И точно так же «голосую» я!

В голове зазвучал голос подполковника Дюбуа:

«Гражданство – это мироощущение, состояние ума, эмоциональная убежденность в том, что целое больше части… И что часть должна испытывать скромную гордость, жертвуя собой ради существования целого».

Я по-прежнему не знал, хочется ли мне собственным телом заслонить дом родной от бедствий, которые несет война. По-прежнему при десантировании меня люто колотил мандраж, и это, скажу я вам, было всем бедствиям бедствие. Но по крайней мере я теперь понимал, о чем говорил подполковник Дюбуа. Мобильная пехота – это мое, я принадлежу ей, и мы с ней одно целое. Я пока слабо представляю себе, что такое патриотизм. Он слишком велик, его не охватишь взглядом. Но мобильная пехота – моя среда обитания. Она мне заменила семью. Раньше у меня не было братьев, а теперь они есть. Даже с Карлом я не дружил так, как с этими парнями. Расставшись с ними, я просто-напросто пропаду.

Так почему бы не пойти на сверхсрочную?

Ну допустим. И все-таки, как насчет офицерской карьеры? Может быть, это не такая уж и чепуха? Пожалуй, я могу представить себя на двадцать лет старше – с орденскими планками на груди и в домашних тапочках, как описал Туз. Или вечерком в Доме ветеранов мы с бывалыми людьми предаемся воспоминаниям. Но офицерская карьера? Помнится, как-то на посиделках Эл Дженкинс заявил: «Я рядовой! И меня это вполне устраивает! От рядового ничего не ждут. Зачем идти в офицеры? Или хотя бы в сержанты? Ты дышишь тем же воздухом, что и они, лопаешь те же харчи, прыгаешь на тот же грунт, но голова у тебя при этом не болит».

Наверное, Эл был прав. Что мне дали шевроны, кроме бесконечных нахлобучек?

Тем не менее я знал: предложат сержантское звание – не откажусь. Да и хотел бы отказаться, кто бы мне позволил? Нет у каппеха такого права. Он идет, куда прикажут, и бьет, на кого покажут. И не спорит, когда его повышают по службе.

А впрочем, это не мой случай. Мне ли мечтать о том, чтобы сравняться с лейтенантом Расчеком?

Прогуливаясь, я вдруг обнаружил, что ноги будто по собственной воле привели меня к школе кандидатов в офицеры. По плацу трусцой бегала рота кадет – совсем как мы в лагере имени Карри. Пригревало солнышко, и было уютно, почти как на посиделках в десантном отсеке «Роджера Янга». Я-то свое отбегал в учебке, а что до строевой, то на корвете мы маршируем только до тридцатой переборки. Моя муштра осталась в прошлом.

Я полюбовался кадетами в пропотевшей форме, послушал оравших сержантов. Все как в старые добрые времена. Тряхнув головой, я двинул к казарме отпускников. Там вошел в офицерское крыло, разыскал комнату Джелли.

Он был у себя – закинув ноги на стол, читал журнальчик. Я постучал в дверной косяк. Джелал поднял глаза и прорычал:

– Чего тебе?

– Сержант… То есть лейтенант…

– Не телись.

– Сэр, я хочу подписать контракт.

Он убрал ноги со стола.

– Подними правую руку.

Джелли привел меня к присяге и из ящика стола вынул бумаги. Мой контракт был уже готов, он ждал только моей подписи, а ведь я ни словечка не сказал Тузу о своем решении. Каково, а?

Снова «Роджер Янг» возвращался в базу за пополнением – и в людях, и в капсулах. Прикрывая нашу эвакуацию, купил ферму Эл Дженкинс, и на этой же операции мы потеряли Падре. Вдобавок я ждал перевода. Заменив Мильяччо, я получил новехонькие сержантские шевроны, но чуйка подсказывала, что очень скоро они перейдут к Тузу. В сущности, продвижение было номинальным, Джелли улучшил мою стартовую позицию для поступления в ШКО. Но это не мешало мне гордиться шевронами.

Через ворота флотского космодрома я вышел задрав нос и твердым шагом направился в карантин, чтобы там получить печати на документы. Управившись с этим делом, я услышал вежливый, уважительный голос:

– Простите, сержант. Случайно, шаттл, только что совершивший посадку, не с «Роджера»?

Я круто повернулся, скользнул взглядом по рукавам говорившего и обнаружил, что это низенький сутуловатый капрал, причем наш, из мобильной пехоты.

– Отец!

И тотчас я оказался в капраловых объятьях.

– Хуан! О мой малыш Джонни!

Я обнял отца, поцеловал и заплакал. Наверное, тот клерк никогда не видел целующихся унтеров. Если бы он хоть бровью повел, я бы ему врезал. Впрочем, я на него не смотрел – был занят. Клерк был вынужден напомнить, чтобы я забрал документы.

Мы с отцом к тому времени уже высморкались и прекратили развлекать зевак.

– Папа, давай где-нибудь посидим поговорим, – сказал я. – Ты мне расскажешь обо всем. – Глубоко вздохнув, я добавил: – Думал, ты погиб.

– Живой, как видишь. Но пару раз побывал на волосок. Знаешь, сынок… сержант, мне ведь и правда надо узнать насчет этого шаттла. Видишь ли…

– Ну да, он с «Роджера Янга». Я только что…

На папином лице отразилось сильнейшее огорчение.

– Значит, мне уже пора галопом на борт, я обязан доложиться. – И взволнованно добавил: – Но ведь ты, Хуанито, туда возвращаешься? Или в отпуск улетаешь?

– Гм… нет. – Я лихорадочно соображал. – Вот что, папа, я знаю график полетов этого шаттла – у тебя есть час, даже чуть побольше. Пилот экономит топливо, он ждет, когда корвет закончит виток. А может, «Родж» еще оборот сделает – ему нужно загрузиться.

Отец с сомнением проговорил:

– Мне приказано безотлагательно связаться с пилотом шаттла, который окажется в порту.

– Папа, это всего лишь дурацкая бюрократия. Девчонке, которая выдала тебе предписание, совершенно наплевать, сразу ты сядешь в шаттл или когда он будет готов к старту. За десять минут до отправления объявят посадку, так что не пропустишь.

Отец позволил отвести его в свободный угол. Когда мы расположились на стульях, он спросил:

– А ты на этом же шаттле полетишь, Хуан? Или позже?

– Вот. – Я показал отцу документы – это был самый простой способ донести новость.

Совсем как в «Эванджелине» – «Два корабля, что встретились в пути и скрылись, перекликнувшись, во мраке». Ох и лихие же коленца выкидывает порой судьба!

Отец прочитал и обронил слезу, а я поспешил сказать:

– Папа, я надеюсь вернуться. Не знаю части лучше, чем «хулиганы». К тому же в ней теперь будешь ты… Вижу, что огорчил тебя, но…

– Нет, Хуан, это не огорчение. Это гордость.

– Что?

– Это гордость. Мой сын станет офицером. Мой малыш Джонни… Да, есть и горечь, ведь я так ждал нашей встречи. Ну да ничего, подожду еще. – Он улыбнулся сквозь слезы. – А ты повзрослел, парень. И окреп.

– Разве что самую малость… Но я еще не офицер, так что есть шанс очень скоро вернуться на «Родж». На экзаменах срежусь и…

– Прекратите эти речи, молодой человек!

– Что?

– Никаких «срежусь». Ты поступишь. – Отец вдруг улыбнулся. – Надо же, впервые в жизни могу приказать сержанту: «Молчать!»

– Папа… я постараюсь, честно. И если поступлю и отучусь, обязательно попрошусь на наш славный «Родж». Но… – Я смущенно умолк.

– Да, понимаю. Тут проси не проси – все зависит от наличия вакансии. Не бери в голову. Если у нас с тобой остался только этот час, возьмем от него все. Я так горжусь моим Джонни! Как тебе жилось, расскажи.