– Сэр, прошу меня перевести в боевую часть, – сказал Зим.

– Чарли, я не расслышал, – ответил Френкель. – Опять пробитое ухо шалит.

– Я не шучу, сэр. Такая служба – не для меня.

– Отставить нытье, сержант, – испробовал Френкель суровый начальственный тон и тотчас вернулся к прежнему: – Хоть бы подождал, пока я управлюсь с делами. Какая муха тебя укусила?

Зим жестко проговорил:

– Капитан, мальчик не заслужил десяти горячих.

– Разумеется, не заслужил, – согласился Френкель. – Ты в курсе, кто на самом деле облажался.

– Да, сэр.

– Ты не хуже меня знаешь, что на этом этапе наши подопечные – дикие звери. Ты давно разобрался, когда можно поворачиваться к ним спиной, а когда нет. Ты изучил правовую базу и приказы-инструкции; тебе известно, что ни при каких обстоятельствах нельзя допускать нарушения статьи девяносто восемьдесят. Естественно, среди курсантов всегда находятся желающие ее нарушить; не будь эти парни агрессивны, они бы не годились в мобильную пехоту. Ребята послушны, пока они в строю. Не опасны, когда едят, дрыхнут или сидят на заднице и слушают объяснения инструктора. Но выведи их на боевые учения, взвинти, наадреналинь – и получишь мешки с гремучей ртутью. И ты, и твои инструкторы прошли специальную подготовку, вы научены гасить такие бунты в зародыше. Вот и объясни мне теперь, как удалось рядовому-необученному поставить тебе «фонарь». Он не должен был даже рыпнуться. Твоя обязанность в такой ситуации – угадать намерение и моментально вырубить сопляка. Почему же ты не был начеку? Стареешь, что ли?

– Не знаю, – медленно проговорил Зим. – Пожалуй, и впрямь старею.

– Хм… Если это правда, то в боевой части тебе делать нечего. Но это неправда. Уж точно не было правдой три дня назад, когда мы с тобой спарринговали. Так что же на самом деле тебя подвело?

Зим ответил не сразу.

– Похоже, я привык считать Хендрика безобидным.

– Безобидные сюда не попадают.

– Да, сэр. Но он был настроен очень серьезно, хотел во что бы то ни стало выдержать. Никаких способностей, но старался изо всех сил. Вот я и привык… подсознательно… – Помолчав, Зим добавил: – Наверное, мне был симпатичен этот паренек.

Капитан фыркнул:

– Инструктор не может себе позволить симпатий.

– Понимаю, сэр. Но что случилось, то случилось. В этот раз хорошие подобрались ребята, настоящих никчем мы уже отсеяли. Хендрик увалень, но не никчема. Он убежден, что знает ответы на все вопросы, – вот его единственный изъян. И я не ставил бы это ему в вину, поскольку сам таким был в его годы. Непригодные отправились по домам, остались те, кто понял службу, кто старается все делать правильно, кто скачет галопом и не считает ворон. Славный выводок щенков колли… Большинство станут хорошими солдатами.

– Вот она, ахиллесова пята. Паренек был тебе симпатичен, и по этой причине ты не обломал его своевременно. Цена твоей симпатии – суд, порка и увольнение с «волчьим билетом».

– Моя бы воля, я бы встал к столбу вместо него, сэр. – Судя по тону, Зим не кривил душой.

– Ага, после меня – я старше по званию. Как думаешь, о чем я жалею вот уже час? И чего испугался, когда ты вошел с синяком под глазом? Я изо всех сил пытался обойтись административным наказанием, но юный болван не дал мне ни единого шанса. Заявить о том, что ударил сержанта… Нет, он точно идиот, и ты должен был от него избавиться месяц назад… а не нянчиться с ним и не выращивать неприятности. Признавшись при свидетелях, он вынудил меня действовать официально. Тут уже заднюю не врубишь. Ничего не оставалось, как провести эту кошмарную процедуру, принять горькое лекарство и подарить миру еще одного гражданского, который до конца своих дней будет ненавидеть армию. Он был выпорот, и ему с этим жить. Ни мне, ни тебе тут ничего не исправить, хоть это и наша вина. Полк должен был увидеть, как наказывается посягательство на статью девяносто восемьдесят. Да, вина наша… но ошибка – его.

– Моя вина, капитан. Я поэтому и прошу о переводе. Думаю, так будет лучше для части, сэр.

– Ах ты думаешь?! Нет, сержант, здесь я думаю и решаю, что лучше для моего батальона. Чарли, ты когда-нибудь задавался вопросом, кто вынул из шляпы бумажку с твоим именем? И какие у него были соображения? Вернись на двенадцать лет назад. Ты тогда был капралом, помнишь? И где служил?

– Здесь, капитан, и вы сами это отлично знаете. Вот на этом самом месте, в богом проклятой прерии. И я вовсе не радуюсь, что вернулся.

– А кто радуется? Но так уж вышло, что нам досталась самая важная и самая деликатная в армии работа – из сопливых щенков выращивать солдат. В первом твоем взводе кто был самым сопливым щенком?

– Мм… – протянул Зим. – Я не зайду так далеко, чтобы назвать ваше имя, капитан.

– Ценю деликатность, но вряд ли ты вспомнишь кого-нибудь другого. Я тогда ненавидел тебя до трясучки, «капрал» Зим.

Сержант вроде удивился, если не сказать обиделся:

– В самом деле, сэр? А мне вы, напротив, нравились.

– Да ну? Впрочем, ненависть – еще одна роскошь, которую не может себе позволить инструктор. Мы не можем ненавидеть курсантов и не можем их любить. Наша задача – обучить их. Но если тебе кто-то нравился… мм… то свою приязнь ты демонстрировал очень странными способами. Я тебе до сих пор симпатичен? Не отвечай, мне ведь все равно… даже больше скажу: не хочу знать. Так вот, я страшно злился на тебя, все мечтал поквитаться. Но ты был всегда начеку, ты мне не дал ни единого шанса попасть под трибунал по статье девяносто восемьдесят. И благодаря тебе я сейчас здесь. Теперь что касается твоей просьбы. Когда я был курсантом, часто слышал от тебя один и тот же приказ. Он меня бесил пуще всего, что ты говорил или делал. Помнишь его? Я-то его выполнил и теперь возвращаю обратно: «Солдат, заткнись и будь солдатом!»

– Да, сэр.

– Так что не спеши переводиться. Не так уж все и плохо. Мы оба знаем: любому учебному полку полезен суровый урок насчет статьи девяносто восемьдесят. Курсанты еще не научились думать, читать они не любят, слушают редко, но зато все видят… Возможно, печальная участь юного Хендрика однажды обернется спасением для кого-нибудь из его товарищей, и тот не повиснет в петле. Конечно, жаль, что этот наглядный урок пришелся на долю моего батальона, и я не намерен допустить повторения. Собери инструкторов и проведи с ними беседу. Примерно сутки мальчишки будут отходить от шока. Затем начнется брожение умов, озлобление. К четвергу или пятнице одному из тех, кому всяко тут не удержаться, придет в голову крамольная мысль: а ведь Хендрик дешево отделался. Что такое десяток плетей? За пьяное вождение и то дают больше… А ведь так хочется пересчитать зубы самому ненавистному из инструкторов. Сержант, этого не должно случиться. Ты меня понял?

– Да, сэр.

– Удвоить бдительность. Нет – увосьмерить! Всегда держать дистанцию, вырастить глаза на затылке. Вообразите, что вы мыши на кошачьей выставке. С Бронски поговори особо, у него склонность к панибратству.

– Я прочищу ему мозги, сэр.

– Сделай все как надо. Чтобы в следующий раз инструктор не пропустил удар, а вырубил курсанта при первом намеке на угрозу и нам не пришлось повторять сегодняшнее. Парень должен лечь, даже не прикоснувшись к инструктору. Иначе, клянусь, я этого инструктора выгоню за служебное несоответствие. Доведи до их сведения. Все рядовые должны накрепко уяснить: нападение на старшего по званию не просто противозаконно, оно невозможно. Короткая отключка, ведро воды в рожу, острая боль в челюстном суставе – и ни капли морального удовлетворения.

– Да, сэр. Все будет сделано.

– Уж постарайся. Облажавшийся инструктор увольнением не отделается. Я собственноручно вышвырну его из лагеря и пинками прогоню через всю прерию. Не хочу, чтобы по вине учителей еще один мальчишка встал к столбу. Свободен.

– Да, сэр. Хорошего вам вечера, капитан.

– Хорошего нынче мало. Чарли…

– Сэр?

– Если вечером ты не слишком занят, может, зайдешь на офицерскую улицу, с боксерками и щитками, повальсируем с Матильдой? Скажем, в восемь.