немного погодя я успокоился и выкинул все из головы. Земля-матушка, неизменно прекрасная, по-прежнему сияла в небе. Что-то там кроты поделывают в ночь после выборов? Марс, Венера и Юпитер висели на веревочке зодиака. Ганимеда, конечно, видно не было, как и далекого Плутона с его маленькой одинокой колонией…

«Миры надежд» – называл их Бонфорт.

Но Бонфорт умер. Ушел от нас. Эти скоты отняли у него право, данное каждому из нас самой Природой, – и вот он мертв, задолго да назначенного срока.

И меня просят воссоздать его, подарить ему вторую жизнь…

Способен ли я на это? Смогу ли дорасти до его уровня? Чего он сам ждал бы сейчас от меня? И как поступил бы, окажись на моем месте? Пока продолжалась кампания, я не раз задавал себе вопрос: «А что сделал бы Бонфорт?»

Кто-то вошел. Оглянувшись, я увидел Пенни.

– Теперь тебя послали? Уговаривать послали, да?

– Нет.

Добавить к этому она ничего не захотела, да и от меня, похоже, ничего не ждала. Мы даже не смотрели друг на друга. Молчание затягивалось, и наконец я решился:

– Пенни! А если я попробую – ты мне поможешь?

Она внезапно повернулась ко мне:

– Да! Конечно, шеф, я помогу!

– Тогда попробую, – смиренно проговорил я.

Я написал все это еще двадцать пять лет назад в попытке упорядочить свои смятенные мысли. Старался изложить все, как было, и себя не щадить, поскольку записки предназначались только для меня и для моего психотерапевта, доктора Чапека. Странно сейчас, через четверть века, читать эти сентиментальные, немного наивные строки – я был тогда почти юношей. Отлично помню этого молодого человека, хотя с трудом могу представить, что он – и есть я. Жена моя Пенелопа заявляет, что помнит его гораздо лучше – ведь больше она никогда никого не любила. Так сильно меняет нас время.

Я обнаружил, что прежнюю жизнь Бонфорта помню лучше своей собственной – то есть того юного бедолаги, Лоуренса Смита, или Великого Лоренцо, как он любил себя рекомендовать. Может, я не в своем уме? Шизофрения или еще что-нибудь? Даже если так!.. Чтобы сыграть подобную роль, а затем подарить Бонфорту вторую жизнь – просто необходимо было в некотором роде сойти с ума и подавить в себе жалкого актера…

В общем, безумие или еще что – однако я точно знаю, что был им когда-то, пока он еще существовал. Как актер он не смог добиться особенного успеха, – думаю, иногда его охватывало самое настоящее безумие. Да и умер он весьма нелепо: я храню пожелтелую от времени вырезку, в которой говорится, будто он «найден мертвым» в номере одного из отелей Джерси-Сити: передозировка снотворного. Возможно, несчастный юноша пошел на это от отчаяния – его агент заявил, что предложений для него не поступало уже несколько месяцев. На мой взгляд, все же не следовало писать, будто он остался без работы. Если это и не клевета, то во всяком случае жестокость! Датировка статьи, между прочим, доказывает, что ни в Новой Батавии, ни где-нибудь еще во время избирательной кампании пятнадцатого года он быть не мог.

Наверное, лучше просто сжечь эту бумажонку.

Из тех, кто знал правду, в живых сегодня остались лишь Дэк да Пенелопа. Да еще, пожалуй, те, кто убил тело Бонфорта.

Премьер-министром я побывал уже трижды, и нынешний срок, наверное, последний. В первый раз я слетел, когда мы все-таки ввели инопланетян – народы Венеры, Марса и спутников Юпитера в Великую Ассамблею. Однако они и по сей день имеют там представителей, а меня избрали снова. Люди не выносят реформ в больших дозах, иногда им нужна передышка, но реформы остаются! Люди вообще не хотят перемен, никаких перемен, да и ксенофобия укоренилась очень глубоко. Но все же мы идем вперед – куда деваться, раз уж хотим достичь звезд?

Снова и снова я спрашиваю себя: «А что сделал бы Бонфорт?..» Не уверен, что всегда верно отвечаю на свой вопрос (хотя никто, как я, не изучал его труды), но, исполняя его роль, всегда стараюсь держаться на должном уровне. Давным-давно кто-то – кажется, Вольтер – сказал: «Если Сатана когда-нибудь займет место Бога, ему придется перенять и атрибуты божественности».

А об утраченной профессии я никогда не жалел. Вообще-то, я с ней и не расставался, тут Виллем был прав. Овации – не единственная похвала, и после хорошего представления на душе всегда тепло. Наверное, я пытался создать идеальное творение. Может быть, мне не совсем это удавалось, однако, думаю, отец сказал бы, что «спектакль был на уровне».

Нет, я не жалею ни о чем, хотя и был прежде не в пример счастливее – по крайней мере, мне гораздо крепче спалось. Зато – какое громадное удовлетворение выкладываться по полной ради миллиардов людей.

Возможно, их жизнь и не имеет космического значения, но у них у всех есть чувства. Не стоит их огорчать.

Перед десантированием я всегда трясусь от страха. Конечно, сначала меня подвергают медикаментозной и гипнотической обработке, и это подразумевает, что бояться я не способен в принципе. Пока я спал, бортовой психиатр изучал волны моего мозга и задавал дурацкие вопросы, а потом объяснил: это никакой не страх и вообще ничего серьезного, ретивая скаковая лошадь перед стартовыми воротами тоже дрожит от нетерпения.

Не знаю, что и сказать, – в шкуре скаковой лошади не побывал. Но факт остается фактом: каждый раз перед высадкой меня бьет проклятый мандраж.

За полчаса до начала высадки мы собрались в десантном трюме «Роджера Янга», и командир взвода устроил нам проверку. На самом деле он временно исполнял обязанности взводного, поскольку лейтенанта Расчека мы потеряли в последнем бою. Штатная же должность борт-сержанта сверхсрочной службы Джелала – заместитель командира взвода.

Джелли был финско-турецкого происхождения, родом с Искандера, который обращается вокруг Проксимы. Чернявый и низкорослый, он смахивал на клерка. Но однажды этот «клерк» у меня на глазах управился с двумя разбушевавшимися рядовыми, да какими здоровенными! Ему пришлось вскинуться на цыпочки, чтобы схватить их за грудки и стукнуть головами. Грохот был такой, будто кокосовые орехи со всей дури шарахнули друг о дружку, а затем сержант отошел, позволив буянам растянуться на палубе.