Литмир - Электронная Библиотека

Курсант захлопал по земле ладонью, и Зим сразу его отпустил.

Они поклонились.

– Повторим, сэр?

– Извини. Нас ждет работа. Как-нибудь в другой раз. Потехи ради… и ради чести. Наверное, я должен был предупредить: меня тренировал твой уважаемый отец.

– Я уже догадался, сэр. В любое время к вашим услугам.

Зим с силой хлопнул его по плечу:

– В строй, солдат. Равняйсь!

Потом мы двадцать минут разминались, и я обливался потом с той же силой, с какой раньше дрожал от холода. Сержант Зим выполнял упражнения наравне с нами да еще вел счет; однако я не заметил у него ни затрудненного дыхания, ни других признаков усталости. С тех пор он не занимался с ротой физподготовкой, и ни разу мы его не видели в лагере до завтрака – как говорится, ранг дает свои привилегии. Но в то первое утро он выжал из нас все соки и погнал трусцой в столовую, покрикивая: «Живей, живей! Галопом! Не растягиваться!»

В лагере имени Артура Карри мы передвигались только бегом. Кем был этот Карри, я так и не узнал – наверное, знаменитым легкоатлетом.

Брекинридж уже побывал в медицинской палатке; там ему загипсовали запястье, но оставили свободными пальцы. Я услышал его рассказ:

– Не-а, только пехелом по типу зеленой ветки. Пустяки, я с таким однажды отыгхал четвехть тайма. Вот увидите, я еще хазбехусь с этим гадом.

Тут он, конечно, загнул. Может, такое по плечу Судзуми, но уж точно не этой тупой горилле. Брекинридж даже не понимает, что выступил не в своем разряде. Мне Зим с первого взгляда не понравился, но у этого типа есть стиль, и тут не поспоришь.

Завтрак был что надо. В столовых школ-интернатов кормежка – сущее надругательство над человеческим достоинством, а тут, если тебе нравится лакать суп из миски, подгребая гущу пальцами ко рту, никто и слова против не скажет. И слава богу, ведь только во время приема пищи тебя не туркают начальники. Меню завтрака ничем не напоминало привычное, домашнее, и на раздаче вольнонаемные повара наполняли нашу посуду так небрежно, что мама, увидев эту картину, с воплем ужаса убежала бы к себе в комнату принимать сердечные капли. Но немудреная армейская снедь была горячей и вкусной, и мы наедались досыта.

В тот первый день я слопал вчетверо больше, чем обычно съедал дома, и запил несколькими кружками переслащенного кофе со сливками. Да я бы акулу сожрал целиком, не тратя времени на свежевание.

Я уже принялся за второе, когда появился Дженкинс, сопровождаемый капралом Бронски. Они подошли к столику, за которым расположился Зим, потом Дженкинс, зеленый от изнеможения, хрипло дышащий, упал на стул рядом со мной.

– Кофейку плеснуть? – предложил я.

Он замотал головой.

– Поешь, полегчает, – настаивал я. – Омлетик пройдет легко.

– Не могу. У-у-у, подонок этакий-разэтакий!.. – Он тихо, почти монотонно покрыл Зима на все корки. – Я говорю: мне вместо завтрака лучше отлежаться. А Бронски: нет, только с разрешения командира. Ну, я к ротному: болею, мол. А он потрогал лоб, сосчитал пульс и сказал, что отправка больных в санчасть – в девять утра. И запретил идти в палатку. Ну разве не сволочь, а? Вот подстерегу его темной ночью…

Я все же подсунул Дженкинсу омлет и налил кофе. Еще немного покипятившись, он начал есть.

Сержант Зим позавтракал одним из первых и двинулся к выходу. Возле нашего столика он задержался:

– Дженкинс.

– А? Да, сэр.

– В девять ноль-ноль обратишься к взводному за разрешением сходить к врачу.

У Дженкинса задергались челюстные мышцы, и он медленно проговорил:

– Не надо мне таблеток, сэр, я и так поправлюсь.

– В девять. Это приказ. – И сержант вышел.

Дженкинс возобновил нытье и ругань. Но в конце концов успокоился, доел омлет и произнес уже громче:

– И что за женщина такое на свет произвела? Вот бы на нее посмотреть хоть одним глазком. Да и была ли у него мать?

Вопрос был риторический, но он не остался без ответа. Через несколько мест от нас, во главе нашего стола, поднялся капрал-инструктор. Уже давно позавтракав, он курил и одновременно ковырял во рту зубочисткой. Да еще и подслушивал, оказывается.

– Дженкинс?

– Да, сэр?

– Ты много знаешь о сержантах?

– Нет, сэр… но я учусь.

– У сержантов не бывает матерей. – Капрал пустил дым в нашу сторону. – Спроси любого рядового, прошедшего учебку, и он тебе скажет: сержанты размножаются делением… как бактерии.

4

И сказал Господь Гедеону: народа с тобою слишком много… Итак, провозгласи вслух народа и скажи: «кто боязлив и робок, тот пусть возвратится и пойдет назад с горы Галаада». И возвратилось народа двадцать две тысячи, а десять тысяч осталось.

И сказал Господь Гедеону: все еще много народа; веди их к воде, там Я выберу их тебе. О ком Я скажу: «пусть идет с тобою», тот и пусть идет с тобою; а о ком скажу тебе: «не должен идти с тобою», тот пусть и не идет.

Он привел народ к воде. И сказал Господь Гедеону: кто будет лакать воду языком своим, как лакает пес, того ставь особо, также и тех всех, которые будут наклоняться на колени свои и пить.

И было число лакавших ртом своим с руки триста человек; весь же остальной народ наклонялся на колени свои пить воду.

И сказал Господь Гедеону: тремя стами лакавших Я спасу вас… а весь народ пусть идет, каждый в свое место.

Суд. 7: 2–7

Через две недели у нас отобрали койки. Сомнительное это счастье дополнялось тем, что мы их сложили, перенесли на четыре мили и оставили на складе. Но вроде никто не жаловался; на земле спалось потеплее и уж всяко помягче; да и проще было вскакивать среди ночи по тревоге, чтобы поиграть в солдатиков.

А происходило это раза три в неделю. Но после таких развлечений я снова моментально отрубался. Привычка засыпать в любое время и в любом месте – сидя, стоя или шагая в походной колонне – выработалась очень быстро. Я ухитрялся дрыхнуть даже на вечернем построении, вытянувшись в струнку под музыку, которая не могла меня разбудить. С этой задачей справлялась только команда «Вперед марш!».

В лагере имени Карри я совершил крайне важное открытие. Счастье – это когда можно выспаться. И ничего более. Возьмите любого богача – он глотает снотворное, а почему? Потому что несчастен. Мобильному пехотинцу пилюли без надобности. Дайте каппеху спальное место и время на отдых, и он будет блаженствовать, как червяк в яблоке.

Номинально солдату отведено на сон ни много ни мало восемь часов в сутки, да еще полтора часа личного времени после ужина. Фактически же ночь пожирается тревогами, нарядами и марш-бросками, и сколько ты проспишь, зависит от воли божией да от капризов начальства. И вечер, если он не будет испорчен дополнительной строевой подготовкой или внеочередным нарядом за малейшее прегрешение, ты, скорее всего, потратишь на чистку обуви до зеркального блеска, на стирку, на стрижку по бартеру – среди нас попадались неплохие парикмахеры, но предпочтение отдавалось прическе «бильярдный шар», и с этим справлялся любой. Я уже не говорю о тысяче прочих мелких хлопот с обмундированием и личной гигиеной и о прихотях сержантов. К примеру, нас приучили на утренней поверке отвечать «Мылся!» – это означало, что солдат минимум раз принимал душ после подъема. Ложь обычно сходила с рук (со мной так было пару раз), но по меньшей мере одного малого из нашей роты, который соврал при явных внешних свидетельствах обратного, постигло наказание: товарищи драили виновника жесткими щетками со средством для мытья полов, а капрал-инструктор надзирал за экзекуцией и давал ценные советы.

Но если после ужина у тебя не оказалось неотложных дел, то можно написать письмо, побаклушничать, посплетничать, пообсуждать неисчислимые умственные и нравственные недостатки сержантов или, что милей всего солдатскому сердцу, потрындеть о самках человека. Мы уже почти верили, что в природе таковых не существует, это всего лишь мифология, созданная буйным воображением одного парня из нашей роты, – якобы он видел девицу в штабе полка. Надо ли упоминать, что он моментально приобрел репутацию враля и пустомели?

49
{"b":"91365","o":1}